— Куда же нам девать, егерь, мое былое с Милешкиным? Некуда. До смерти останется со мной. И дети сковали нас по рукам и ногам. — Как бы спохватившись, Людмила вскинула глаза на подавленного Козликова, ласково сказала ему, впервые обратясь на «ты»: — Спасибо тебе от души, что пришел ко мне в трудный час… Иди спать, уже светает.

Козликов ознобно встряхнул плечами, походил возле крыльца, поднял мешок с сетками, но удаляться медлил.

— Может, подумаешь, Мила? Зачем сразу ответ, я подожду.

Людмила молчала.

— Ну, прости, если что не так ляпнул. — Козликов ушел, шаркая болотными сапогами по росной земле.

Накатывалось утро, загорланили по всей деревне петухи, где-то поблизости, в кустах орешника, вскрикивал простуженным криком фазан.

Пока Люсямна собирала завтрак на стол, Людмила сняла с березы ситцевый полог, посбрасывала на гусиную траву постель. Удальцы носились по ограде, спрашивая друг у дружки:

— Ты не видел тужурку?.. А где мой ремень?..

Мать уложила в сетку покрывало и полог, в рюкзачок Василька задымленный котелок, две алюминиевых миски и пять ложек, пачку чая, сахара и полбулки хлеба — собиралась Людмила, как на рыбалку. За порогом избы она спохватилась:

— Куда же я вас, ребятки, повела? Без адреса-то как найдем Милешкина на дороге в три тысячи километров? — Поставила на землю сумки и вернулась в избу.

Дети помогали матери искать корешок от денежного перевода — выбросила: еще вчера он не был нужен. Мишутка заглядывал во все ведра и кастрюли; перевернули постель, открывали подполье, и Василек лазил со свечой. Люсямна случайно тронула веник, стоявший возле печки, а под веником — корешок с адресом конторы Милешкина!

Белая «Заря», на воздушной подушке, примчалась с верховья Кура. Людмила и удальцы зашли в салон. «Заря», отчалив от берега, натужно загудела, высоко приподнявшись, полетела — замелькали тальники, полосатые створы, плывущие бревна… Милешкины кричали «ура» и хлопали в ладоши. Неожиданно захотели есть. Людмила накупила в буфете пирожков с мясом, пряников, лимонада в бутылках, и устроили веселое застолье.

«Заря» лихо обогнала буксир, тянувший длинный плот кедровых бревен; мимо мчались разукрашенные под игрушки городские лодки; на лугах и в дубовых релках паслись стада пестрых коров. С берега рыбаки грозили кулаками вслед стремительной «Заре»: ее волны распугивали рыбу.

Мишутка ни разу не вспомнил о деревне и о своем доме — дом для него там, где мать. Люсямна и Василек притихли, сидели как сироты. А тут еще мама Мила стала на редкость задумчивой — смотрела в окно и не слышала, что спрашивал у нее Мишутка, теребя за руку.

Собралась Людмила к мужу неожиданно и легко. Вздумалось ей — и помчалась. Но теперь, сидя в чистом салоне, она не знала, что делать ей в городе, где искать своего Милешкина, и сильно затосковала о Павловке.

Под вечер «Заря» вылетела на Амур, плавно и тяжело раскачиваясь на мутных волнах. Пассажиры столпились на корме и носу, любуясь портовыми кранами, смахивающими на стадо вспугнутых у водопоя доисторических зверей с длинными шеями. При виде города, парадного и чужого, Людмила почувствовала себя совсем беспомощной, от нервного напряжения у нее мелко дрожали ноги, руки сделались влажными. Зато Мишутка минуты не молчал, надоедал матери вопросами.

Выбрались на привокзальную площадь. Людмила присела на скамью, чтобы собраться с духом и осмотреться. Раньше она приезжала в город всего-то ничего, и сколько ни бывала, всегда чувствовала себя как первый раз, неуверенно, а тут еще солнце клонилось к закату, дети голодные, ни ночлега, ни приюта…

— Сейчас, удальцы-молодцы, едем прямо в гостиницу! — наигранно-бодро объявила Людмила. — Поужинаем, выспимся хорошенько, а завтра найдем контору и узнаем, где наш Милешкин, наш бедолажный отец прохлаждается. Вы не разбегайтесь, я займу очередь на легковушку.

Обтягивая на себе коричневый с белыми полосками джемпер, Людмила размашисто пошла к длинной очереди.

Удальцы сидели на скамье в молчаливом ожидании. Им было странно и непонятно видеть, как люди стояли толпой и молчали — не разговаривали, не приветствовали друг друга. В деревне не так: там если двое встретятся, уже тары-бары, а трое — базар. И попробуй-ка не поздороваться со старшим, да он тебе живо уши надерет, еще и матери пожалуется, она добавит. Городские ребятишки бегали и не здоровались — им сходило. Чудно это видеть Милешкиным.

— Ну и ну… — многозначительно проговорил Петруша, не понимая городской жизни.

Подкатило к ним голубое такси, Людмила громко, чтобы, наверно, казаться смелой, спросила у шофера, довезет ли он их до гостиницы.

— До какой?

— А которая поближе к речке.

Удальцы засыпались в кабину. Угрюмый шофер быстро взял с места и нисколько не сбавил скорость на улице в гору. Мишутка испуганно ухватился за руку Люсямны: ему показалось, что машина начала взлетать в небо. Вскоре водитель остановил такси и будто бы засмотрелся на пешеходов.

— А платить-то сколько? — нерешительно спросила у него Людмила.

Парень вздохнул — дескать, деревня, выдавил:

— Рубль…

Людмила обеими руками шарила в кармашках юбки и джемпера. Рубля не нашла, протянула шоферу три рубля.

Сквозь большие окна ресторана удальцы видели: мужчины и женщины что-то ели и пили. Мишутка запросил манной каши.

— Выдумал тоже! — одернула его Людмила, — Это не столовая, а ресторан, какая тут каша…

— Мама Мила, — настраивался хныкать Мишутка, — каши манной хочу…

— А я — блинов, — сказал тихий Петруша.

Закусив плотными зубами шпильки, Людмила скрутила в жгут свои непослушные волосы, приколола их на затылке, поправила гребенкой короткую прическу Люсямны, махнула ладонью по вихрам мальчишек и повела всех в ресторан.

Удальцы широко распахнули тяжелую дверь, ринулись было в вестибюль, но тут же попятились назад.

— Там генерал Топтыгин!..

— Ну так что же, если и генерал, — улыбнулась Людмила. — Генерал зашел в ресторан чайку попить на сон грядущий.

Это оказался никакой не генерал, а швейцар — рослый и старый, гладко выбритый, в синей форме с желтыми лампасами на брюках, в фуражке с желтым околышем. Швейцар встал перед Милешкиными, развел иссиня-чистыми руками:

— С детями, гражданочка, не положено.

— Мы похлебаем супа и уйдем, — ласково ответила Людмила.

— Не полагается. Местов нету.

Мишутка проскочил в зал и закричал:

— Айда сюда, тетеньки еду разносят!

Швейцар покондылял за Мишуткой, следом за ним пошли Людмила и удальцы. Мишутка проворно уселся за свободный стол, схватил ложку и вилку.

— Сюда, мама Мила! Василек, скорее садись! — Малыш колотил ногой по ножке стола.

К удальцам подбежали сразу три краснолицые официантки и наперебой затараторили:

— Сейчас же уведите детей, а то милицию вызовем!

Людмила, улыбаясь и невинно округляя глаза, отвечала им, что ребята с дороги и всего-то хотят горячих щей да чаю…

Мишутка прислушался и, как бы поняв, что перепалке красивых теток с матерью не будет конца и края, затянул:

— Хочу каши! Мама Мила, дай каши!.. — А сам, хитрюга, посматривал на официанток сухими глазами.

Вокруг удальцов столпились посетители, убеждали официанток, что ресторан не провалится в тартарары, если ребята поужинают. Где им еще можно подкрепиться, как не в ресторане: время-то позднее, все столовые закрыты. Официантки смирились. Возле удальцов осталась одна, молоденькая, белокурая. Обслужила их мигом — весь стол заставила супом, пловом и компотом.

Пожилой, толстеющий мужчина, в ярком галстуке и распахнутом дорогом пиджаке, подвыпивший, ходил вокруг Милешкиных.

— У меня в Москве два сына, вот такие же ростиком, как ты… Как тебя звать?.. Петруша?.. Полгода не видел своих короедов. Плавал в Тихом… Уж, какие вы все молодцы да хорошие! — ласково трогал он шевелюры ребят. — Девушка! — обратился незнакомец к официантке. — Лично от меня всем по большой плитке шоколада. Всем!.. — Мужчина опустился невдалеке от ребят за столик, загроможденный посудой, смотрел на Милешкиных, не пил, не ел — о чем-то грустил.