Нина взяла у свекра рубаху; он сразу засобирал лоскутья, потом долго и старательно попадал ниткой в зазубринку катушки.

— Пока вы гуляли, ребята, я все думал про вас, — хрипло и решительно сказал старик. — И вот что надумал: в больницу городскую больше не улетайте. Скоро год, как отлеживаетесь, а какой толк?

Нина подняла удивленные глаза на свекра, перестала шить. Долговязый Гоша застыл у лампочки, воспаленные губы приоткрыты; ждал, что еще скажет отец. Тот, продолжая вертеть заскорузлыми пальцами катушку, покашлял и с новой решительностью заговорил:

— И дома вам будет житье вредное: откуда ни задуют ветры — с марей да болот несут сырость, удушье, туманы давят; кто бы ни приперся повидать вас, непременно с бутылкой…

— Ну, а куда велишь нам? — нервно спросил отца Гоша. — Ни в больнице, ни дома. Может, в космос?

Рагодин все с катушкой возится.

— В тайгу вам надо, вот куда. Где сопки и елки, где водки нету. На покой, на тишину надо вам… Не ершись, Георгий. Дальше, ребята, слухайте… Водомерка пуста, а дом лиственный еще постоит. Крыша в прошлом году протекала, так я съездил на оморочке, подладил. Выходит, для своих же и сгодится дом-то. Рядом со мной, в надежном месте поселитесь. Я вам всегда помогу. И душа моя успокоится.

— Я в жизни не видела вашей тайги. — Нина резко взмахнула иглой. — Мы перемрем от комаров и одиночества. Медведи и волки загрызут. Нет, папа, в больницу вернемся, там и долечимся.

— Ну, батя, вот это учудил! — Гоша зачелночил по избенке, задевая головой лампочку. — Сидеть в Лустах без людей и врачей — такой вариант не для нас, батя. Мы тебе не старики — лечиться знахарскими травами.

— В больницах твоя мать, Георгий, померла. — Рагодин бросил катушку в картонную коробку, жесткое лицо сделалось как бы железным — признак крайнего напряжения воли. Что-то роковое видел старик в сыне и невестке, и некогда ему колебаться да выбирать, что быстрее спасет их, надо идти на крайний, отчаянный поступок. Долго, со стариковским упорством Рагодин рассказывал своим о целебных сопках, покое, приводил немало случаев, как возле пасек, в тайге излечивались люди, совсем пропащие легкими. Он и умолял своих детей, чтоб ради него пожили они с месяц на здоровом воздухе, а там видно будет.

Мало-помалу супруги начали прислушиваться к настойчивому Рагодину. Гоша пожаловался на строгий режим в больнице, на раздражающие процедуры: и дальше зеленого забора никуда не высунешься, и не каждый раз тебя отпустят домой…

— А что! — озорно выпалил Гоша. — Поживем, Нинуля, с месячишко на водомерном посту, а? Ничего не потеряем, зато батю уважим; охота, рыбалка, ягоды, грибы — все нашим будет. Как думаешь, Нинуля?

— Не знаю. Растревожили вы оба меня. Голова пошла кругом.

Утром привез Рагодин на телеге к берегу кое-какую утварь, нужную хоть и в маленькой семье, погрузил на плоскодонку, посадил молодых, закутал в тулуп, чтобы не студило встречным холодным ветром, и велел лодочнику отчаливать на водомерный пост.

Года два назад с поста выехали водомерщики по одной причине: подросли ребятишки, пора учить их в школе; с тех пор дом стоял заколоченным. Каждую осень старик ездил опаливать его со всех сторон, спасая от лесных пожаров, чинил крышу. Так и берег добротный дом, вовсе не зная, будут ли жить в нем люди. Самое главное для человека — дом, вот и охранял.

Вокруг поста частые сопочки, заросшие деревьями и кустами. За рекой начинал зеленеть черемушник, дальше вздыбились горы в сизой хвойной дикости. Ниже поста сверкающая стремнина билась об залом — нагромождение бревен и деревьев, вывороченных с корнем — и вечно шумела. Над постом нависло мозглое небо, то и дело брызгал по воде редкий дождь.

Нина стояла на каменистом берегу и зябла, подавленная взлохмаченной серой тайгой, шумом воды: как тут жить?

— Да здесь и Валдайка загнется! — И Гоша чувствовал себя сиротой.

— Какой еще Валдайка? — спросила Нина.

— Леший… — ответил за сына старик. — В давние времена бродил по тайге охотник-нелюдим, потом, слухи пошли, превратился он в полудника… Есть полудницы у нас, не лучше кикимор и ведьм, а Валдайка стал полудником. Знал я того охотника…

Рагодин скрежетал по гальке протезом.

— Все хорошо! — озабоченно сказал он, оглядывая сопки. — Солнце выглянет — от птиц небо зазвенит, и воздух душистый. Одно плохо, ребята: залом рядом, да на стремнине…

— Господи! — вздохнула Нина. — Такие жуткие сопки вокруг, звери бродят, да вы еще, папа, стращаете заломом.

— Выбрал нам отец спокойненький санаторий… — Гоша крутил головой, подстриженной ежиком. — Здесь и черти передохнут…

— Про чертей не знаю, но вы подниметесь на ноги, ежели, конечно, будете беречь себя. — Жесткое лицо Рагодина как бы прояснилось: доволен, что привез на пост сына и невестку. — Тайга вас вылечит, и я своих сил не пожалею.

На взгорке — потемневший большой дом. Старик и парень-лодочник оторвали доски от окон, перетаскали в дом из лодки скарб, напилили дров. Старик затопил печку. Печь дымила. Тогда он вывернул в обогревателе кирпич, выгреб сажу, и печь загудела. Работал Рагодин и поглядывал в окна, в открытую дверь: по лужайке ходили молодые. Хотел бы знать старик, о чем они разговаривали, какие у них думы были.

Природа, известно, лекарь знаменитый, но если Гоша и Нина будут жить в тоске и отчаянии — и природа не вылечит.

Собрав на столе простенький обед, Рагодин позвал невольных поселенцев. Они ели молча, украдкой переглядывались. Старик им наказывал:

— Физическую работу делать не смейте. Воды я принес, и дров пока хватит; дня через два вернусь, еще напилю. Лодчонка и ружье у вас есть, закидушки ставьте. Тут рыба хваткая — таймени, леньки сейчас идут, потом щуки, сомы начнут ловиться. Вернусь, инструкцию привезу, инструменты воду мерить. Будете при деле, и время весело побежит.

Перед отъездом старик прибил к шесту доску и на доске жирно вывел углем: «Остановка запрещена. Кати мимо». Шест с объявлением воткнул на высоком берегу.

Лодочник завел мотор, от винта завихрилось — плоскодонка помчалась к залому, на поворот.

Перед молодыми качалась душегубка, теперь только на ней можно спастись от губительной скуки. Глядя вниз по течению, где скрылась лодка, Нина срывающимся голосом сказала:

— Ни радио, ни телевизора. Даже транзистор забыли купить. Как же ночь коротать? Такой страх!..

— Тебе что, никогда не хотелось с таким парнем-симпатягой, как я, скрыться на острове? — Гоша обнял молодую жену, прижался лицом к ее густым темным волосам. — Знаешь, еще когда дружил с тобой, мечтал укатить в тайгу, в разговорах и ни в чем другом никого не стесняться. Вот и дождался своего часика!

Нина ответила:

— А я мечтала с мужем жить на людях, чтобы из конца в конец улицы завидовали нам… Господи, тишина тут какая! И птицы молчат. А что на той стороне, за высокущими деревьями, что за домом, за сопками? Нет, я убегу, вот столкну лодочку и убегу…

Утром спустились они с ведром к реке. Из-за сопок поднималось чистое солнце; коснулось оно узкой полосы реки — и заискрило, озвучило воду. Где-то в заливе истомно раскрякался селезень; сизые дрозды пересвистывались в прибрежных кустах акатника; и первая роса висела капельками на голых с набухающими почками ветках. Начинался расцвет природы в солнце, в запахе черемухи и лиственницы.

Молодые несли полное ведро, быстро уставая. Присели на бревно. Гоша покашливал. Сидел он и чувствовал себя беспомощным.

Нина видела, как в ведре кружился прошлогодний березовый лист, неизвестно откуда залетевший. Кружится лист в прозрачной воде — золотистый, легкий, бьется о стенки ведра, волнуя мысли молодой больной женщины.

— Вот сейчас вспоминаю, как тебя полюбила, Гоша, — сказала Нина тихому мужу, который сидел сжавшись в комок, боялся растерять слабое тепло. — Приехала в деревню работать, — продолжала Нина. — Стою на берегу, слышу — грохот, лязг! С горы мчится танк — да прямо в речку! Я думала, утонет. А танк плывет, вымахнул на другую сторону и сгинул в кустах…