Он пожал плечами.

— Раму хотел попроще.

— Пусть тебя это не огорчает.

— Парень, — сказал он, — ты хоть иногда думаешь о деньгах?

— Конечно.

— Тогда почему ты ничего не делаешь, чтобы их получить?

— Я работаю.

— Ага. Вот именно. Ты работаешь.

Я мог сказать что-нибудь вроде: если тебя так волнуют деньги, почему ты не остался с Мэри? Но я и так знал ответ.

— Долбаный буддист, — буркнул Джон.

— Так работа превратилась в контракт с мечтой?

— Да. Так и вышло. Она приходила сюда дважды в неделю, позировала. Потом два дня превратились в три, потом в четыре. Она стала приносить бутылку вина и какую-то еду. Я сказал ее старику — как его?

— Крамер Ноулс.

— Точно, Крамер. Так его звали. Я сказал Крамеру, что с работой кое-что не ладится, но беспокоиться не о чем. Ему это не будет стоить лишних денег, просто времени уйдет немного больше. Я предложил за ту же цену приложить наброски. Сказал, что результат окупит ожидание. Он взял наживку. Очень скоро Рени проводила здесь все время. Она даже перевела сюда звонки.

— Звонки? Какие звонки?

— Деловые. Она занималась разным мошенничеством.

— Так все-таки мошенничеством или делом?

Он рассмеялся:

— Какая разница? Покупай дешево, если уж вообще покупаешь; продавай дорого в любом случае. Вот вся суть. Больше всего она водилась с тем архитектором.

— Томми Вонгом?

— С ним самым. У них было много общих дел.

— Он отпирается.

Джон нахмурился:

— Да ну?

— Да ну.

— Ну, после того как ее убили, и все…

Я указал на дальнюю стену.

— Похоже, твои чувства это не притупило.

— Ну да… Она мне нравилась.

— А Вонгу?

— Не знаю. Никогда его не видел. Но что бы он ни говорил, они с ней занимались всякими мошенничествами.

— Почему ты говоришь: мошенничеством?

— Мошенничество, дело… — нетерпеливо сказал он, — все равно они на самом деле ничего не делали.

— Ты хочешь сказать, не работали, как ты?

— Да, — с горечью согласился он, — как я.

— Ладно. Итак?

— И ничего. Спустя какое-то время все стало очевидно. Мне показалось, я должен как-то возместить это мужу.

— И Рени так казалось?

— Рени было все равно.

— С каких пор ты заботишься о мужьях?

Джон поерзал на стуле.

— Эй, Джон, ты же не чувствовал себя виноватым?..

Я нахмурился.

— Или чувствовал?

— Виноватым — не то слово. Мне хотелось… хотелось показать кому-то, всем и каждому — как бы это объяснить? Что я плачу свою долю. Что я честно расплачиваюсь честной работой?.. Нет. Мне хотелось написать портрет, на котором видны были бы мои чувства к Рени. Настоящие. Видно было бы, что дело не в деньгах. Не во лжи и обмане. Что это… — Он запнулся. — Друг, — сказал он наконец, — я здорово влип.

Стало быть, нас таких двое.

— И ты пошел к мужу?..

— Картина была готова. Я показал ему, и ему понравилось. Тогда я предложил ему сделку. Крамер, сказал я, картина хорошая. Но, простите, что я так говорю, в вашей жене есть что-то, что меня заинтриговало. С эстетической точки зрения, разумеется. Как насчет повторения? Я срежу цену вдвое. Я пойду еще дальше. Если картина вам не понравится, я оставлю ее себе, и вы не будете должны мне ни цента.

— Он снова взял наживку?

— С ходу. Сделка пришлась ему по вкусу. Герли Ренквист вечно нашептывала ему в ухо, какое хорошее вложение капитала — мои картины. И покупать за полцены в его стиле.

— У меня еще вопрос: ты тогда ничего не заподозрил?

Он глянул на меня и отвел глаза:

— Тогда — нет.

— Хорошо было?

— Хорошо? — он кивнул. — Жарко было, Дэнни. Я рядом с ней становился мальчишкой. Чувствовал, что на все способен. Я даже заговаривал о том, чтобы бросить эти игры с портретами, убраться из города, поселиться где-нибудь в горах, заняться настоящей живописью…

Он безрадостно рассмеялся.

— Настоящей живописью…

— Это если бы она все бросила и уехала с тобой, как я понимаю?

— Ну да. Не мог без Рени. Не мог без своей милой музы. Это было бы совсем не то… без моей милой музы.

Вспомнив Уэса, ковбоя Рени, я сказал:

— Она рассмеялась тебе в лицо. Нет?

— Нет, — вздохнул он, — она тянула время.

— Ага… Зачем?

Джон покачал головой.

— Возможно, это был мой проигрыш в сделке. Я так и не узнал. Наверняка, во всяком случае.

— Что произошло?

— Мы занялись дополнительным портретом — который, кстати, оказался хорошей картиной. Беда в том, что я написал его за две недели. Две недели! Никогда я такого не делал. Хотя вышло неплохо. Я писал, даже когда ее не было. Все эта чушь, которой я обычно прикрываюсь, вылетела в окно.

— Насчет распорядка работы? И подходящего освещения?

— Да. Все эти разговоры, что стул или кушетка должны быть задрапированы именно в тон освещению и что я работаю с 11:30 до двух, а зимой даже меньше, и только при северном свете — все это. Я раздобыл осветитель с регулятором температуры и писал, и писал… Картина стояла у меня перед глазами, парень. Я мог рассматривать ее в любой момент. Это было потрясающе. Знаешь, Дэнни?

Он выпрямился на стуле.

— Если бы она уехала со мной в горы… — Он замолчал.

Я только смотрел на него.

Джон снова откинулся на спинку стула. Через минуту он стал постукивать пальцами по краю стакана.

— Что еще?

Он двигал шеей взад-вперед, словно разминая усталый позвоночник.

— Я даже не показывал ее мужу. Поставил у стены, напротив своей кровати.

Он кивнул на антресоли.

— Была она со мной или нет, я каждый вечер видел ее портрет, прежде чем уснуть, и утром, просыпаясь. Это было мое любимое полотно. Таких картин я прежде не писал. Я тут ж заставил Рени позировать для следующего.

Он кивнул на дальнюю стену.

— Для этого. Не помню даже, говорил ли я ей, как доволен. Хотя, конечно, говорил. Наверняка я повторял это снова и снова.

Он выловил из стакана кусочек льда и расколол его зубами.

— Как сейчас.

— А что тем временем затевала Рени?

Он махнул рукой.

— Черт, Рени садилась позировать с телефонной трубкой в руке. Голая, даже замерзая, держала позу, но не выпускала и телефон. Я зарисовал ее с телефоном. Жуть. Она смеялась, когда я показал ей набросок. Я тоже смеялся. Пожалуй, я совершенно не обращал внимания, чем она занимается. Никакого. Сука.

— Тем и кончилось?

Он заглянул в пустой стакан.

— Она попросту перестала приходить. К тому времени я показал Ноулсу второй портрет, и он его зацапал. Он был на выставке в ту ночь, когда ее…

— Не похоже на тебя, Джон.

— Что на меня не похоже?

— Ты наконец создал что-то вечное и продал, да еще за полцены?

— Верно, Дэнни. Я был не в себе. Я бы что угодно сделал для Рени. Но мне вдруг стало все равно. Мне казалось, я чем-то обязан этому типу. Черт, я бы и в нормальном состоянии был ему благодарен, что он позволил мне столько месяцев валять свою жену. А новый я хотел избавиться к черту от этого портрета, вместе со всем, что мне о ней напоминало. Кажется, самое малое, что я мог сделать, — это отдать ему обещанную работу. Может, Ноулс и деревенщина, но он только взглянул на портрет и проворно полез за чековой книжкой…

Он остановился. Пьяный или трезвый, Джон держал себя в узде касательно вьетнамских ассоциаций. Он никогда их не использовал.

— Но не скорей, чем Рени от тебя ушла.

— Это точно, — сказал он. — Еще вчера она практически жила здесь. Натягивала чистые одежки из химчистки, разговаривая по телефону с этим Вонгом. А потом раз — и я не могу ее найти. Сотовый телефон отключен. Я сжег ее проклятые тряпки и пустил наброски на растопку.

Он мотнул головой в сторону выхода.

— Прямо там, на улице.

Он кивнул на простреленный портрет.

— Оставил только эту последнюю картину.

— Почему?

Он не ответил.

— Ты ее с тех пор видел?

Он покачал головой.