Собравшиеся старательно ничего не замечали. Однако сын миссис Ренквист, по имени Джеральд, заботливый гомосексуалист в чудном смокинге, тут же принялся нашептывать Рени, что не стоит показывать так много ради столь мизерного результата. Он ласково журил ее, поднимая на ноги, но прежде, чем он или Рени успели овладеть положением, Рени не сдержала всхлипа, прозвучавшего неподдельно трагически. И тут до меня дошло, что она чем-то очень напугана.

Джеральд бережно поднимал ее и случайно встретил мой взгляд. Мы немного знали друг друга. Я не видел повода для осуждения. Может, он пожалел ее, или эта сцена повторялась не в первый раз: не настолько часто, чтобы совсем наскучить, но достаточно, чтобы, не проявляя неуместной стыдливости, постараться все же прикрыть ее срам от свидетелей. Так или иначе, он пытался помочь. Скандал в галерее был ему не с руки, а, с другой стороны, он и так потратил немало сил, устраивая все мероприятие, угощение, парковку и бог весть что еще, и забота о подвыпивших дамах была не главной его заботой в то время, когда его матушка торговала картинами. Он заворковал — утешительно, сколько я мог разобрать, и до моих ушей долетело несколько слов.

— Ну-ну, милая. Ты, главное, отдай мне ключи. Остальное уладится. Ключи, милая. Вот умница. Все будет хорошо…

Я огляделся.

К нам были обращены в основном спины — посетители добросовестно внимали речи хозяйки, посвященной возвышенной отверженности гения.

— …И слава Богу, который еще посылает нам художников, подобных Джону Пленти, достаточно отважных и одаренных, чтобы пойти на риск передать раскол…

И дальше в том же духе. До сих пор мы по большей части считали его просто талантливым.

Джеральд выпроводил Рени в кухню, и я пошел за ними. Здесь все блестело светлым металлом и кафелем, и все здесь предназначалось для самого технологичного приготовления пищи. Какие-то люди в белых куртках расставляли батареи бокалов шампанского, готовясь к следующему тосту, который будет, когда миссис Ренквист ослабит хватку на чековой книжке. Семьдесят пять штук — недурной кусок пирога, а Джон Пленти любил жить на широкую ногу. Но картина по такой цене может долго сиять на стене галереи в гордом одиночестве.

У самой двери нашелся стул. Джеральд усадил на него Рени, устроив так, чтобы ежеминутно пробегающие туда-сюда официанты ее не беспокоили. Он попросил меня подержать ее, пока он раздобудет воду, кофе и аспирин. Едва он отвернулся, Рени ловко стянула один бокал с проносящегося мимо подноса и опрокинула его в себя. Отрезвляющее зрелище. Джеральд вернулся, как раз когда я вынимал из ее руки опустевший бокал, и только тут он впервые выдал, как натянуты у него нервы, притопнув ногой, словно хотел стряхнуть ползущую по его штанине божью коровку.

Я посоветовал ему не беспокоиться: у меня завтра напряженный день и я все равно собирался уходить. Я с огромным удовольствием доставлю ее домой.

Джеральд даже не спросил, знаком ли я с ней, но его лицо выразило огромное облегчение. Так хамелеон на глазах меняет серо-зеленый окрас на кобальтовый. Только уголки воротничка у него вздрагивали. Покончив с этим неприглядным эпизодом, он мысленно уже вернулся к основному занятию — помогать матери продавать пьяным гостям картины.

Узкая черная ленточка опять обвила трицепс — кольцо Мебиуса, нарисованное модным штрихом на теле, но теперь стал виден и верхний шов корсажа — тоже цвета загара. Джеральд проявил изысканную тактичность, восстановив статус-кво словно бы не коснувшись кожи, но в его жесте была еще и нежность.

Представитель фирмы, обслуживавшей банкет, принес накидку Рени, и Джеральд помог ей завернуться в этот жакетик без рукавов, который не согрел бы и собачонку чихуахуа. Затем он освободил меня от ее сумочки и отыскал в ней ключи от машины, допустив легкое движение одной брови в припадке чувствительности, когда его пальцы нащупали полупустую бутылку джина.

К этому времени веки Рени были приспущены, как флаги на мачтах.

— Месяц назад, — доверительно поведал мне Джеральд, показывая ее ключи, — мы вызвали такси, чтобы доставить миссис Ноулс домой после шумного ужина в Пострио. Но мы упустили из вида, — распевно продолжал он — забрать у нее ключи.

Он пригнулся к Рени, позвенел связкой ключей у нее перед носом.

— Да-да, мы забыли забрать эти гадкие старые ключи.

И он выпрямился, изобразив всем видом суровость.

— Думаете, попав домой, наша маленькая ведьмочка отправилась в постельку? Как бы не так! Она всучила таксисту двадцатку и велела подождать ее возвращения. Дома она заглотила пару стаканчиков… чего там? — водки или шнапса, или… — он склонился к ней, — граппы?

— Героина, — пробормотала Рени, глаза у которой совсем слипались.

— Охотно верю, — фыркнул Джеральд и выпрямился. — А болван-таксист послушно отвез ее обратно в Пострио. Болван-лакей подогнал ей машину со всем почтением, не сомневаюсь, учитывая, сколько она дала ему чаевых, но эта почтительность стоила ему места. Она проехала целых десять кварталов, прежде чем разбила машину, врезавшись в задний бампер пустого школьного автобуса, припаркованного на Гроув-стрит.

Джеральд погрозил пальцем:

— Прямо перед Дэвис-Холлом, как раз в антракте, на глазах у двух-трех сотен известных в свете лиц, куривших сигареты футах в сорока на другой стороне улицы. Все гадали, как ей удалось так далеко заехать.

Рени звонко щелкнула пальцами, как собака щелкает зубами на надоедливую муху. Но Джеральд уже заканчивал выступление и со значением тронул меня за рукав.

— Полиция была тут как тут, и полицейские с доброй половиной друзей Рени — с курящей половиной — видели, как она выбирается из обломков, пьяная и неуместная, как Трумен Капоте на похоронах Бобби Кеннеди. Представляете?

Он отцепил от связки ключ зажигания и контроль сигнализации и показал ей.

— Каков бы ни был вопрос — напившись, его не решишь.

Рейн потянулась за ключами с тем же проворством, с каким облегчила поднос с шампанским, но Джеральд легко отдернул их и мрачно усмехнулся.

— Героин… Неплохая мысль. Он мог бы поумерить вашу активность.

Два ключа он опустил себе в карман, а остальные вернул в сумочку, которую отдал мне.

— Когда доставите ее домой, — попросил он, — скажите мужу, что ключи от машины я пришлю утром.

«А! — подумал я. — Еще и муж…»

— Я бы их отдал и вам, — мрачно добавил Джеральд, — но без них вы будете не столь беззащитны перед щупальцами ее коварства.

— Опять всплывают головоногие, — заметил я.

Джеральд не пропустил удар.

— Как правило, они держатся на большой глубине, — угрюмо кивнул он, — где им и место.

Мы, подпирая с двух сторон, направили Рени между стальными столами, вымощенными подносами с рулетиками из дыни, завернутыми в ветчину и фигурными паштетами — глазки из маслин и ресницы из петрушки, — мимо беззвучно поворачивающейся переносной телекамеры к служебному выходу из кухни. Джеральд назвал адрес на дальнем конце Бродвея, чуть восточнее Президио. Он вежливо подчеркнул, что желательно проводить Рени до самой двери и сдать на руки мужу или дворецкому, и закрыл за нами дверь раньше, чем мы спустились с порога. Он откровенно радовался, что избавился от Рени Ноулс.

Забрасывая ее сумочку на пассажирское место, я думал, что она за неделю, пожалуй, посещает три-четыре таких приема или вечеринки. Чтобы, так пьянствуя, сохранить потрясающую фигуру, надо не жалеть себя в гимнастическом зале. Ни одной лишней унции, как я заметил, усаживая ее в кабине, и к тому же теплая. Крошечная искорка энергии, быть может порочной энергии, мечущейся в поисках полезного, осмысленного или хотя бы поглощающего занятия, которому могла бы отдать силу нервов, а может, и разума. Пьяная, растрепанная, засыпающая, она еще горела. Фургон завелся. Счастливый случай приходит, когда ему вздумается. На полпути она постучала ноготком в окно, указывая на черный «БМВ», из тех грозных пантер с тонированными стеклами, турбонаддувом, низкопрофильной резиной и антенной, помимо других функций имевшей выход на джи-пи-эс. Машина на вид была новехонькой.