— Это цитата, — заметил Бодич.
Мисси спросила:
— А «тот, кто живет вечно» — был тот самый бог, которого зовут Богом христиане, или какое-то другое божество?
— Хороший вопрос, — похвалил Бодич. — Будь здесь сержант Мэйсл, она могла бы ответить вам, хотя вообще-то это совершенно другая тема.
Он показал нам толстую папку.
— Я еще не все прочитал. Но этот раздел называется: «Восточная империя в шестом веке». К тому времени римляне переварили идею Бога, считая его единым божеством с сыном Иисусом. Но шло много споров о том, какова природа Иисуса. Был ли он вполне человеком? Или воплощением Бога? Или он был наполовину человек и наполовину Бог? Сержант говорит, что версии какое-то время держались наравне, ересь против ереси, и в конце концов вопрос стал скорее политическим, чем богословским.
— Не-ет, — протянул Дэйв. — Какое циничное утверждение!
— А может быть, — задумчиво предположила Мисси, — если Феодора была так умна, она угрожала так гонцу, который верил в одного бога.
Мы все посмотрели на нее.
— В самом деле, — кивнул Дэйв, — Константин ввел в империи христианство двумястами годами ранее.
Теперь все смотрели на него.
— Ну и что? — продолжал он. — При чем здесь Бог?
— Откуда это вы такой ученый? — неприятным тоном спросил Бодич.
— Я четырнадцать лет плавал на торговых судах, лейтенант. До изобретения видеоплееров и спутникового телевидения мы были самым начитанным меньшинством на планете. Я, пока был в рейсе, читал, наверное, сотни две книг в год. Спросите меня о Гарольде Роббинсе.
Бодич без промедления спросил:
— Кто убил Рени Ноулс?
— Брюнетку с Семидесятого причала, — подсказал я.
Теперь пришла очередь Дэйва переводить взгляд от меня к Мисси и от Мисси к Бодичу.
— А ее кто-то убил?
— Нельзя ли вернуться к этой чертовой истории, — перебила Мисси. — Она написана эротоманом, но отлично написана, и мне хочется узнать, что было дальше.
— Я должен признать, что кое-что пропускаю, — сказал Бодич. — Общий каталог добрых дел и все такое.
— Ничего страшного, — сказала Мисси. — Держитесь злодеяний.
Благоразумие Феодоры восхвалял сам Юстиниан, и свои законы приписывал мудрому совету своей почтенной супруги, которую он принял, как Божий дар. Ее отвага проявлялась среди смятения народа и ужасов двора.
— Ну-ну, — сказала Мисси.
— В особенности во время мятежа Ника, — вмешался Дэйв, — который был сравним с беспорядками, последовавшими за убийством Калигулы. За пятьсот лет…
— Но вы отклоняетесь от темы, — перебил Бодич.
— Никто не читал: «Я, Клавдий» Роберта Грейвса?
Никто не отозвался.
— Или, может, смотрел по телевизору? — спросил Дэйв.
Мисси подняла руку.
— Одинокая жизнь у начитанного человека, — уныло проговорил Дэйв.
Мисси спросила:
— Если я не ошибаюсь, это любовная история?
— Именно так, — подтвердил Бодич.
Ее чистота с момента ее союза с Юстинианом основывается на молчании ее непримиримых врагов, и хотя дочь Акакия могла насытиться любовью, однако следует отдать должное и твердости воли, способной пожертвовать удовольствием и привычкой ради более сильного чувства долга или выгоды. Несмотря на желания и молитвы, Феодора так и не смогла родить законного сына и похоронила в младенчестве дочь, единственное дитя ее брака. Несмотря на это разочарование, ее власть была крепка и абсолютна; она сохранила, благодаря искусству или заслугам, привязанность Юстиниана, и их видимое несогласие неизменно оказывалось гибельным для царедворца, который поверил бы в его искренность…
Возможно, ее здоровье было подорвано развратной жизнью в молодости, но оно всегда было хрупким, и по совету своего врача она отправилась принимать теплые пифийские ванны. В путешествии ее сопровождали префект преторианской стражи, хранитель сокровищницы, несколько вельмож и патрициев и большой караван из четырех тысяч слуг. При ее приближении приводили в порядок дороги и возводили дворцы для ее ночлега, она же, проезжая Вифинию, оделяла щедрыми пожертвованиями церкви, монастыри и госпитали, чтобы те воззвали к небу о восстановлении ее здоровья. Наконец, на двадцать четвертом году царствования, она была пожрана раком, и ее муж, который вместо площадной танцовщицы мог бы избрать самую чистую и благородную девственницу Востока, понес невосполнимую утрату.
Бодич закрыл книгу и стянул с носа очки для чтения.
— Она умерла, когда ей было лет сорок.
Мисси, поднося ложку супа к моим губам, оглянулась на него:
— Это конец истории?
Дэйв, и я тоже, в ожидании воззрились на него.
— Не совсем, — сказал Бодич. — Помните сына?
— Сына Феодоры? — переспросила Мисси.
— Сына, которого никто больше не видел, — сказал Дэйв, — даже после ее смерти?
Бодич указал сложенными очками на том Гиббона.
— Дело в том, что сын уцелел.
XIX
— Незаконный сын Феодоры, — повторила Мисси, — остался жив?
Бодич кивнул.
— Можно сказать и так.
— Но Гиббон пишет, что сын явился во дворец, и больше его не видели. Гиббон, должно быть, вычитал об этом у Прокопия, который был там. Вы же сказали, что он там был.
Бодич кивнул.
— Гиббон действительно узнал об этом из Прокопия.
Он добыл из чемоданчика аудиокассету и, прищурившись, прочитал этикетку.
— Тезисы доклада на магистерскую степень по филологии сержанта Мэйсл называются «Сиракузский кодекс». Мы с ней не раз обсуждали его за последний год или около того. Но, — он кивнул на коробку, запихнутую на книжную полку, — я вижу, здесь есть магнитофон. Жаль, что мы не сможем просмотреть слайды.
— Да черт с ней, с техникой, — перебила Мисси. — Расскажите сами!
— Право? — с наигранным простодушием спросил Бодич.
— У вас хорошо получается.
— Глупости, — сказал Бодич.
— Ну, в самом деле, попробуйте, — подхватил Дэйв. — Вы нас всех поймали на крючок.
— Ну, я полагаю, я…
— Давайте же, лейтенант!
— Потрясите нас своей эрудицией, кха-кха-кха.
— У вас, должно быть, есть веские причины зубрить эти сведения. Почему бы не попрактиковаться на нас?
Бодич рассматривал кассету.
— Ладно. Когда я собьюсь или охрипну, в зависимости от того, что случится раньше, мы перейдем на запись.
Он положил кассету на коробку и выкопал из чемоданчика студенческую тетрадку для сочинений.
— Я делал заметки.
Мне хотелось спросить, какое отношение все это имеет к моей гипотермии и к смерти Рени Ноулс, но Мисси подтолкнула меня в плечо, не дав высказаться.
— Давай дослушаем историю. Ты же никуда не торопишься.
Бодич предложил:
— Если что-то в этом повествовании отзовется звоночком у кого-то в памяти, говорите сразу. Ко времени, когда я закончу, вы поймете, почему я обращаюсь ко всем вам.
Дэйв удивился:
— И ко мне тоже?
Бодич открыл свою тетрадку и расправил ее на кухонном прилавке.
— Если вы видели Ноулс на Семидесятом причале — да, это относится и к вам, определенно.
Дэйв поставил табуретку снаружи от стойки и, проходя мимо Бодича, позаимствовал еще одну сигарету. Блюдце он поставил между собой и Бодичем вместо пепельницы, а кофе — на таком расстоянии, чтобы было легко дотянуться. Он пристроил пятки на перекладину табурета, оперся локтями о стойку, охватил ладонью кулак, небрежно зажав в пальцах сигарету.
— Самая естественная поза на свете, — удовлетворенно заметил он.
Бодич перелистнул взад-вперед свои заметки, разгладил ладонью страничку и начал.
— Существует рукопись. Впервые обнаружена в библиотеке разграбленного замка в разгар террора во Франции, в 1794-м, потом исчезла снова в 1830-м, когда ее похитили из витрины Национальной библиотеки в Париже вместе с мелкими предметами византийской древности: монетами, статуэтками, керамикой, поясными пряжками, оружием и тому подобным. Со временем удалось вернуть лишь немногое из похищенного. Но главная ценность, унесенная похитителями, — рукопись, названная «Сиракузским кодексом». В ней содержится история сына императрицы Феодоры, иногда называемого Иоанн, хотя настоящее его имя было Теодос.
