Экстази подавил смешок.

Глаза у меня стали как щелки.

— Героин еще туда-сюда, — прошептали, немного приподняв голову, — а вот джина терпеть не могу.

Креол поднял дубинку и похлопал себя по ладони: раз-два, раз-два-три.

Я позволил себе лениво, бессмысленно ощериться — и это было несложно. Губы у меня онемели вроде пары дохлых змей. Тонкая струйка слюны скатилась на нижнюю, протекла по подбородку и повисла над рубашкой на груди.

Креол стрельнул глазами на полупустую пачку. Силу действия уличного героина предсказать невозможно. Вот когда его легализуют, судить об этом станет легче. А пока, не досталось ли Кестрелу слишком большая порция наркоты?

— Дай мне эту малютку, — пробормотал я, разбрызгивая слюну по столу, — дай мне этот большой черный член.

Креол уставился на меня недоверчиво округлившимися глазами.

— Целиком.

Все вокруг странно изменилось. Лениво сдвинувшись влево от меня, руки в карманах, сигаретка на губе, Экстази застыл. Торговец Машинами, голодный, злой и надменный, может, и не обратил бы на него внимания, но и он ощутил перемену и замер, не донеся сигареты до рта.

Креол тоже недоумевал. Мне полагалось быть укрощенным, запуганным и забитым — нервной развалиной, обработанной самодельной сывороткой правды и готовой выплюнуть все, что знает.

Приступ похоти в программу не входил.

Креол медлил. Не могли он ошибиться? Его неуверенность так и тикала, отмеряя секунды. Дубинка, безусловно, срабатывала уже не раз. В прошлые разы довольно ему было показать ее, и жертва раскалывалась. Приходилось ли ему хоть раз доходить до того, чтобы на деле изнасиловать непокорного героя, превращая его — или ее — в болтливого доносчика? Во всяком случае, никто до сих пор не умолял его об этом. До сих пор.

Здесь он столкнулся с развращенностью, какой прежде не видал.

Далеко на рейде трижды прогудел сухогруз, и гудки эхом отдались в окрестных холмах — сигнал к неизбежному расставанию. Вода залива плескала об опоры здания. Временами все строение содрогалось от многотонной горы рассола. Пропитанное водой дерево, провисшие от времени проволочные канаты, заклиненные болты, ржавые железные стержни и перила стонали вокруг нас. На дальнем конце зала потрескивал в печи огонь. На плите булькала похлебка. Чайка с легким топотком опустилась на крышу.

Креол рассчитывал на растерянность и страх, а теперь он лишился их, своих ценнейших орудий. Как же это рычаг так провернулся? У него имелась жертва, накачанная наркотиком; их было трое на одного, была его здоровенная дубинка и не было, в пределах видимости, вазелина. Рамодельщик выпадал из колоды. Рамодельщик оказался тем одним из тысячи, кого не берет ни героин, ни джин, ни даже насилие?

Обвиснув на своем стуле, поглядывая сквозь щелки между ресницами, с глупой ухмылкой на лице, пуская слюни на рубашку, из-за своей маски накачавшегося извращенца я наблюдал, как проворачиваются колесики в голове креола под — крашеными, как я вдруг догадался — медными волосами.

Потом он сделал ход пешкой. Креол сказал:

— С этим придется погодить, братец Кестрел. Погодить, пока ты нам не расскажешь.

— Ох-х, — не скрывая разочарования, протянул я.

— Насколько мы знаем, — продолжал он, — а знаем мы немало, ты был последним, кто видел Рени Ноулс, когда при ней еще был… некий ценный предмет.

— Ценный!.. — повторил я, словно отчаянно шевеля мозгами. — Ты бы не мог выразиться чуточку точнее? Он был маленьким? Круглым? Или большим? Плоским или нет?

Лицо креола окаменело.

— Проклятье, братец Кестрел, ты бы и аллигатора вывел из терпения!

— Но я только и видел у нее предметов, что сотовый да бутылочка крепкого, — хныкнул я. — Почему вы мне не верите?

И тут креол сорвался. Он вдруг заревел:

— Оно не твое, ты, мудак!

И, приподнявшись на стуле, чтобы дотянуться через стол, он взмахнул дубинкой как косой, целя мне в голову.

Удар мог бы меня убить. Я пригнулся. Дубинка скользнула у меня по плечу, задев ухо — то самое ухо, которое уже кровоточило, — и ударила Торговца Машинами по левому локтю. При всех ее украшениях, она оставалась оружием, таким же опасным, как обрезок резинового шланга или плетеный хлыст. Если бы я не метнулся к Торговцу, если бы эта штуковина ударила меня прямо в висок, я бы точно очнулся под звук иных барабанов или не проснулся бы вообще. Экстази увернулся, и как раз вовремя, чтобы дубинка не покалечила какой-нибудь важный орган у него пониже ребер. Спинка моего шатнувшегося вбок стула ударила Торговца в бедро, и мы с ним и со стулом повалились на пол вместе. Сиденье прижало к полу его левую щиколотку, и она хрустнула, как мокрый сучок. Мы оба услышали этот звук. Торговец едва успел завопить, когда ребро моей ладони привело к встрече его нижней челюсти с диафрагмой.

— Отдай, — ревел креол, не замечая совершенного промаха, и со всей силы обрушил дубинку на стол, разбив бутылку с джином.

— Божье дерьмо, — возопил Экстази. — «Хамви» горит. «Хамви» загорелся!

Креол таращился в сторону «хамви», оставленного не более как в двадцати пяти футах позади нас, прямо у прохода в театральном занавесе. Тлеющий окурок сигареты сделал свое дело. Теперь «хамви» светился изнутри, как бессемеровская печь, и два треугольника, составляющие его ветровое стекло, пылая огнем, придавали ему демонический вид.

Дым, мусор и языки огня вихрем кружились внутри, и воздух с отчетливым свистом врывался в приоткрытые окна. Составная телефонная антенна на крыше покосилась набок, словно флагшток, воткнутый в обтаявший сугроб.

— Подонок! — взвизгнул креол. — Эта дрянь стоила сотню штук!

Экстази успел промчаться полпути до машины, прежде чем сложил два и два и развернулся на каблуках, одновременно пытаясь вытащить пистолет из кармана кожаной куртки. Один из его шлепанцев слетел с ноги и полетел к «хамви» без хозяина, а сам Экстази с приглушенным стуком растянулся на полу. Пистолет выпал из куртки.

Я выпрямился прямо под краем стола, перевернув его. Баллон висячей лампы взорвался, и упавшего креола накрыло столом. Надо сказать, это был добрый дубовый стол. Тяжелый, темный, возможно, фирмы «Стикли». Осознав слабый шанс на то, что Экстази уже не выпутаться, даже если он не ранен, я оттолкнулся ногой от края своего упавшего стула, подпрыгнул высоко и приземлился обеими ногами ровно на середину перевернутого стола. Послышался радующий душу хруст и короткий придушенный визг. Я опустился, спружинив коленями, и тут же прыгнул дальше.

Пробегая мимо плиты, я столкнул горшок с горелки и перевернул его, залив пол дымящимся супом. Из-под дубового стола вырвался прерывистый вопль. Я обогнул мясницкую колоду и направился к задней стене здания. Моя левая коленная чашечка в темноте наткнулась на ручку софы. Но я уже добрался до дровяной печи и, подстегиваемый приливом адреналина, перевернул и ее. Дымящиеся мескитовые головни и множество светящихся углей выкатились из кирпичного очага на восточный ковер. Рядом на корзине с растопкой громоздилась кипа газет и журналов, и я вывалил все это на тлеющие угли.

Первый выстрел пробил что-то слева от печной трубы, висевшей над местом, где недавно стояла печь. Я растянулся за печью, как раз когда вторая пуля срикошетила от нее. Третий выстрел попал в пластиковый пузырь над музыкальным автоматом. Я поднялся со стулом в руках и ударил им в окно. Стекло вывалилось из рамы, но оставалась еще проволочная сетка, привинченная к наружной стене. Двумя ударами о нее я превратил стул в обломки. Отбросив расщепившиеся ножки, я метнулся обратно к фронтону здания. Пуля скользнула по левой икре, но я едва заметил ее. Я подхватил табуретку от бара, и сетка уступила ей. Я метнул табуретку в сторону воплей и боком протиснулся в окно.

Снаружи было черно. Я падал гораздо дольше, чем ожидал, и уже решил, что серьезно ошибся в оценке высоты до причала, когда он ударил меня по левому плечу, немилосердно врезавшись как раз в то место, по которому уже прошлась дубинка. Потом с причалом столкнулась моя голова, и в ней звенело, пока я пытался заставить инерцию перекувырнуть меня, что она и сделала дважды.