А что можно сказать про утрату жены?

Эта мысль, пахнув леденящим холодом, заставила его остановиться.

— У Куми все будет хорошо, — вслух возразил Томас.

Он перевел взгляд на землю, на срезанные умирающие цветы, и мысль, которую Найт тщательно сдерживал с тех самых нор, как Куми впервые рассказала ему о возможных вариантах лечения, наконец вырвалась на поверхность.

Да, она справится с болезнью. Многие побеждают рак. Но если не это, то что-нибудь другое. Рано или поздно. Умирают все.

Это было более чем очевидно, но Томас до сих нор еще ни разу не задумывался ни о чем подобном по-настоящему. Даже когда лежал на полу в кухне с пулей в плече и легкими, наполняющимися кровью. Не размышлял даже тогда.

Когда Куми впервые открыла ему страшную правду, у него в ушах начался какой-то гул, жуткий и в то же время обыденный. Лишь сейчас он впервые понял, что это такое. Так тикали часы, отсчитывающие время, которое им с Куми осталось провести вместе.

«Нет, не подвластна Времени она, — подумал Томас. — Оно косу свою проносит мимо…» [58]

Но ведь это неправда, так? Когда кто-то умирает, исчезает все, что было с ним связано. Человека больше нельзя представить живым. Он как будто никогда не существовал.

Это было самое страшное.

— У Куми все будет хорошо, — упрямо повторил Томас.

Он потер ссадину на лбу, затем вдохнул прохладный воздух и ощутил, как тот обжигает ему легкие. Затем Найт медленно направился к машине, сосредоточенно глядя перед собой, напоминая лошадь с шорами на глазах. Томас не сомневался в том, что ему необходимо поскорее покинуть это место, как будто сам воздух здесь был заражен.

После того что случилось с ним в доме Блэкстоун, Найту едва ли нужно было напоминать себе об опасностях незаконного проникновения в чужое жилище, однако, когда он подъехал к каменному коттеджу Эльсбет Черч, у него не было настроения осторожничать. Где-то в темных, не подвластных разуму задворках сознания, подчиняющихся не логике, а расплывчатой системе символьных ассоциаций, родилась уверенность в том, что если он раскроет тайну, в которую его втянул Дэвид Эсколм, это каким-то образом повлияет к лучшему и на другие проблемы. Томас несмел произносить в таком контексте имя Куми, поскольку даже подобная конкретизация этого смутного предположения делала его абсурдным, но все равно не мог не думать об этом.

Впрочем, в детстве Найт тешил себя самыми разными глупыми предрассудками. День выдастся хорошим, если он ни разу не обернется до тех пор, пока не дойдет до автобусной остановки. Три птицы, именуемые кардиналами, на дереве перед домом означают, что родители вернутся рано. Мол, если не наступать на трещины на асфальте, это действительно убережет его мать от перелома спины… или чего там еще. Как правило, все это было расплывчатым. Томас внутренне смеялся над собой, никогда ничего ни с кем не обсуждал, так как понимал, что если облачить все в слова, то это станет глупостью. Сейчас какая-то часть его сознания, не признающая доводы рассудка, цеплялась с детской убежденностью за мысль о том, что если он сделает правильно какую-то одну из не связанных между собой вещей, вторая после этого также разрешится. Достаточно распутать один пучок узлов — Эсколм, Шекспир, шампанское, — и другой, с которым он ничего не может поделать — Куми, — развяжется сам собой. Найт понимал, что это глупо, и все же…

Поэтому он позвонил в дверь коттеджа Эльсбет Черч, надеясь, что хозяйки нет дома.

Так оно и вышло. Томас почувствовал облегчение и быстро обошел постройку вокруг, ища открытое окно или хлипкую дверь. Надеяться наугольный люк он не смел, но охранная сигнализация, судя по всему, отсутствовала. Дом напротив казался вымершим, и когда Найт посмотрел на окна, занавески не дернулись.

Сейчас или никогда.

Порывшись в бумажнике, Томас нашел пластиковую кредитную карточку «MasterCard» с истекшим сроком действия и засунул угол в щель между задней дверью и косяком. Ему еще никогда не приходилось вытворять ничего подобного. Он точно не знал, что нужно делать, но с силой надавил карточкой на задвижку и удивился тому, насколько легко та ушла обратно в замок. Открыв дверь, Найт не услышал ни писка сигнализации, ни лая и шагнул внутрь.

Томас сразу же почувствовал этот запах, аромат сырой земли и листьев, а за ним что-то более терпкое, животное. У него на затылке волосы встали дыбом.

Он оказался на кухне с каменным полом, в которой, казалось, ничего не меняли с начала прошлого века. Здесь было чисто, но по-спартански просто, все принадлежности и обстановка относились к периоду до Второй мировой войны. На вытертой каменной столешнице были аккуратно разложены чугунные сковороды и тяжелые ножи. Томас вздрогнул и поморщился, наткнувшись на что-то непонятное, пошевелившееся. Похоже, оно и источало эти запахи улицы, но подчеркнутые более мрачной ноткой: кровью.

Найт отпрянул назад, не сразу сообразив, что это такое.

К потолочной балке были подвешены два выпотрошенных кролика, с нетронутыми головами, глазами и шерстью.

Томас попятился от них, с трудом беря себя в руки.

Он быстро переходил из комнаты в комнату, но запах преследовал его. Все помещения были совершенно одинаковые, чистые, опрятные и безликие. Они чем-то напоминали то, что Найт видел в замке. Неровно отштукатуренные стены, простые деревянные или каменные полы, громоздкая грубая мебель. Нет картин на стенах, занавесок, красок, кроме обязательной побелки, телевизора, дивана, абажуров на лампах, ковра, какой-либо звуковоспроизводящей аппаратуры. Этот дом словно пришел нетронутый из XVII века, но Томас все-таки ожидал, что эпоха оставит хоть какой-то отпечаток, например вышитую салфетку, древний инструмент, чернильницу… Все, что угодно. Однако это место не имело контекста, не принадлежало никакой эпохе. Зияющий пробел во времени.

Весь дом, за исключением двух комнат.

Одной из них оказался кабинет, в котором работала Эльсбет. Обстановка здесь была такая же скудная, но на письменном столе молчаливо стоял компьютер самой последней модели, а рядом с ним лежал «Толковый словарь английского языка». В сосновом книжном шкафу стояло полное собрание сочинений Шекспира и книги самой Черч. Больше ничего.

Вторая полностью обставленная комната находилась наверху. Она была не заперта. Войдя внутрь, Томас сразу же понял, что здесь жила Пиппа Черч, точнее, Пиппа Адамс, однако трудно было представить себе что-либо более не похожее на обиталище Алисы Блэкстоун. Томас застыл на месте, испытывая шок. Какое-то время он мог только смотреть, в ужасе озираться по сторонам.

Стены комнаты были увешаны всем тем, что рассказывало о подробностях пожара в школе. Вырезки из газет, обведенные и подчеркнутые красным. Зернистые, выцветшие фотографии с похорон: убитые горем родители и оглушенные местные жители, в вышедших из моды плащах и с зонтами. Ксерокопия плана актового зала со стрелками, нарисованными красным фломастером, которые, как предположил Томас, указывали пути распространения пламени. Подколотые копии протоколов осмотра места происшествия, фотографии, медицинские заключения с фразами «отравление дымом» и «обширные посмертные ожоги». Лишь один предмет связывал это помещение с комнатой Алисы. Над незастеленной кроватью висела обложка того же самого альбома «ХТС» с силуэтом белой лошади на зеленом фоне.

Найт вышел.

Меньше чем за полминуты он спустился по лестнице, прошел через зловоние кухни и оказался за дверью, вдыхая прохладный, влажный воздух и борясь с желанием исторгнуть содержимое желудка.

Но, стоя под раскидистым конским каштаном, Томас думал о том, что он все-таки увидел важные вещи. Это посещение не стало просто оскорблением жуткого памятника трагической гибели дочери, созданного Эльсбет Черч. На фотографиях с похорон стояли родители, лишившиеся своих детей, сбившиеся в кучу, словно отделенные от всех остальных бесконечным горем. С краю, вроде бы отдельно от группы, в то же время каким-то образом примыкая к ней, оказался Рэндолл Дагенхарт, такой, каким он был двадцать пять лет назад.