Конечно, вопрос девственности во многом объяснялся нежеланием Елизаветы передать власть над Англией в руки иностранца. Если бы она вышла замуж, то королевство перешло бы в собственность ее супруга, а поскольку Англия в то время воевала со всеми католическими государствами Европы, это означало бы катастрофу. Так что можете себе представить, как это повредило бы образу Елизаветы, если бы стало известно, что в действительности она вовсе не девственница и, больше того, у нее уже был ребенок.

Томас молча смотрел на нее, захваченный напряжением повествования, а женщина не умолкала:

— Хэмстед-Маршалл-Парк был подарен Елизавете ее братом Эдуардом Шестым в тысяча пятьсот пятидесятом году. Когда на престол взошла ее сестра-католичка Мария, Елизавету содержали под домашним арестом в Хэтфилд-Хаузе и Бишэмском аббатстве, неподалеку от Хэмстед-Маршалла, где жил Томас Хоби, великий переводчик. Это было в середине пятидесятых годов. Легенда гласит, что как-то ночью одну пожилую акушерку подняли с постели в ее лондонском доме, усадили в карету и отвезли в Хэмстед-Маршалл. Там таинственный вельможа приказал ей помочь с родами одной молодой знатной даме. В камине был разведен огонь, акушерке вручили все инструменты, необходимые в ее ремесле. Ей было строго-настрого наказано проследить за тем, чтобы с матерью ничего не случилось. Конечно, вы должны помнить, как часто в те времена женщины умирали при родах, в основном из-за кровотечения, которое акушеркам не удавалось остановить. Однако в данном случае молодая дама успешно прошла через мучительное испытание, и счастливая акушерка приняла здоровую девочку. — Тут миссис Ковингтон нагнулась к самому столу, широко раскрыла глаза. — Но безымянный вельможа приказал повитухе бросить младенца в огонь!

Томас не мог оторвать глаз от пожилой женщины.

— Акушерка подчинилась?

— У нее не было выбора. Заливаясь слезами, она позволила, чтобы новорожденную сожгли прямо у нее на глазах. Затем ей дали выпить кубок вина, чтобы успокоить нервы, после чего отвезли обратно в Лондон, приказав никому не говорить ни слова. Через несколько дней акушерка умерла — разумеется, ее отравили, — однако она все-таки успела кое-кому шепнуть, что молодой матерью была принцесса Елизавета.

Посмотрев Томасу в глаза, миссис Ковингтон откинулась назад и отпила глоток чаю, удовлетворенная его откликом.

— Но вы считаете, это неправда? — спросил он, разрывая напряжение.

— Есть кое-какие проблемы с датами, — сказала миссис Ковингтон, снова становясь профессионально отрешенной. — Если Елизавета забеременела до того, как взошла на трон, то отцом ребенка, скорее всего, был верховный адмирал сэр Томас Сеймур, дядя юного короля Эдуарда. На сей счет ходили упорные слухи. Есть документы, позволяющие предположить, что этот вопрос серьезно изучался. Какая-то доля правды тут определенно имеется. Однако Сеймур впал в немилость и был казнен в тысяча пятьсот сорок девятом году. Если легенда верна, то все должно было произойти до того, как Елизавета получила в подарок этот дом, прежде чем ее поместили под домашний арест по приказу сестры. Полностью исключить такой вариант нельзя, потому что прежде дом принадлежал мачехе Елизаветы Екатерине Парр, так что она могла там гостить, но, боюсь, правду мы уже никогда не узнаем. — Женщина опять подалась вперед, улыбнулась так, что все ее лицо полностью изменилось, и добавила: — Сногсшибательная легенда, вы не находите?

— Абсолютно с вами согласен, — задумчиво произнес Томас.

Найт проводил ее обратно до института, и они задержались у дверей.

— Благодарю вас за чай, — сказала миссис Ковингтон.

— Это вам спасибо за приятное общество, — учтиво ответил Томас.

— Боюсь, мистер Найт, я в вас ошибалась, — призналась она.

— Что ж, бывает, — улыбнулся он.

Повернув ключ в замке, миссис Ковингтон толкнула дверь. Прямо за порогом стояли двое мужчин.

— Завтра в пять часов, профессор, — сказал один из них. — Не заставляйте меня ждать.

Второй развернулся, опустил голову и быстро вышел. Миссис Ковингтон неловко отскочила в сторону, Томас поспешил к ней, и все равно мужчина, стремительно проходя мимо, едва не столкнул их вниз по лестнице.

Он не извинился, не остановился, чтобы оглянуться, но они уже успели увидеть пепельно-серое лицо. Даже без этого Томас все равно узнал бы нелепое сочетание твидового костюма и сумки с ноутбуком.

— Наверное, профессор Дагенхарт почувствовал, что я говорила о нем, — печально заметила миссис Ковингтон, провожая его взглядом.

— Быть может, он только что прослушал доклад оксфордианца, — предположил Найт.

— Прошу прощения, — сказал второй мужчина, также пытаясь пройти мимо них.

Томас и миссис Ковингтон расступились, и он шагнул между ними, бросив на Томаса спокойный, непроницаемый взгляд. Это был управляющий Даниэллы Блэкстоун.

Как только миссис Ковингтон ушла, Томас перевел взгляд на уходящего управляющего. Он все еще смотрел, как тот удаляется неспешной походкой, и вдруг кто-то натянуто кашлянул у него за спиной. Обернувшись. Найт увидел позади хмурого аспиранта Джулии Макбрайд, нервно переминающегося с ноги на ногу.

— У вас есть минутка? — спросил Чад Эверетт.

Томас смерил его взглядом. Парень старался держаться нагло, непринужденно, однако вид у него был какой-то пристыженный.

— Что ты хочешь? — спросил Найт.

— Я просто хотел прояснить то, что сказал раньше.

— О том, что Джулия относится к твоей работе с чересчур большим уважением?

Чад вздрогнул и промямлил:

— Да. Я не имел в виду ничего плохого.

— Ты это уже говорил.

— Просто я не хотел, чтобы вы подумали…

— Что?

— Не знаю…

— Чад, когда мы впервые встретились в Чикаго в гостинице «Дрейк», ты наводил последний лоск на доклад, который тебе предстояло прочитать на следующий день.

— Да. И что?

— Джулия, то есть профессор Макбрайд…

— Я тоже зову ее Джулией.

— Верно. Конечно. Итак, Джулия наблюдала за твоими исправлениями. В чем состояла их суть?

— Я только подчистил кое-какие шероховатости, — уклончиво ответил Чад. — Доклад был слишком длинный. Пришлось кое-что выкинуть.

— Что именно?

— Про одежду слуг раннего периода Нового времени. Ливреи и все такое.

— А почему?

— Просто это было лишним, — после некоторой заминки ответил Чад.

— Вы занимались этой темой вместе с Джулией? Я имел в виду, под ее руководством?

— Да, — пробормотал Чад, слегка покраснев. — Но на самом деле основную работу выполняла она. А я был вроде как ассистентом. Мне не следовало вставлять этот материал в свой доклад.

— Верно. Понимаю.

— Ну вот, — сказал Чад. — Давайте просто все забудем, хорошо?

— Ладно.

Развернувшись, аспирант поспешно направился прочь, но Томас его остановил:

— Чад!

— Что?

— Анджеле все это известно?

— Да, — Помрачнев, Чад шагнул назад. — Но я не хочу, чтобы вы говорили с ней об этом.

— Это еще почему?

— Мы с ней… Это очень сложно. Скажем так, мы близко дружим. На самом деле Анджела с большим уважением относится к работе Джулии, но…

— Но что?

— Просто она временами бывает по отношению ко мне чересчур заботлива. Понятно? Только и всего.

— Понятно, — сказал Томас.

— Вот и хорошо.

Чад улыбнулся, однако его взгляд по-прежнему оставался затравленным, и Найт почувствовал, что дела обстоят далеко не так хорошо.

Томас снова спустился к реке, чтобы подумать. Он так и не мог прийти к какому-нибудь заключению относительно Чада или того, почему управляющий Даниэллы Блэкстоун встречался с Рэндоллом Дагенхартом. У него были кое-какие мысли, но очень смутные, основанные исключительно на интуиции. Томас шел и чувствовал, что в голове его яснее не становится. Он поймал себя на том, что город отвлекает его внимание.

Найт никак не мог решить, как относиться к Стратфорду. Ощущение было странным. Благодаря его знаменитому сыну культурная и научная жизнь здесь никак не соответствовала городку такого размера, однако норой он чем-то напоминал Эпкот. [45]Сидя у мемориала Гоуэра, можно было наблюдать за тем, как туристы, приехавшие на роскошных экскурсионных автобусах, чтобы провести здесь положенные полдня, снимают на цифровые фотоаппараты домики с островерхими крышами и лебедей под ивами. Лишь немногие из них удосуживались заглянуть в театры. Все, как и положено, посещали родовой дом и церковь Святой Троицы, но Томасу казалось, что втайне они желают попасть в зал славы рок-н-ролла. Там, по крайней мере, бережно сохраненные реликвии, в которых живет священная история, будут для них что-то значить, окажутся связанными с чем-то знакомым, таким, что имело в их жизни какой-то смысл.