— Что ж, это самое смешное. — Голос, доходивший, судя по всему, по сотовому телефону, был проникнут весельем, как будто речь действительно шла о чем-то смешном, но только Томас в это не поверил. — На самом деле я просто не знал, к кому еще обратиться. Понимаю, прошло много лет. Мы потеряли друг друга из виду, но я хочу знать: кто еще из моих знакомых читает Шекспира?

Томас нахмурился и переспросил:

— Шекспира?

— Да, — подтвердил Эсколм. — Мне нужна кое-какая помощь по этой теме.

Он чуть ли не хихикнул над явной абсурдностью своей просьбы, и у Найта мелькнула мысль, не разыгрывают ли с ним какую-нибудь шутку. Быть может, их там целая группа, только что с поминальной службы, сгрудились вокруг телефона и стараются не взорваться от смеха, разыгрывая своего бывшего учителя…

— Несомненно, Дэвид, среди ваших знакомых есть и другие, кто также читает Шекспира, — заметил Томас.

— Возможно, — согласился Эсколм, даже не пытаясь увиливать. — Но вы ведь писали по нему докторскую диссертацию, правильно? Я этого не забыл. Вот почему вы были таким хорошим учителем.

Томас усмехнулся этой непоследовательности.

— Я ее так и не закончил. Все это было давным-давно. Почему бы вам не переговорить с кем-нибудь с кафедры английского языка?.. Я запамятовал, что вы окончили.

— Бостонский университет! — ответил Эсколм, на мгновение искренний в своем удивлении. — Вы же сами помогали мне в него поступить, помните?

— Конечно, — пробормотал Томас.

Бостонский университет, его альма-матер, откуда он в конце концов сбежал, чтобы преподавать в средней школе, дома, в Чикаго, стараясь отгородиться от причитаний своих преподавателей о растраченном таланте, как поступил и со своим трещавшим по всем швам браком.

«Все это было так давно…»

Почва под его браком перестала колебаться. На какое-то время. Мысленно вернувшись к разговору с Куми, Томас рассеянно подумал, когда же они снова увидятся.

— Так или иначе, но я не очень-то подружился там хоть с кем-то, — говорил тем временем Эсколм.

— А как насчет Рэндолла Дагенхарта? — спросил Найт. — Он по-прежнему работает в университете?

— Кажется, да, — чересчур поспешно подтвердил Эсколм. — Дагенхарт у нас преподавал, но это был общий курс. Мои работы он не проверял. Так что я в конце концов проводил больше времени на театральном факультете. Но вам я, конечно же, доверяю.

В его голосе снова прозвучала нервозность. Томасу это не понравилось.

— Спасибо, но… — начал было он.

— Я говорю совершенно серьезно, — перебил его Эсколм. — Это очень важно.

После чего он вставил кое-какие автобиографические сведения, доказывая свою правоту. Рассказ о том, что Дэвид защитил диссертацию по английской литературе, затем работал в маленьком, но разборчивом агентстве, откуда его пригласили в издательскую компанию, крупнейшую в стране, удивил Томаса только тем, что в очередной раз, как это всегда бывает в подобных разговорах, дал понять, сколько же времени утекло незаметно. Томас ничего не понимал в издательском мире, но слышал о литературном агентстве «Вернон Фредерикс», пусть даже только о его киноотделении, сотрудников которого регулярно благодарили на церемониях вручения премии «Оскар».

— Не понимаю, какое это отношение имеет к Шекспиру, — сказал Томас. — Да и ко мне, если честно.

— Мистер Найт, уверяю, ни с чем подобным вам еще не доводилось сталкиваться. Честное слово. Я хочу, чтобы это были вы.

Томас помолчал, потом спросил:

— Что вы от меня хотите?

— Мне надо показать вам кое-что. Я остановился в гостинице «Дрейк». Номер триста четыре.

Найту вдруг стало не по себе, причем так, что не передать словами. У него возникло желание сказать, что он провел жуткий, изматывающий день, разбираясь с последствиями того, что утром обнаружил труп, прислоненный к окну его кухни, но от одной только мысли о том, что придется рассказывать об этом, ему захотелось поскорее все забыть.

Чуть помедлив, Томас просто спросил:

— Когда?

Положив трубку, Найт сразу же вошел в Интернет и набрал в поисковой системе «Эсколм. Литературное агентство „Вернон Фредерикс“». Он и сам не мог сказать, что ожидал найти, быть может, статью в «Чикаго трибьюн» о местном пареньке, который выбился в люди. Но Томас обнаружил профессионально выполненную страничку. Холодные голубые и серые тона окружали такую же качественную похвальбу о литературных наградах, завоеванных талантливым неназванным сотрудником, и длинный перечень ссылок. Внизу были указаны отделения ЛАВФ: Нью-Йорк, Лондон, Лос-Анджелес, Токио и Нэшвилл. В Чикаго такового не было. Выбрав нью-йоркское, Томас открыл список сотрудников.

Дэвид Эсколм нашелся в нижней трети.

Там была и фотография. Паренька, который когда-то учился у Томаса, еще можно было узнать, хотя и с большим трудом. Прыщи исчезли, неуклюжие очки в стиле восьмидесятых сменились на изящную черную оправу с продолговатыми линзами, а сам мальчишка превратился в мужчину, уверенно улыбающегося в объектив. В элегантном костюме Эсколм смотрелся совершенно естественно. Он давно забыл обо всех юношеских проблемах и без страха глядел в будущее. Это было лицо делового человека.

«Ничего удивительного тут нет, — напомнил себе Томас. — Давай посмотрим, сможешь ли ты удержаться от чтения этому человеку своих нудных лекций о состоянии искусства в Америке, хорошо?»

Найт глуповато улыбнулся, при этом его взгляд упал на окно кухни. Вечерний свет быстро угасал, и окно превратилось в дыру, ведущую в сгущающуюся ночь, стало рамой, из которой вырезали холст. Какое-то мгновение Томас видел лицо мертвой женщины так же отчетливо, как если бы она по-прежнему стояла там, устремив на него немигающий взгляд. Один глаз зеленый, другой фиолетовый.

Поспешно отвернувшись от окна, он взглянул на часы. До встречи с Эсколмом у него еще оставалось время на неторопливую пробежку по сумеречным улицам Ивенстоуна. Все, что угодно, только чтобы выбросить из головы это лицо.

Телефон снова ожил, и Томас схватил трубку после первого звонка.

— Алло?

— Мистер Найт, это лейтенант Полински. Мы разговаривали сегодня утром. У вас есть минутка?

— Конечно.

— Мы все еще пытаемся установить личность жертвы. Я снова должна спросить, вы точно ее не знаете?

— Я в этом уверен. Такое лицо я не забыл бы. — Да уж, эти глаза!.. — А что?

— Мусорный бак стоит у двери кухни?

— Да.

— Когда его забирают?

— В среду утром, со стороны улицы.

— Наши эксперты, осматривая место преступления, обнаружили клочок бумаги, желтую памятку, в кустах, в нескольких ярдах от трупа. Конечно, это может быть просто мусор, и все же маловероятно, что листок пролежал на земле почти неделю, особенно если учесть, что в выходные шел дождь.

— Что на нем написано?

— Только ваше имя и адрес, нацарапанные карандашом. Вы сами недавно ничего такого не выбрасывали?

— Нет. Я и так знаю, где живу.

— Верно, — согласилась Полински. — Я так и думала. Как только мы установим, кто это, постараемся сравнить почерк, но пока предполагаем, что записка принадлежала убитой.

— Смысл в том…

— Да, что она шла именно к вам. Вы точно ее не знаете?

Томас молчал, уставившись невидящим взором в стену, и следователю пришлось повторить вопрос.

— Я ее точно не знаю.

Только положив трубку, он задумался, так ли это на самом деле.

Не было ничего удивительного в том, что Эсколм остановился в «Дрейке». Томас доехал на метро по «красной» линии до Чикаго и прошел пешком до начала «Великолепной мили», квартала дорогих и роскошных зданий. Сама гостиница — неброская элегантность снаружи и застеленная красными коврами роскошь внутри — неизменно напоминала Томасу какой-нибудь хороший старый английский театр, построенный еще Генри Ирвингом, [2]где можно наткнуться на молодого Джона Гилгуда, [3]выскочившего в антракте из служебного входа сделать пару затяжек. В отличие от большинства небоскребов из стекла и стали, здесь не царил тошнотворный порядок. Престиж «Дрейка» заключался в определенной позолоченной обшарпанности, говорившей о почтенном — по меркам Чикаго — возрасте. Томасу это нравилось, но сейчас он почувствовал себя здесь чужаком.