Томас выглянул в коридор, но не увидел управляющего.

Остальные комнаты первого этажа в познавательном плане оказались еще более скудными. Все они были строгими и немного вычурными, в викторианском стиле. Обилие темного дуба и кружев, несколько фамильных портретов маслом. Лишь один из них относился к XX веку. Он висел над каменным камином в салоне и изображал молодого мужчину, светловолосого, с усиками, как решил Томас, в духе Эррола Флинна. [10]Военная форма защитного цвета с медными пуговицами, в руке фуражка с кокардой. Грудь перетянута кожаной портупеей с кобурой. Судя по всему, он был офицером. Найт плохо разбирался в таких вещах, чтобы судить наверняка, но по состоянию холста и натянутой позе героя можно было предположить, что речь шла о Первой мировой войне, а не о Второй. Офицер выглядел надменным, самоуверенным, но не было никакой возможности определить, когда был написан портрет — до военной службы, во время или после нее.

Вернувшись обратно к кухне, Томас услышал, как управляющий время от времени что-то неразборчиво отвечает по телефону. Он попробовал открыть первую попавшуюся ему на глаза дверь. За ней оказалась каменная лестница, ведущая в подвал, где сейчас стояли стеллажи с вином и шампанским — исключительно марки «Сент-Эвремон». У Томаса мелькнула мысль, что в прошлом здесь хранился уголь. Полы были чисто подметены, но в стенах сохранялся въевшийся черный блеск, оставленный грудами топлива. Подняв взгляд, Томас увидел в противоположном конце дверцу. Через щели вдоль косяков там пробивался свет и больше ничего.

Двигаясь бесшумно, постоянно прислушиваясь, Томас вернулся в прихожую, медленно поднялся по витой лестнице, скользя ладонью по массивным дубовым перилам, за долгие годы отполированным до блеска, так что теперь в них с трудом узнавалось дерево. Он переходил из комнаты в комнату, находя все новую и новую вычурность XIX века, хотя здесь уже было больше уступок современному комфорту. Кровать старинная, с балдахином, но матрац на ней новый. На современном письменном столе в кабинете стоял компьютер новейшей модели, а антикварный письменный стол в углу производил впечатление музейного экспоната и, судя по всему, использовался так же редко. Книг мало, все современные, но опять же никакого Шекспира какой бы то ни было эпохи.

В конце площадки лестница разворачивалась и вела на третий этаж, в башенку, которую Томас видел с улицы. Он поднялся туда, но массивная дверь оказалась заперта. Пощупав над косяком, Найт нашел старомодный ключ.

«Очень мило».

Он вставил ключ в замок, неуклюже попытался повернуть его левой рукой и застыл, услышав за спиной голос:

— Чем это вы тут занимаетесь?

На лестничной площадке внизу стоял управляющий, холодно смотря на Томаса.

— Что там? — как можно небрежнее постарался спросить Найт.

— Комната мисс Алисы. — Управляющий произнес эти слова так, будто они все объясняли.

— Можно заглянуть? — спросил Томас.

«Какой еще мисс Алисы?»

— Нет. Я же сказал, чтобы вы ждали внизу.

— Мисс Алиса по-прежнему живет здесь? — продолжал Найт, не обращая внимания на неприкрытую враждебность, сквозившую в голосе управляющего.

Наверное, у Блэкстоун была, как это называли раньше, компаньонка. В конце концов, муж писательницы давно умер.

— Мисс Алиса была ее дочерью, — ответил управляющий, и его затуманенные глаза сверкнули так, будто Томас сказал что-то оскорбительное. — Пожалуйста, напомните, в каком журнале вы работаете.

— Извините, — спохватился Найт. — Я забыл. Мы всегда старались не трогать личную трагедию мисс Блэкстоун.

— Однако сейчас вы именно этим и занимаетесь. — Последовала пауза. — Ключ, пожалуйста.

Не двинувшись с места, управляющий протянул руку, и Томасу пришлось спуститься к нему. Он поднял левую руку, выкрутив тело так, что по всему плечу разлилась обжигающая боль.

Это не укрылось от управляющего, который с интересом склонил голову набок и полюбопытствовал:

— Побывали на войне, мистер Найт?

— Наткнулся на дверь.

— А теперь вам придется выйти вот в эту.

Зажав ключ в кулаке, управляющий развернулся и быстро спустился по лестнице. Томасу пришлось буквально бежать следом за ним.

Он прошел на кухню, где под полкой с кастрюлями и сковородами стоял деревянный стол. Здесь было безукоризненно чисто, но, как и в остальном доме, темно и прохладно. Рядом со столом стоял ящик с клеймом «Сент-Эвремон» на крышке. На стене над ним висела доска с ключами. Повесив трофей на место, управляющий обернулся к Найту. Его лицо оставалось непроницаемым, но челюсть как-то напряглась, а глаза стали твердыми.

— Мисс Блэкстоун любила шампанское, — заметил Томас, кивая на ящик.

Эта фраза явилась ошибкой.

— Она любила многие вещи, но в умеренных количествах, — язвительно ответил управляющий.

Найт не нашелся, что еще сказать.

— Я вас провожу, — сказал управляющий и добавил у самой двери: — Мистер Найт, запомните еще одно.

— Да? — Томас обернулся.

— Будьте любезны, больше не приходите сюда.

Он провожал Найта немигающим взглядом до тех пор, пока массивная дверь не захлопнулась с громким стуком, который разнесся отголосками по всему дому.

Шекспировский институт Университета Бирмингема размещался в Мейсон-Крофте, просторном двухэтажном кирпичном здании на Черч-стрит в Стратфорде, в котором когда-то жила писательница Мэри Корелли. Расположенное в нескольких минутах ходьбы от зданий, больше всего связанных с Шекспиром, — домом, где он родился, другим, который гений купил и прожил там много лет, школой, где учился писатель, и церковью, принявшей его останки, — оно является прекрасным местом для научных исследований творчества великого драматурга и регулярных конференций. Именно сюда съехались Джулия Макбрайд, Рэндолл Дагенхарт и пара десятков других шекспироведов на неделю лекций и семинаров. Вместе с ними в работе конференции принимали участие их коллеги и ученики. Здесь не было жестких ограничений Международного комитета по изучению творчества Шекспира, на заседания которого, как указала Макбрайд, не допускались аспиранты. Томас гадал, ощущают ли профессиональные шекспироведы ауру паломничества, витающую в воздухе, или же, воспитанные в постгуманистических рамках современной литературной критики, они бесчувственны к подобному романтичному мистицизму.

Найт понимал, что об анонимности, характерной для конференции в Чикаго, здесь нечего и мечтать. Мейсон-Крофт был большим для жилого особняка, но по меркам конференц-центра оказался очень скромным. Все же Томас удивился, обнаружив входную дверь запертой. На стене висел старомодный шнурок от звонка.

Найт дернул за него, и дверь тотчас же открылась.

— Чем могу вам помочь?

Женщина была крупная и суровая, но исключительно за счет силы характера, скорее средних лет, чем пожилая. Она привыкла выкорчевывать на манер сорняков тех, кому здесь было не место. Таких, как Томас.

— Я ищу зал, где состоится заседание конференции, — сказал он, стараясь изобразить растерянного делегата, а не зеваку с улицы.

— Вместе с регистрационным удостоверением вам должны были дать план института. Вы ведь зарегистрировались, насколько я понимаю?

На самом деле женщина не сомневалась в другом. Она твердо знала, что Томас посторонний.

Найт решил быть искренним и признался:

— Вообще-то нет. Но сегодня будет заседание, посвященное ранним комедиям, на котором мне очень хотелось бы присутствовать. Выступит Рэндолл Дагенхарт…

— Сожалею, — распрямив плечи, произнесла женщина отчетливо и терпеливо, но без тени сожаления. — Наш институт закрыт для посторонних.

— Да, я понимаю, — сказал Томас, заставляя себя проявить терпение. — Но хочу узнать, можно ли зарегистрироваться только на одно заседание, получить что-то вроде разового пропуска.

— Сожалею, но об этом не может быть и речи. На всех заседаниях зал заполнен до отказа.