Что бы ни думал кто-то об успехах его расследования, самому Томасу казалось, что ему не удалось добиться особых результатов в Стратфорде. Он нисколько не приблизился к разгадке того, где может находиться утерянная пьеса, однако у него появилось предположение относительно того, куда она могла отправиться. Быть может, проследив прошлое, он выяснит ее настоящее. Все же, несмотря на все заверения о том, что зверя спугнули, прозвучавшие в разговоре с Хейзелхерстом, Найт находил путешествие скучным и унылым. В мыслях он постоянно возвращался к Куми. Ему хотелось бы думать о чем-нибудь другом, но давно утерянные пьесы и убийства казались темой чересчур сенсационной, даже оскорбительной.

«Кощунственной», — подумал Томас, повторяя слова человека, которого когда-то знал.

Томас сошел с «Евростара» в Кале. Предварительно изучив схему железных дорог, он пришел к выводу, что не знает точно, куда ему нужно, поэтому лучше будет взять напрокат машину.

Через считаные мгновения он шел по французскому городку, расположенному меньше чем в двадцати пяти милях от побережья Англии, однако это был уже совершенно другой мир. Когда-то Кале считался самым английским кусочком Франции. Это был жизненно важный оплот британцев на французской земле во время Столетней войны. К югу от города находились поля сражений: Креси, где король Эдуард III с помощью лучников и пушек разгромил гораздо более многочисленное и лучше вооруженное французское войско, и Азенкур, где Генрих V нанес решающий удар и ненадолго завладел французским троном, тем самым завершив кампанию, которая началась с инцидента с теннисными мячами в замке Кенильуорт.

«В каком-то смысле», — подумал Томас.

На самом деле, как указывал Шекспир, все было гораздо сложнее, чем просто теннисные мячи: намеки на внутренние проблемы, ограничение власти церкви, заговоры старых врагов, имевших все основания сомневаться в праве Генриха на престол. Несмотря на все разговоры о героизме, пьеса в первую очередь осуждала ужасы войны.

Сам городок еще больше развенчивал геральдические мифы о тех давнишних сражениях: угрюмый нефтеперерабатывающий завод, портовые краны, выстроившиеся вдоль причалов, дороги, забитые контейнеровозами. В целом от Кале исходил дух серой обыденной функциональности, и трудно было понять, почему сестра Елизаветы Мария так переживала, когда Англия наконец лишилась власти над этим городом. Сейчас Кале кишел англичанами, которые возвращались домой, таща за собой тележки с покупками и плачущих детей.

«Вот я и в Арденнах», — подумал Томас.

Ему потребовалось десять минут, чтобы найти телефон-автомат, и вдвое больше времени, чтобы приобрести карточку, без которой этим средством связи нельзя было воспользоваться. Судя по всему, Рон Хейзелхерст ждал у телефона с новостями от своей знакомой из Сорбонны.

Он возбужденно заявил:

— Есть сведения о том, что в версальской коллекции имелось второе полное собрание работ Шекспира. Это подкрепляет предположение о том, что французские монархи интересовались английской драматургией. Доказательства не слишком убедительные, никто не знает, где это собрание теперь, но я все равно считаю данное обстоятельство весьма примечательным, вы не согласны? Однако я так и не смог найти никаких следов пропавшей пьесы.

Томас усмехнулся, услышав это уклончивое выражение, которое Хейзелхерст, похоже, употребил на тот случай, если разговор прослушивался. Служитель аббатства явно получал наслаждение от этой интриги.

— На самом деле много всего пропало, когда в ворота дворца постучалась революция. Что-то было расхищено, вывезено тайком, уничтожено.

— Если пьесу украли, то теперь она может быть где угодно, — заметил Томас.

— Значит, нужно исходить из предположения, что она была вывезена или возвращена своему владельцу.

— Что вы хотите сказать?

— Если после смерти человека осталась собственность, которую ему презентовали, то она может быть возвращена дарителю.

— Но ведь Сент-Эвремон умер задолго до революции.

— Однако его семья сохранила владения в провинции Шампань, — напомнил Хейзелхерст, судя по всему успевший все тщательно продумать. — Есть марка шампанского, названная в его честь. Разумно предположить, что собственность Сент-Эвремона была возвращена его потомкам.

Томас вынужден был согласиться, хотя бы потому, что больше ему ничего не шло на ум, и спросил:

— Где это?

— Дом «Таттинже», который выпускает шампанское «Сент-Эвремон», находится в Реймсе, площадь Сен-Никэз. Это меньше чем в миле к юго-востоку от кафедрального собора.

— Впечатляет, — все еще улыбаясь, заметил Найт. — Спасибо.

— Я нашел все это в Интернете, — самодовольно заявил Хейзелхерст.

Отыскав агентство проката машин, Томас выбрал угловатый коричневый «пежо». Сотрудник, мужчина с черными усиками шириной во весь рот, тронутыми сединой, буквально смял запинающийся школьный французский язык Найта рублеными английскими фразами и лаконичным взглядом, ставшим твердым, когда клиент попросил автоматическую коробку передач.

— Автоматов нет, — решительным тоном заявил сотрудник. — Их нужно заказывать заранее.

Он произнес первое слово как «хавтомат», с категоричностью, в которой прозвучало осуждение тех лентяев, которые проглатывали звук «х». Пожав плечами, Томас подписал документы и взял ключи, мысленно уже в который раз отметив, как мало он мог купить на свои деньги.

Ему потребовалось какое-то время, чтобы освоиться с управлением крошечным «пежо». Он передвигал рычаг переключения передач в различные положения, а мужчина с усиками с нескрываемым презрением наблюдал за ним из окна. С места Томас тронулся рывком. Он смотрел прямо перед собой, направляясь к развязке, где начиналось шоссе А-26, ведущее в сторону Реймса.

Выехав на трассу и повернув на юг, Томас сразу же обратил внимание на дорожные указатели, в которых звучали отголоски куда более недавних сражений, чем поход Генриха V. Разумеется, повсюду оставила свои следы Вторая мировая война. Найт как раз ехал по коридору, отделявшему плацдарм, захваченный вскоре после высадки в Нормандии, от расположенных восточнее Арденн, где немцам встречным ударом едва не удалось остановить наступление союзников. Однако дорожные указатели, мимо которых он проезжал, нашептывали не о Второй мировой войне, а о Первой.

Аррас, Вими, река Сомма, Бапом, Камбре, река Марна… Такие названия отзывались у Томаса леденящими мурашками, однако это были лишь зловещие слова, которые пробуждали в памяти смутные образы: огромные потери ради продвижения всего на несколько ярдов и невыразимые ужасы окопной войны. Подобно большинству американцев, Томас почти ничего не знал о Первой мировой. Она не оставила след в национальном сознании в отличие от предшествовавшей Гражданской и последующей Второй мировой. Быть может, все дело было в том, что Штаты вступили в войну уже в самом конце. Потери оказались относительно небольшими. Образ чего-то бесполезного и опустошительного, неразрывно связанный с ней в сознании европейцев, поблек в сравнении с последующими вооруженными конфликтами, в первую очередь с вьетнамским. Или же Первую мировую просто забыли. Насколько было известно Томасу, в школе, где он преподавал, на уроках истории даже не упоминалось о войне, которая когда-то называлась великой. История вообще постепенно вытеснялась такими предметами, как экономика, обладавшими куда более очевидным практическим применением.

Незаметно для себя Томас снова вспомнил Бена Уильямса, который шесть лет назад читал перед классом монологи из «Юлия Цезаря», а затем погиб в Ираке, проходя службу в армии. В Соединенных Штатах война всегда казалась чем-то далеким, таким, что легко сводилось к теме героического блеска. У Томаса мелькнула мысль: относились ли так к войне французы. Ведь здесь земля пропитывалась насквозь кровью каждые лет сорок, задолго до того, как впервые было произнесено само название «Америка».