Мимо мелькали дорожные указатели с названиями населенных пунктов. Везде, где Томас сворачивал с автострады, он замечал военные мемориалы. Они были повсюду. Ему уже приходилось видеть целые поля каменных крестов и звезд, но эти местные памятники обладали ничуть не менее сильным воздействием, по крайней мере, после того, как становилось понятно, до чего же их много. В первом сражении на Марне англо-французские войска одержали знаменитую победу, остановили германское наступление недалеко от Парижа. Отчасти это произошло благодаря шестистам реквизированным машинам парижского такси, которые перевезли на фронт десятки тысяч солдат. В ходе битвы погибло пятьсот с лишним тысяч человек, почти в десять раз больше, чем Соединенные Штаты потеряли за всю Вьетнамскую войну. Каким бы огромным, выходящим за рамки человеческого воображения ни казалось данное число, на самом деле это было лишь начало. Сражение на Марне настолько истощило силы обеих сторон, что после него они смогли только зарыться в окопы и в течение следующих четырех лет заваливать друг друга снарядами вдоль всей линии почти неподвижного фронта. Солдаты месяцами сидели в окопах, кишащих крысами и заразными болезнями, нередко затопленных водой, в ожидании того, когда неприятель выпустит на них отравляющие газы или обрушит тысячи фугасных снарядов. Потом начиналось наступление, солдаты взбирались на стенки окопов в противогазах, с винтовками с примкнутыми штыками, под кинжальный огонь вражеских пулеметов. Это был такой ад, какой только мог представить себе Томас.

Он думал о Генрихе V, который, переодевшись, обходил свои войска накануне битвы при Азенкуре и выслушивал горькую правду солдат, обдумывающих свою судьбу. Они считали, что даже смерть будет не напрасна, если погибнуть придется за правду.

«Да, но если дело короля несправедливое, с него за это взыщется, да еще как. Ведь в Судный день все ноги, руки, головы, отрубленные в сражении, соберутся вместе и возопиют: „Мы погибли там-то!“, и одни будут проклинать судьбу, другие призывать врача, третьи — своих жен, что остались дома в нищете, четвертые горевать о невыплаченных долгах, пятые — о своих осиротевших маленьких детях…» [37]— говорил один из них.

Это была просто ужасная речь.

Томас снова подумал о Бене Уильямсе, мечтавшем стать учителем, и ему захотелось положить цветы в память о нем у одного из монументов солдатам, павшим до него.

Он этого не сделал. Найт продолжал ехать вперед.

У него в сознании ослепительной фотовспышкой горело воспоминание об окровавленном теле Грешэма в подземелье, не исчезала пугающая убежденность в том, что люди Тивари спасли его самого от такой же участи. Кто-то прятался в этих каменных проходах. Этот человек шел по тому же следу, что и Томас, и готов был убить ради того, чтобы получить пьесу или сохранить ее в тайне.

Эта странная мысль витала на задворках сознания Томаса вот уже несколько дней. Сначала он исходил из предположения, что убийца или убийцы стремятся заполучить «Плодотворные усилия любви», что имело определенный смысл, пусть и жестокий. Кто-то хотел разыскать утерянную пьесу, потому что обнародование этого открытия должно было сделать их богатыми или знаменитыми. Книга имела огромную культурную, историческую и финансовую ценность. Если ее страницы были также способны творить карьеру, делать первооткрывателя светочем в своей области, то значение этого раритета просто не поддавалось осмыслению. Однако теперь тот, кто предъявит пьесу, сразу же станет главным подозреваемым в трех убийствах. Так что, возможно, на самом деле речь шла не о том, что кто-то пытался повторить то, что задумала Блэкстоун…

Не отрывая взгляда от дороги, Томас ехал на север.

Сохранить пьесу в тайне…

Эта мысль пустила корни, и весь мир сместился, словно Томас забрел в комнату с зеркальными стенами или, что еще страшнее, только что из нее вышел. Кто-то стремился не допустить, чтобы пьесу обнаружили, хотел, чтобы она оставалась спрятана от людских глаз, и не потому, что он ею уже обладал.

Так почему же? Что могло заставить кого-то забыть о богатстве и славе, которые должна была принести утерянная рукопись, и любыми способами добиваться того, чтобы она и дальше пребывала в забвении? Стремление сохранить подобное сокровище погребенным Томас мог объяснить только тем, что говорилось в самом тексте. Но чем могла пьеса Шекспира напугать кого-то настолько, что этот человек пошел на убийство, лишь бы заставить ее замолчать?

Томас зажал ладонью свободное ухо, чтобы заглушить шум транспорта, и сказал в телефон:

— Это Томас Найт. Ты занята?

— Я вожу студентов по Чичен-Ице, — ответила Дебора. — Если честно, небольшой перерыв мне не помешает. Как у вас дела?

Томас рассказал об операции, о том, что, но крайней мере пока, все выглядит обнадеживающим.

— Хорошо, — просто сказала Дебора.

— Но я хотел кое о чем тебя спросить.

— Валяй.

— Ты мне говорила, что много лет назад поспорила с преподавателем литературы относительно авторства пьес Шекспира, — сказал Томас. — Не помнишь, в чем была суть вашего спора?

— Помню, но есть много специалистов, которые объяснят это куда более квалифицированно, чем я.

— Давай скажем так: в настоящий момент я не знаю, могу ли доверять всем этим людям, — ответил Томас. — В деле с утерянной пьесой каждому шекспироведу есть что приобрести или потерять. Поэтому просто расскажи то, что помнишь.

— Ладно. Но это мой коронный номер. Я к нему прибегаю, когда хочу произвести впечатление на каком-нибудь званом приеме. Так что отнесись к нему с изрядной долей скептицизма и прими во внимание, что я пытаюсь чревовещать за своего преподавателя.

— Давай выкладывай, — сказал Томас, переходя на крик, поскольку мимо прокатилась тяжелая фура, гудя клаксоном.

— Я прочитала книгу о некоем графе Оксфордском, жившем в семнадцатом веке, — начала Дебора. — Эдварде де Вере. В те дни он считался самым вероятным кандидатом на авторство пьес Шекспира. Его сторонники называют себя оксфордианцами.

— Верно.

— Ты ведь у нас поклонник «Западного крыла», так? — спросила Дебора.

— Что?

— Фильм «Западное крыло». Мартин Шин. Ты его смотрел, когда я навещала тебя в больнице.

— Ну да. Точно.

— Что ты подумал бы, если бы я сказана, что человек, который написал сценарий…

— Аарон Соркин, — перебил ее Томас.

— Совершенно верно, Аарон Соркин, — согласилась Дебора. — Так вот, он якобы просто не мог придумать такой сюжет, потому что никогда даже близко не подходил к Белому дому и не имел никакого опыта в политике и юриспруденции? Допустим, я конкретно продемонстрировала бы, что многие эпизоды, вроде бы написанные им, показывают реальные события. В них принимали участие настоящие люди, которых Соркин просто не мог знать, представители администрации Ричарда Никсона?

Томас крепче прижал телефон к уху и спросил:

— Так кто же написал все это?

— Единственный человек, который обладал нужными связями, знал, как работает правительство, подноготную всех тех, кто выведен в сценарии, это бывший президент Ричард Никсон собственной персоной.

— Подожди! К тому времени как телесериал вышел в эфир, Никсона уже не было в живых.

— Вот в чем гениальный ход. Никсон не мог допустить, чтобы стало известно о его контактах с телевидением, особенно потому, что он собирался раскрыть правду о своих бывших коллегах, поэтому сценарий был написан тайно. Он получил гонорар вперед, но в контракте было четко прописано, что сериал сможет выйти в эфир только после его смерти.

— Но… — Томас тряхнул головой. — Извини. Это просто безумие.

— Совершенно верно, — согласилась Дебора. — Но примерно таковы доводы оксфордианцев относительно авторства Шекспира. За всем этим стоит плохое знание истории, оригинальных текстов, высокомерие, бредовые теории заговоров и желание заявить о себе. На мой взгляд, тут нет ни крупицы здравого смысла, и я не думаю, что одна-единственная новая пьеса могла бы что-либо изменить.