Ориан почувствовала, как перенеслась в детство… Алиса в доме чудес… Вспомнила о детских играх в сарае, где она создавала свою вселенную, заселяя ее рукотворными тряпичными созданиями.

— Можно? — спросила она, протягивая руку к изумительной кукле, на которой были капор с воланами, красные чулки, золоченые туфельки и праздничное платье крестьянки. Можно было представить, что она отправляется на бал, где непременно встретит возлюбленного.

— Конечно, — подбодрил ее Ладзано, — возьми, мама была бы счастлива оттого, что она тебе понравилась. Думаю, эта кукла была ее любимицей.

Ориан колебалась. Тогда Ладзано взял куклу и приложил ее к груди молодой женщины, словно подарил ей ребенка.

Ориан несколько секунд стояла неподвижно, захлестнутая глубоким и неконтролируемым волнением, которое было сильнее, чем все остальное. У нее возникло ощущение, что ее внезапно захватил высокий прилив, чтобы никогда больше не отпустить.

Они спустились в сад. Заходящее солнце посылало на стену дома последний луч — это было волшебное зрелище. Ориан была потрясена. С тех пор как она встретила Эдди, ее беспрестанно ошеломляли его взрывные появления и внезапные исчезновения, Она не решилась бы назвать их бегством, настолько все это было эффектным.

Его манера появляться и испаряться вводила в их отношения непредсказуемость, не лишенную очарования, но внушавшую беспокойство. Ориан всегда предпочитала контролировать свои действия, даже в личной жизни. Здесь от нее ускользало главное. Ободренная поведением Ладзано на поэтических вечерах на улице Помп, она не испытывала к нему чувства недоверия или ревности к потенциальной сопернице. И здесь, в материнском святилище, Ориан полностью успокоилась. Ладзано будто представил ее своей матери, а кукла, которую она прижимала к сердцу, стала ее благословением. Добро пожаловать в наш дом, добро пожаловать в нашу жизнь. Отныне они всегда будут произносить эти слова во множественном числе, они будут связаны общей судьбой.

В эту ночь они не занимались любовью в комнате на первом этаже. Наполненный йодом воздух вливался в открытое окно. Ладзано рассказал, что его мать поселилась здесь после смерти отца. Дом принадлежал одному из кузенов. Доля наследства и деньги, полученные от продажи отцовской фирмы, очень пригодились. И мать сумела дешево купить непритязательный домишко. В 70-е годы остров Ре еще не ценился, как сегодня, — объяснил Ладзано. — Предсказательница мадам Солей заявила о предстоящем здесь внезапном сильном приливе, схожем с цунами, и многие из местных жителей поспешили убраться подальше в глубь материка, Моста тогда не существовало. Все пользовались паромом, который совершал медленные переправы между причалами Пон-Неф и Ривду…

— У тебя сохранилась фотография отца? — неожиданно прервала его Ориан.

Она не преминула отметить, что сегодня Ладзано избегал упоминать об отце — человеке, который повлиял на его жизнь и его решения. Он замялся.

— Думаю, мать сохранила альбом в сундуке большой комнаты, в углу.

— Могу я сходить за ним?

— Если хочешь.

Ориан вышла из спальни и быстро вернулась, держа в руках альбом с фотографиями, вставленными в прозрачные гнезда. Затхлостью пахнуло, когда она молча переворачивала страницы. Ветер, врывавшийся легкими порывами, колебал пламя керосиновой лампы. Ладзано замолчал, словно вспоминая прошлое, с которым утратил всякую связь. В этом альбоме с поблекшими красками жил белокурый кудрявый мальчик, смотревший на отца как на Бога, а рядом стояла мать, казавшаяся самой счастливой женщиной в мире.

Особенно поразила Ориан одна фотография. «Это сардинщик», — поспешил пояснить Ладзано. Черно-белое фото было сделано в шестидесятых годах в марсельском порту. Мужчина с ослепительной улыбкой в форме моряка.

— Это невероятно, — удивилась Ориан. — Просто невероятно.

— Я знаю, — сдавленным голосом откликнулся Ладзано.

Он явно не видел этой фотографии очень давно. Душевное волнение отразилось на его лице. Дата, помеченная тонким почерком его матери, позволила ей быстро подсчитать. Судя по фотографии, его отцу было сорок два года — столько же, сколько сейчас Ладзано. И не его отец уже улыбался, ей, а он, Ладзано, словно брат или близнец. Сходство изумляло, оно было таким потрясающим, таким необыкновенным, что Ориан резко закрыла альбом и обхватила голову Эдди руками, целуя его.

Их разбудили крики чаек. Спали они, прижавшись друг к другу, Эдди обнимал талию Ориан. Грудью он ощущал ее гладкую спину, руками — горячий живот. Они слушали тишину — чайки не кричали, на море был отлив. Накануне Ориан заметила, что в доме не было телефона. Не увидела она ни телевизора, ни радио. Была только стереосистема. Да еще книги: романы Пьера Лоти, Анри де Монфреда, знаменитые «Тайны Красного моря», а также поваренные книги. Именно здесь уединялся Ладзано, чтобы вновь возвращаться к жизни, когда уходили те, кого он любил, включая жену.

— Мать и жена не очень-то ладили, — вдруг произнес Ладзано.

Ориан не спрашивала его об этом. Но он сам пожелал прогнать малейшее сомнение из сознания молодой женщины.

— Элен ни разу не приезжала сюда. А я приезжал и после смерти матери. Элен говорила, что, даже умершая, моя мать была для нее постоянным упреком.

— Почему упреком?

— Да потому, что у нее отняли сына, черт побери!

Ориан не призналась Эдди в своем чувстве по прибытии сюда: она была первой. Ей не хотелось делать вид, что она игнорирует существование его жены. Но про себя решила: признание мужчины, которого она любила, укрепило ее в вере, что они будут вместе.

Время бежит быстро. Пришел час, когда пора было закрыть ставни и возвращаться в Ла-Рошель. Ориан, которую не покидала мысль о Леклерке, попыталась завести разговор на эту тему.

Ладзано и на этот раз уклонился от него. Он не забывал, что Ориан не только женщина, вернувшая ему вкус к жизни. Она принадлежала к судебным органам, и не важно к каким: судебный следователь Ориан Казанов из «Финансовой галереи» парижской прокуратуры, которая не побоится засыпать вопросами предпринимателей, небрежно обращающихся с бухгалтерией, или бизнесменов, любящих ловить рыбку в мутной воде. Он знал, что делал. А Ориан не знала, что, идя по тропе дружбы, связывающей ее с супругами Леклерк, неминуемо окажется на заминированном поле — поле мести. И еще Ладзано нисколько не сомневался в ее дедуктивных способностях. Он осознал это по дороге к вокзалу, когда она задавала ему вопросы; в это время они удалялись от маяка Бален, восхитительного городка Арс и криков чаек.

— Твой отец действительно покончил с собой? — нерешительно спросила она, боясь его задеть.

Он молчал.

— Если я и говорю это, — продолжила она тоном, в котором не слышалось ни извинения, ни смущения, — если я так говорю, то причиной тому решительность, которую ты проявил, чтобы добыть эти документы, Я помню, каким ты был в тот день в доме Артюра. Ты походил на дикого хищника в поисках жертвы. Ты рылся, шарил, вынюхивал, ходил кругами; в тебе действительно появилось что-то звериное. Я никогда не видела у тебя такого лица и подумала, что человек, владеющий этими документами, — твой личный враг. Вечером, в пятницу, когда ты признался мне, что документы не настолько убедительны, как ты надеялся, я прочитала в твоих глазах больше чем разочарование. Больше чем ярость — чувство беспомощности, которое ты силился преодолеть. А вчера, увидев лицо твоего отца на старой фотографии, я пошла, что, если кто-то и виноват в его смерти и все еще жив, ты не успокоишься, пока не отомстишь…

Она замолчала. Ладзано незаметно прибавил скорость. Внезапно он затормозил у обочины и вместо ответа привлек женщину к себе, сжимая изо всех сил. Она не была твердо уверена, но ей показалось, что он плакал несколько секунд. Когда он тронулся с места, он взял руку Ориан и больше не отпускал ее, переводя рычаг коробки передач левой рукой, отпуская руль.

— Мой отец убил себя, — наконец произнес он. — Но ты права, он не вонзил бы себе в сердце нож, не покажи ему Артюр дорогу к отчаянию, не растопчи он его честь.