— На этот раз, месье Ладзано, можете отказаться от мысли заманить меня на свою яхту.

У следователя были сердитые глаза, хотя она старалась сохранить на лице непроницаемое выражение. Она курила сигарету за сигаретой и беспрестанно перебивала Эдди Ладзано, Пока обвиняемый пытался объяснить ей причины своего пребывания в доме номер 96 по улице Помп, Ориан думала, что получила еще один удар судьбы, но ей некого было в этом винить. В конечном счете она приписала Ладзано свои собственные мысли, в то время как красавец яхтсмен, владелец «Массилии», наверняка не догадывался, что в этом несговорчивом следователе, устроившем ему «сладкую жизнь», трепетало сердце влюбленной. «Такая уж моя судьба, — подумала Ориан, — сохнуть по аморальным красавцам, которые позволяют любить себя таким же красивым и аморальным женщинам…»

Подумала она и о своих родителях, об Александре и Изабелле — обо всех, нашедших свою половину и образовавших одно целое, не впуская никого в свое закрытое на ключ счастье. Как это получалось у Ориан, что всегда она страстно желала невозможного или невероятного, постоянно рискуя напороться на колючие сердца?

Это было сильнее ее. Ей крайне необходимо было знать.

— Вы признаете, что та бирманка — ваша любовница?

— Вовсе нет, мадам следователь. Любовниц, как вы изволили выразиться, у меня нет. Конечно, та женщина восхитительна, но не этим критерием руководствуются мои чувства. Прошу простить, но я нахожу ваш вопрос неуместным, гак как не вижу, какое он имеет отношение к нашему делу. Да будет вам известно — раз уж это вас так интересует, — что в жизни у меня лишь две страсти: море и мотоциклы. Жену я потерял два года назад и с тех пор живу только воспоминаниями о ней. Чудесная была женщина, скромная и великодушная, бесхитростная… Вы понимаете… Женщина до кончиков ногтей, как говорят у нас. Она жила своим садом и, осмелюсь утверждать, мной.

— Простите, — на секунду размякла Ориан. — От чего она скончалась?

— Рак.

Последовало молчание. Ориан Казанов решила вернуться к более конкретной теме следствия. Еще раз она спросила его об отношениях с Октавом Орсони, поинтересовалась, что он знает о фирме «Агев». Спросила и о том, что он делал в день и час, когда машиной была сбита Изабелла Леклерк, а неизвестный мотоциклист выхватил у нее документы, содержащие факты, «компрометирующие некоторых особ», — так по крайней мере представила она развитие событий.

Поставленный в тупик этими вопросами, понимая бесплодность своих попыток соблазнить следователя, Ладзано умолк.

— Я считаю необходимым вызвать адвоката, — сказал он.

— Не сейчас, — отказала Ориан.

— Вы не находите, что наша беседа слишком затянулась? — взорвался он. — Уже целых четыре часа я в вашем кабинете, а вы даже стакан воды мне не предложили, я уж не говорю о кофе или сандвиче. Значит, таковы ваши методы, мадам следователь? Вам, наверное, доставляет огромное удовольствие мучить человека, честно зарабатывающего себе на жизнь? Не моя вина, что вы ничего не смыслите в экономике и видите зло в каждой деловой операции. Жизнь была бы намного проще и преснее, если втиснуть ее в рамки ваших взглядов и напялить на нее строгие одежды старой девы!

Самолюбие Ориан не выдержало.

— Прошу вас воздержаться от малейшей оценки моей манеры одеваться. Я, вероятно, менее вульгарна, чем ваши бирманки, поскольку мы не работаем на одном и том же тротуаре. В этом кабинете вершится правосудие, здесь нет платной любви!

— Перестаньте! — вспылил Ладзано.

Видно было, что эти слова задели его. Сощуренные глаза впились ей в лицо. Она чувствовала, как волнует ее взгляд синих глаз. Ей хотелось бы сказать ему, что она вовсе не считает его мошенником или преступником, что она с удовольствием прогулялась бы с ним по вечернему Парижу, они бы поужинали, потанцевали, поговорили обо всем на свете, и он бы сказал, что хочет ее. Но момент был выбран явно неудачно, и Ориан пришлось выслушивать лишь жесткую правду.

— Мадам следователь, — продолжил Ладзано, не спуская с нее глаз, — вы считаете себя вправе учить меня жить, диктовать мне правила поведения, наставлять меня на путь истинный, насильно заставляя меня признаться в чем-то, о чем я понятия не имею, будто я некий воротила, держащий мир в своих руках, решающий, кому жить, а кому умереть, который должен либо все выиграть, либо все проиграть. Так знайте, что я далек от всего этого. Мой отец был скромным рыбаком, он ежедневно вставал в три утра, чтобы забросить свои сети. Когда рыба не шла, он нанимался на частные траулеры и вкалывал за зарплату, которую мне и назвать-то стыдно: такой она была мизерной. Со временем он изобрел особый способ замораживания рыбы, и это стало началом его взлета. Впоследствии его методы были значительно модернизированы, но в то время, в семидесятых, он был пионером в этой области. С его честными деньгами мы стали жить немного лучше… До того дня, когда к нему стала придираться эпидемиологическая служба. Ни один человек не отравился его рыбой, но вдруг скончалось двое, якобы евшие рыбу, замороженную по его способу. Последовали процессы, бойкот, банкротство. Однажды утром отец убил себя ножом для разделки рыбы в своем ангаре. Два дня спустя его конкурент, имевший связи в министерствах и в Брюсселе, купил все его оборудование. Оно было в превосходном состоянии, и с тех пор смолкли все разговоры об отравлениях. Все это, мадам Казанов, я сказал для того, чтобы вы знали, что не вам учить меня порядочности в делах. Мне же посчастливилось остаться на плаву, потому что я завел друзей во всех кругах. И время, потраченное на меня в вашем кабинете, вы могли бы провести с большей пользой, ловя крупную рыбу, которая минует ваши сети то сверху то снизу. Не в обиду вам будь сказано, мадам Казанов, но вместо того, чтобы терзать почтенных отцов семейств, из кожи вон лезущих, стараясь выжить, вам следовало бы взяться за сильных мира сего. Однако на это у вас не хватит смелости, вы дрожите перед ними…

— Довольно! — властным голосом оборвала его Ориан. — Вся пресса кричит, что я мешаю жить магнатам… Вы не читаете газет на вашей яхте, месье Ладзано. Хотите, я напомню вам, скольких я уже посадила?..

— Я только хотел разъярить вас, — уже спокойно сказал Ладзано, — чтобы вы поняли, что чувствуют другие, когда на них возводят напраслину.

— Ну что ж, вам это удалось. Адвокат вам теперь не нужен. Я заключаю вас под стражу. Эту ночь вы проведете в Санте.

Ладзано побледнел.

— Вы шутите?

— А что, разве похоже?

Б кабинет вошли двое полицейских. Ориан незаметно сделала им знак, что можно обойтись без унизительных наручников.

Позвонивший сказал о себе только: «Меня зовут Октав». Советник Маршан записал адрес кафе на Монпарнасе, в котором была назначена встреча, неуверенной рукой, два раза попросив повторить условленное время, «Я приду», — нервно бросил он в трубку и положил ее. Сердце сильно и тревожно билось.

Подумать только, поверил этому бессовестному Лукасу! Еще накануне Маршану показался несколько странным прием, оказанный ему у Томи. Когда он спросил хозяина, не видел ли он русоволосого красавчика, тот осклабился и крикнул мускулистым парням, с шумом потягивавшим через соломинки «Монако» за дальним столиком:

— Месье потерял свою блондинку!

Парни со смехом предложили ему брюнетку в утешение. Маршан через силу улыбнулся, но на душе было тоскливо. Он не знал ни фамилии Лукаса, ни номера его телефона. Лукас как-то сказал, что работает в автомастерской; Маршан обзвонил из своего кабинета все мастерские, однако ни в одной не припомнили молодого блондина по имени Лукас.

Второй удар он получил, когда на следующее утро пришел в «Галерею». На его столе лежал пухлый конверт. Маршану показалось, что он узнал на нем почерк своего дружка. Так оно и оказалось. Он поспешно вскрыл его. Внутри находились три фотографии, сделанные на дне рождения Томи, которые представляли советника в довольно невыгодном свете: на одной он целовался взасос с Лукасом, на другой запустил руку в его брюка, на последней какой-то здоровенный парень ласкал его задницу.