— Черт побери! — сквозь зубы выругался Маршан.

Записка, приложенная к фотографиям, была также написана рукой Лукаса: «Если хочешь избежать скандала на работе (о последствиях ты догадываешься), не говоря уж о твоем семействе (четыре белокурые головки и их мамаша, спокойно живущие в Жиронде), помоги одному человеку, некому Октаву, который скоро позвонит тебе. Тысяча горячих поцелуев. Лукас».

Мгновенная паника. Возникло желание открыть окно и броситься вниз. Но длилось это секунды. Усилием воли он подавил это желание и попытался сосредоточиться. Как его угораздило попасть в такую ловушку? А он еще переживал, что не может подарить что-нибудь этому так называемому автослесарю, Весь день он ждал звонка Октава. Фотографии Маршан спрятал в кожаный дипломат с кодовым замком, опасаясь, как бы кто-то нескромный не проник в его кабинет и не увидел эти компрометирующие улики. Он прислушивался к каждому звуку в коридоре, пытался по лицам коллег угадать, не стало ли им известно о его беспутстве. Двух секретарш, шептавшихся у кофеварки и прыскавших со смеху, он одарил таким подозрительно-беспокойным взглядом, что они ушли, недоуменно оглядываясь на него. Кажется, никто ни о чем не знал. Даже судебный следователь Казанов, бывшая на этот раз в духе, приветливо поздоровалась с ним и спросила, не надо ли ему чего в здании суда, куда она отправлялась. Он пролепетал: «Нет, спасибо», еле ворочая тяжелым языком, сознавая, что такой ответ не улучшит его репутацию замкнутого и скрытного человека.

После обеда никто не видел, что Маршан выходил из своего кабинета. Телефон он не переключил на секретариат и сам отвечал на назойливые звонки анонимных доносчиков и напуганных типов, которые возмущались тем, что на них завели дело. К его великому удивлению, позвонила и жена, которая раньше никогда не тревожила его на работе. Она не сразу узнала его голос и даже представилась: «У телефона мадам Маршан, я хотела бы ноговорнп со своим мужем, следователем Маршалом…» Просьба эта странно прозвучала в ушах Маршана, ему показалось, что говорят о ком-то другом, И тем не менее он машинально ответил бесцветным голосом: «Это я…» Жена рассказала ему о детях, спросила о погоде в Париже, сообщила, что купила два билета на концерт Берлиоза, который состоится на набережной Бордо в ближайший уик-энд, а дирижировать будет их друг Ален Ломбар. После концерта они пойдут ужинать в новый ресторан на площади Марше-де-Гран-Зом. Маршан терпеливо слушал ее, иногда вставляя: «Прекрасно, очень хорошо». Он желал только одного — скорее бы она закончила говорить.

После звонков других просителей, от которых он отделывался без лишних церемоний, в кабинете прозвучал еще один. Он интуитивно почувствовал, что это тот самый. Голос его сразу преобразился, стал мягким и покорным, тогда как всегда был сухим и важным. Тон сделался сладко-просящим, словно у ребенка, пойманного на шалости и просящего прощения. Свидание было назначено.

Когда подошло время, Маршан, убедившись, что ничего не оставил на столе, быстро сбежал по лестнице. Сев в свободное такси, он по дороге пытался просмотреть выпуск «Монд», но почувствовал, что к горлу подступает тошнота. Почитать в машине ему не удалось: предстоящая встреча настолько встревожила его, что у него переворачивались внутренности.

— Думаю, мы поладим, — сказал мужчина, назвавшийся Октавом, предлагая ему сесть на банкетке по другую сторону стола. — О, не подумайте ничего плохого, я вас совсем не осуждаю, — начал он, — хотя некоторых судебных следователей следовало бы судить, но это уже другая история. А мне совершенно безразлично, с кем вы спите. Короче, было бы безразлично, не работай вы рядом с этой праведницей в юбке, которая начинает действовать нам на нервы своими параллельными расследованиями.

Маршан несколько приободрился, поняв, что его собственные действия непосредственно не интересуют собеседника.

— Что за параллельные расследования? Я не в курсе. Работаю я там недавно, и наши отношения со следователем Казанов нельзя назвать идиллическими. Она цепной пес правосудия, кусает до крови, и можно подумать, что карать ей доставляет удовольствие. Не стоило бы вам говорить, но, думается, она иногда превышает свои права во время допросов. Она запугивает, угрожает и кричит — мне бывает слышно из своего кабинета, — чтобы выбить признания. Только что не пытает. По моему мнению, Казанов ведет себя хуже простого полицейского.

Месье Октав улыбнулся.

— Во всяком случае, могу вас заверить — она сует нос не в свои дела… Вы что-нибудь слышали о смерти судьи Леклерка в Либревиле? Довольно темная история… Он покончил с собой, потому что вел безнравственную жизнь… впрочем, это касается только его…

Маршан отвел глаза.

— Ну да Бог с ним… — продолжил Октав. — Нам стало известно, что она затребовала это дело, а также направила следователя в Либревиль, чтобы провести незаконное расследование о причинах смерти, тогда как они уже были установлены следственной комиссией… Не знаю уж, почему Ориан Казанов стала придираться к нам, но сами понимаете, что и мы могли бы найти нечто нехорошее в ее работе и личной жизни.

— Я понимаю, — согласился Маршан с таким видом, будто обрадовался такой перспективе.

— Так вот, предлагаю вам сделку. Я отдаю вам зафиксированные свидетельства ваших глупостей в квартале Марэ — пленка у меня, — и обо всем позабудем. Вам же надо узнать, чего точно добивается Ориан Казанов и по возможности вставлять ей палки в колеса. Полагаю, у вашей бригады и так полно других хлопот, чтобы тратить драгоценное время на поиски призраков, я прав?

— Совершенно верно, — поддакнул Маршан, думавший лишь о том, как бы заполучить злосчастную пленку.

Месье Октав достал из кармана маленький черный цилиндрик и конверт.

— Держите, — сказал он, — это для вас. Других пленок нет, честное благородное. И не сердитесь на Лукаса. Он неплохой парень и любит вас, можете не сомневаться.

— Я смогу с ним увидеться? — рискнул спросить Маршан.

— Если завтра вечером вы зайдете к Томи, то встретите его. Только не очень наседайте на него, он нам еще нужен. Ну, а что касается конверта, я подумал, что пять тысяч франков наличными помогут вам хорошо провести эту неделю… Мне известна скупость благовоспитанных жен, — подмигнув, шепнул он. — Между нами, мужчинами говоря, надо помогать друг другу.

Маршан первым делом взял и засунул поглубже в карман пленку. Конверт пока лежал на столике, между его стаканом с пивом и блюдечком, куда месье Октав положил щедрые чаевые. Корсиканец с равнодушным видом спросил гарсона, может ли он принести американские сигареты. Недавно американцы через суды здорово ударили по своим производителям табака, причинив им миллиардные убытки.

— Вы имеете в виду правосудие? — вполголоса ответил гарсон, покосившись на Маршана. — В стране свободного предпринимательства! Если уж и мы последуем за Америкой по этому пути, веселенькая жизнь ожидает Францию!

Он предложил «Житан» с фильтром и «Мальборо». Месье Октав взял по пачке каждой марки и расплатился пятисотфранковой купюрой.

— Сдачу можете оставить себе.

— Премного благодарен, месье, — с улыбкой ответил гарсон.

Когда Октав Орсони взглянул на столик, конверта с пятью тысячами франков на нем уже не было.

— Полагаю, человек вы благоразумный, — сказал он, протянув руку Маршану.

Советник встал. Перед уходом спросил, где они будут встречаться.

— Не заботьтесь об этом, милейший. Мы всегда знаем, где вас найти. Поверьте, для нас это детская игра.

Насвистывая, Маршан спустился по улице Ренн. Еще раньше он присмотрел в одном бутике около Фиака чертовски сексуальные штаны. И теперь решил, не откладывая, сделать себе подарок за здоровье следователя Казанов. И только поздно вечером он спросил себя, каким образом Октаву и его людям стало известно о его наклонностях. Вопрос этот продолжал его мучить и добрую часть ночи, но поезд уже ушел: больше половины его аванса умчалось по дороге коррупции.

«Северная звезда» медленно вкатилась под крышу вокзала Брюссель-Миди ровно в десять вечера. Эдгар Пенсон еще подремывал за столиком вагона-ресторана после сытного ужина, состоявшего из антрекота с жареным картофелем и яблочного пирога со сметаной. В другое время он ни за что бы не взял билет на такой поезд. Эти новые скоростные средства передвижения действовали ему на нервы. Не нравились ему и пассажиры — все какие-то прилизанные, при галстуках, прилипшие к своим мобильникам или уткнувшиеся в ноутбуки. Им было плевать на проносившиеся за окном пейзажи. А уж о дорожной беседе и говорить нечего… Несмотря на непритязательную одежду, Пенсон не чуждался земных радостей: он обожал выдержанные вина и хорошие сигары. Однако, не желая беспокоить соседей, на сегодняшний вечер он лишил себя этого удовольствия.