— Пожимайте руки и представляйтесь: я следователь Казанов из «Финансовой галереи» — выкладывайте все начистоту! — посоветовал Пенсон. — В противном случае вас одолеет скука. Попровоцируйте наших политиков, они это любят.

Ориан внутренне согласилась, но подумала, что неспособна вылезать вперед на подобных сборищах. И тем не менее совет журналиста она приняла к сведению. Это может оказаться полезным, — решила она. Совершенно очевидно, что, несмотря на «чистку фа<?ада», как она иронизировала, в ней не было уверенности в собственной соблазнительности и привлекательности, которая приблизила бы ее к «верхушке», приглашенной в Елисейский дворец. Но она не отступит. Пенсон может спать спокойно, она наберет для него «впечатлений, 'наполненных смыслом», как он просил.

После обмена любезностями они покатили к острову Сите, расставшись у Дворца правосудия. Ориан подумала, что могла бы отказаться от расследования, продолжать вылавливать мошенников, уклоняющихся от налогов, и сделать вид, будто Александр и Изабелла Леклерк стали жертвами несчастного случая. Но ей нужно было идти до конца, вытащить на свет тайну их смерти, даже если пострадают ее идеалы.

Вернувшись домой, Ориан погрузилась в пенную ванну. Она долго лежала, закрыв глаза, с наслаждением вдыхая запах душистой мази, которую она щедро разбавила зеленым чаем. Чатем она тщательно промыла волосы специальным шампунем, ополоснулась, вышла, закуталась в пеньюар. Перед зеркалом она старалась держаться прямо, выставив грудь — безупречно округлую, молочной белизны. Надушилась «Шалимаром» и надела белье. В этот вечер она будет проходить тест на соблазнительность. Она увидит, попадут ли мужчины в сети охотницы, которая хочет доказать себе, что она желанна, что ее внешность очаровывает раньше, чем ум. Она купила в бутике на бульварах легкое шикарное платье — классическое, не дерзкое, из оранжевой ткани с хлопковой подкладкой. Отказалась она и от своих «кавалерийских» сапог — надела элегантные туфельки. Ансамбль дополнил черный кожаный поясок — единственная уступка неистребимого пристрастия к черному. Она была великолепна.

Ориан присела на канапе в ожидании, сама не зная чего. Она слегка подкрасилась, проверила содержимое сумочки. Ей вдруг захотелось, чтобы появился улыбающийся мотоциклист в шлеме и нарушил все планы, увезя ее в гнездышко, известное только ему одному. Но она быстро прогнала эту мысль и заказала такси. Не годится заставлять ждать главу государства, даже государства загнивающего.

Ориан никогда раньше не присутствовала на таких пышных празднествах, где все — до мельчайшей детали — источает невесомое богатство, где прекрасное кажется таким же естественным, каким оно было в незапамятные времена, и бесполезно критиковать это захватывающее дух совершенство.

Ей помнились некоторые приемы в префектуре Лимузена, куда отец брал ее с собой. Но в Лиможе признаком богатства считалось обилие фарфора и импозантные гобелены, на которых были изображены сцены охоты и подвигов греческих богов. В Елисейский дворец она вошла вместе с тремя республиканскими гвардейцами в парадной форме, вместе они обогнули покрытый гравием двор и вышли на асфальтовую полукруглую дорожку; каждая открывающаяся перспектива была находкой архитектора и декоратора, специально задуманная, чтобы поразить взор.

Гостей принимали в зимнем саду дворца, окна были распахнуты настежь, в зал заглядывало уходящее солнце и вливался весенний воздух. Стояли десятки круглых столов, покрытых белыми камчатыми скатертями; в центре каждого возвышался букет пахучих цветов, принесших сюда ароматы юга Франции.

Ожидалось две сотни персон, в основном приглашенных президентом и премьер-министром, а также несколько счастливчиков, внесенных в список канцелярией: заслуженные спортсмены, академики, придворные журналисты.

Ориан казалась в этом ареопаге редким цветком. Она не имела манер завсегдатаев подобных приемов — не смотрела на приглашенных искоса, пытаясь узнать, кто они, не ознакомилась с меню, лежащим под салфеткой… Ежегодно из дворца пропадали сотни серебряных приборов — кое-кто из весьма почтенных гостей не мог сдержаться — эти слабые умом и распущенные люди приходили в ярость от того, что не могли унести с собой по окончании застолья хотя бы эхо этой республиканской феерии.

Люстры из богемского хрусталя ярко сияли и обрушивали на гостей беспощадный свет, превращая их в театральных актеров, появляющихся на залитой светом сцене после поднятия занавеса. Оркестр, расположившийся у открытых теплиц, исполнял пьесы Моцарта, официанты разносили охлажденное шампанское. Внезапно хорошо поставленный голос произнес:

— Господин президент Республики, — и воцарилась мертвая тишина. Он вошел улыбающийся, в кремовом костюме, сопровождаемый четырьмя телохранителями в черном. Ориан припомнила слова отца: после того как отрубили головы аристократам, все мечты устремились к королям и дворянским фамилиям. Под вышитыми золотом знаменами Республики она ощутила священный трепет, наблюдая, как республиканский монарх горячо пожимает руки, а подданные его делают шаг назад и склоняются, словно перед Людовиком XIV в зеркальном зале Версаля.

Глава государства произнес краткую речь в микрофон. Он поблагодарил Францию за то, что она есть, то есть способна сражаться без фатализма и смириться с поражением, когда конкуренция преступает все законы. К спортивным формулировкам он добавил несколько восточных метафор, смысл которых был известен, очевидно, лишь некоторым. В частности, он отметил благородство мудрецов, чьи искусство молчания и величие чувств соизмеримы с мощью мускулов, которые они обрушивают на врага, лицом к лицу встречая противника. Ориан не поняла всех тонкостей речи. Однако на лицах министров читалось, что слова эти обладали неистребимым шармом, называемым иногда политическим талантом. Армия официантов и мажордомов бесшумно суетилась вокруг столов. Потом настало время первого тоста в честь правительства, успешно закончившего трудные переговоры с компанией «Пан-Американ». «Аэробус» был витриной Франции, наиценнейшей после «конкорда», падение которого близ Руасси потрясло некоторые идеи голлизма, претворявшиеся в жизнь с начала шестидесятых.

— Самолет этот — настоящее чудо, — услышала Ориан голос своего соседа.

Оркестр заиграл тихую музыку, в зимний сад струился свежий воздух. Согласно протоколу прежде всего обслужили президента, потом главу правительства и министров. Гости вскоре увидели на своих тарелках розово-бежевую феерию — фуа-гра с салатом из лангустов. Соммелье объявил о подаче шассань-монраше 1982 года. Приглашенные, сидевшие за столом Ориан, принадлежали к кругам, незнакомым ей: советники кабинета министров — молодые выпускники Национальной школы управления — с бледными и невыразительными, словно сделанными из папье-маше лицами. Говорили они намеками и обменивались понимающими улыбками. Влиятельных лиц они называли по фамилиям, критиковали температуру вина, которое было гораздо лучше на приеме, устроенном на прошлой неделе в честь эмира Кувейта, с развязностью знатоков сравнивали преимущества отсутствия пошлин в Дубае, Каракасе и Майами. К счастью для Ориан, ее сосед оказался сдержанным и учтивым молодым советником, от которого она узнала, что он всего лишь три месяца работает в Министерстве энергетики. Он показал ей «своего» министра, похвально отозвался о нем. Иногда министр Дюбюиссон оказывался в поле зрения Ориан. И было понятно, почему молодой советник почитал его, как школьник чемпиона мира по футболу или кинозвезду. Он был породистым, очень элегантным мужчиной, держался без напряжения и обладал магнетической улыбкой, перед шторой невозможно было устоять. За его столом сидели две очень красивые женщины и дородный мужчина, увлеченно жевавший лангустов.

— А кто сидит слева от «вашего» министра? — спросила Ориан.

Советник оторвался от тарелки.

— Это Октав Орсони, своеобразный нефтяной король. Он давно сотрудничает с министерством: Африка, Азия… Бывший протеже Байяра. Мы перед ним в неоплатном долгу.