Оставаясь внешне спокойным, контролируя свои слова и жесты, Ладзано заговорил несколько тверже, что устроило Ориан. У нее вновь проснулись рефлексы судебного следователя, сидящего напротив изворотливого мужчины, который пытается заговорить ей зубы.

— Все это понятно, месье, но, представьте себе, я иногда читаю иллюстрированные журналы. Скажите на милость, какая необходимость в мраморной облицовке, в ванных комнатах с шелковыми занавесями и позолоченными кранами, в парикмахерском салоне на борту? А огромный ресторан… для чего он служит, раз «Массилия» не имеет применения в ваших делах? Я уж не говорю о роскошных каютах с пейзажами Дуфи, ни о комоде Булль в салоне.

— Изобилие мрамора? Вы преувеличиваете, мадам следователь. Толщина плиток всего пять миллиметров, больше судно не выдержит. Что до остального, то я выполнил пожелание моего мецената.

— Кстати, поговорим об этом меценате. Хотелось бы знать, кто он такой. Его фамилия не упоминается ни в одном из найденных нами документов.

По причинам, о которых Ориан догадалась чуть позже, Ладзано ждал этого вопроса. Более того, он надеялся услышать его. Однако по нему этого нельзя было сказать. Наоборот, он принял озабоченный вид, словно ему неприятна была мысль вмешивать кого-то другого в то, что представлялось ему любовным романом между ним и судном. Меценат если и вложил кучу денег, никоим образом не мог встать между ним и «Массилией».

— Вы не хотите назвать его? — произнесла Ориан с неуловимой угрозой в голосе.

— Да нет, дело не в этом, — ответил Ладзано. — Видите ли, не всегда контактируешь с определенным лицом. В данном случае работы на судне финансировала одна люксембургская фирма… но все было по-честному, — быстро добавил он.

— Ее название? — вцепилась в него следователь.

— Она называется «Агев», но фирма эта анонимная, вы не найдете в ней набоба с огромной сигарой и пачками долларов в кармане на мелкие расходы.

— Я найду все, что есть, — неожиданно для себя высокомерным тоном произнесла Ориан.

Услышанное явилось для нее шоком. «Агев»… не эта ли фирма содержит бирманку в апартаментах на улице Помп? Волна вопросов. Кто был автором той записки, наведшей на след красавицы бирманки? Кто убил Александра и Изабеллу? А может, у Ладзано, сидящего напротив нее, руки по локти в крови?

Она вздрогнула при этой мысли. Подумать только, несколько, минут тому назад она вообразила, что прогуливается по роскошной яхте и слушает его забавные истории.

Он быстро встал, протянул ей сухощавую руку, которую она пожала с долей отвращения, упрекнув себя за первоначальную расположенность к этому мужчине. «Решительно уроки жизни мне необходимы», — подумала она, глядя ему в спину. Она не назначила ему повторной встречи, но знала, была уверена, что видится они не в посдедний раз.

Следователь Ален Натански был известен в судебных кругах своим постоянным хорошим настроением и густыми черными, закрученными кверху усами, придававшими ему наигранно-строгий вид, который сразу разоблачался смешливыми глазами. Ориан познакомилась с ним в начале восьмидесятых — когда они вместе учились на юридическом факультете. Он был внуком польского эмигранта, разбогатевшего, но потом разорившегося во время одного неудачного предприятия. Его отец Стефан был блестящим инженером-атомщиком, но попал в какое-то темное шпионское дело во времена «холодной войны» эпохи Брежнева. Его подозревали в передаче сверхсекретных документов на другую сторону железного занавеса, и однажды утром его тело нашли в лаборатории. Вдове не разрешили попрощаться с умершим под предлогом государственной тайны, и ей пришлось пережить двойную трагедию: потерять мужа и не иметь возможности поплакать над его останками.

За шутками и каламбурами Алена Натански, несомненно, скрывалась боль, связанная с потерей отца и слухами о предательстве. Он знал, что его отец любил Францию, а коммунистов считал преступниками.

Тремя днями раньше, когда Ориан Казанов вызвала Алена, чтобы поручить ему специальное задание, не связанное с «законной судебной процедурой», как она выразилась, он спросил себя, что задумала эта молодая женщина. Он считал ее неподкупной, неспособной кривить душой, никогда не вмешивающейся в различные махинации. Вот о чем размышлял Ален Натански на борту самолета, следовавшего по маршруту Париж — Либревиль. «Боинг» приземлился, звук его реактивных двигателей рассек горячий воздух Африки.

Дверь самолета открылась, следователь Натански полной грудью вдохнул влажный воздух, насыщенный йодом и легким запахом кофе. Официально он прибыл на симпозиум, организованный государствами со свободными зонами для приведения в соответствие установлений и прав между странами — членами союза. Речь шла о выработке всеобщего торгового кодекса. Армада французских юристов прибыла в Габон для участия в этом историческом событии, однако в действительности они имели вполне понятные интересы — те, что пахнут нефтью. Ориан еще раньше просила информировать ее обо всех мероприятиях между Парижем и Габоном, связанных с вмешательством французского правосудия. Узнав о симпозиуме, она с удовлетворением увидела в списке участников имя Натански.

Ориан предполагала, как Ален отреагирует, узнав о подозрительной смерти супругов Леклерк, Во время встречи в кафе она рассказала ему о судье-идеалисте с обостренным чувством справедливости, о его любящей жене и о сыне, которому не могла ни дать объяснения по поводу смерти родителей, ни вселить надежду на раскрытие преступления. Натански слушал молча, веселая маска сползла с его лица. Ориан глубоко вздохнула, выложив ему все, и пошла, сняв с души тяжесть, в «Галерею». Она знала, что на Натански можно положиться, он постарается открыть тайну смерти Леклерка.

Французский следователь присоединился к делегатам, собравшимся во Дворце конгрессов Либревиля. Ему вручили повестку дня, толстую папку с документацией, пригласительный билет на вечерний банкет и план столицы. Основная работа начиналась лишь завтра. Он остановился в заказанном ему номере отеля, фасадом смотревшего на море, привел себя в порядок и попросил предоставленного к нему на время симпозиума шофера показать город.

Покатавшись по центру среди современник зданий, банков и базаров, он велел остановиться у дверей судебно-медицинского института. Бейджа участника симпозиума оказалось достаточно, чтобы дверь перед ним открылась. Президент Габона издал указ, обязывая население и административные органы облегчать работу зарубежных гостей, дабы их пребывание в «черном эмирате» было приятным и плодотворным. Алена Натански принял сам директор Жан-Пьер Лубунго, член президентской семьи, большой знаток Франции и даже имен и фамилий членов французской сборной по футболу.

— И чего вас принесло в этот институт? — поинтересовался директор после долгих сетований о неудачах сборной Габона в отборочных турах на кубок Африки.

— Выполнить дружеское поручение, — ответил Натански, довольный тем, что наконец-то приближается к цели.

Искусно играя комедию, он поведал о дружбе, с детства связывавшей его с беднягой Деклерком, о внезапной смерти которого он узнал недавно. Ему хотелось бы попрощаться с усопшим другом и помолиться над его останками.

— Я понимаю вас. Как мусульманин я преклоняюсь перед вашим благородным поступком. Я велю провести вас в морг.

Он набрал номер внутренней линии, положил трубку. Вентилятор усердно гонял воздух. Мужчины молча смотрели друг на друга.

— Да… печальное событие, — наконец сдержанно произнес директор.

Постучав в дверь два раза, в кабинет вошел молодой африканец в белом халате. Лубунго обратился к нему на непонятном следователю языке. Тот на таком же языке что-то ответил директору, потом обратился на французском к Натански:

— Соизвольте пройти со мной, месье.

Они спустились по прямой длинной лестнице, слабо освещенной голыми лампочками. Мужчина в белом открыл камеру и толкнул толстую дверь в просторное холодное помещение. Одна стена была занята стеллажом с большими выдвижными ящиками.