Это заседание Национальной ассамблеи должно было пройти спокойно. Как и обычно по средам, день отводился устным вопросам, транслируемым телевидением. Депутаты от оппозиции старались задирать правительство — кто по поводу слишком медленного возмещения ущерба, нанесенного ураганом в декабре 1999 года, кто по поводу урегулирования налога с имущества в дострадавших зонах. Некоторые требовали установить в провинции сеть Интернета, эквивалентную Парижу. Из выступления народных избранников можно было заключить, что республиканская Франция напоминает большую деревню, в которой много сплетничают и тратят время попусту. Игнорируя критические замечания своих провинциальных политических противников, депутаты, поднимающиеся на трибуну под объективами телекамер, тем самым просто оправдывали перед избирателями свое пребывание в столице. В театре проходило национальное представление, на котором демонстрировалась защита интересов избирательных округов. Правила игры были хорошо известны, никто не пытался оспаривать их. На фоне партий политиков, занимающихся глобальными проблемами, слышны были голоса одиночек, не видевших дальше своего округа.

Места правительства в этот день по большей части пустовали. Премьер-министр, правда, появился, но ненадолго. Министр обороны присутствовал — его предупредили, что будет разбираться вопрос об упразднении набора на национальную военную службу. Министр экономики Марко Пено, задержался, как сообщили, на каком-то совещании. Министр промышленности Пьер Дандьё тоже отсутствовал. На это обратил внимание депутат от оппозиции Жилль Бризар, когда поднялся на трибуну, собираясь резко поговорить с членами правительства по вопросу, в последний момент включенному в повестку дня. Однако вопрос этот благодаря ухищрениям либеральной групоказался «отодвинутым» в первую треть времени, отведенного на дебаты. Так что председатель Национального собрания подождал, пока военный министр закончит высказывать свои сооброжения по поводу призыва молодежи в армию, и только потом попросил Жилля Бризара задать свой вопрос. Сонно оцепеневший зал оживился при упоминании имени депутата от округа Вьенна. Жилль Бризар был одним из законно избранных депутатов, занявших положенное им по праву место в Пале-Бурбон на следующий день после роспуска Жаком Шираком палаты депутатов. Причем занял он его с горьким чувством одураченного. Тридцатишестилетний верующий католик и отец троих детей обратил на себя внимание непреклонностью в малозначащих вопросах — вроде запрещения контрацептивных пилюль. Но главная его страсть носила геополитический характер и касалась прав народов, что любопытнейшим образом сближало его с некоторыми депутатами-коммунистами. Вместе с ними он, не колеблясь, протестовал против нового социал-демократического большинства, руководившего страной. В вопросах стран «третьего мира» либерал Бризар не очень-то разбирался, однако размахивал флагом прав человека, ничем не отличаясь от размахивающих зонтиками дам. Отличный оратор, он умело пользовался своим хюрошо поставленным, звучным голосом, удачно выделяя нужные слова носовыми гласными, которые чудесно звучали в аудиториях.

Услышав его фамилию, председатель правительства поднял от бумаг голову и нахмурился.

— Господин премьер министр, — начал Жилль Бризар, — я хотел бы привлечь ваше внимание к риску, которому вы подвергаете себя, поощряя некоторые из наших национализированных фирм, вкладывающих средства в страну, где правит военная хунта. Я имею в виду Бирму.

Премьер повернулся к министру обороны.

— Не знаете, должен ли появиться Дандьё? Мне хотелось бы, чтобы ответил он. Кстати, разве этот вопрос был предусмотрен? Сделайте что-нибудь, попробуйте найти его через министерство…

Военный министр бросился в кулуары, чтобы попытаться разыскать Пьера Дандьё, который, как всегда, был неуловим. Его помощник сообщил, что месье Дандьё вообще никогда не говорит, куда уходит, что он считает это своим правом и не обязан ни перед кем отчитываться — раз уж находится в «адском поезде», в который втиснул его премьер-министр. Далее последовали рассуждения о свободе личности и невыносимом рабочем ритме во дворце Республики, когда человека заставляют работать по тридцать пять часов в сутки.

— Ладно, ладно, — примирительно произнес министр обороны. — Если он появится, передайте, чтобы немедленно пришел на заседание, или в крайнем случае позвонил на мой мобильный, чтобы можно было согласовать некоторые пункты ответа. Бирмой он занимается?

— Все зависит от вопроса, — подал голос помощник министра промышленности. — А что говорят на набережной Орсе?

— Вам прекрасно известно, что на набережной Орсе никогда ничего не говорят.

— Очень жаль, я вам сочувствую.

Когда министр вернулся в амфитеатр, депутаты разошлись вовсю: они громко стучали по своим пюпитрам и скандировали что-то вроде «долой». Депутаты от большинства пытались заставить замолчать Жилля Бризара, обвинявшего правительство в пособничестве палачам.

— Из достоверных источников я узнал, что в скором времени на месте ботанического сада Рангуна будет построена атомная электростанция стоимостью двенадцать миллиардов франков, происхождение которых неизвестно, — не унимался депутат от Вьенна. — Как можем мы поощрять такие действия, когда в этом зале ровно три месяца тому назад мы принимали Сан Сун Ки, молодую женщину, удостоившуюся Нобелевской премии мира и являющуюся заложницей бирманской военщины?

Аудитория смолкла. Премьер-министр, явно пораженный, настойчиво-вопросительно поглядывал на своих коллег и на дверь, в которую могли бы войти либо министр финансов, либо шеф набережной Орсе, либо некто еще более блестящий, чей мелодичный и доброжелательный голос оказывал гипнотическое действие на слушателей: Пьер Давдъё. Но глава правительства был один, И ему пришлось отвечать на вопрос, которым он не владел. Подвергнуться нападкам либерала — это уж слишком! Тем более что сам он неоднократно просил своих сотрудников проверить слухи о покушении на права человека в Бирме, Похоже, разгорится бурная дискуссия. «Франс-Атом» как хлеба насущного жаждал заключения хотя бы одного контракта на строительство атомных электростанций. Надо быть Макиавелли, чтобы в свою пользу проводить экологическую политику. А иначе что остается от экспансии, если ссориться с такими государствами-проходимцами, как Россия, Китай, запятнавший себя кровью на площади Тяньаньмынь, или Бирма, подвергающая пыткам мусульман и устраивающая гонения на национальные меньшинства?

Премьер-министр пытался дать успокаивающий всех ответ, многократно повторяя, что его правительство пересмотрит это дело и выяснит, не скомпрометирует ли себя Франция, облагодетельствовав Бирму — между прочим, не генералов, а народ этой страны — атомной энергией.

— Правительства уходят, но народы остаются, — силился аргументировать он свой обтекаемый ответ. — Достаточно взглянуть на итог нашего бойкота Южной Африки. Апартеид в целом исчез с приходом Манделы. Но что оставили мы черному народу и его современному правительству? Пришедшую в упадок страну, устарелую промышленность с допотопным оборудованием. Мы таким образом, еще больше обременили эту молодую власть, не обеспечив ее инфраструктурой, в которой она нуждалась с самого начала, и заставили ее расплачиваться за ошибки предшественников, И именно по этой причине нынешней Западной Африке грозит отход назад к режиму насилия и апартеида, которых она якобы избежала. Подумайте над этим, месье Бризар.

Сторона, занимаемая левыми, разразилась бурными аплодисментами. Однако премьер-министру удалось лишь немного смягчить ущерб от пламенного запроса Бризара: журналисты, аккредитованные в Пале-Бурбон, уже оповестили свои редакции. Правительство, мол, поставлено в тупик, нужна помощь специалистов в пересмотре дела о Бирманской АЭС, необходимо провести консультации с политологами, занимающимися Бирмой, с оппозицией. В колонном зале Жилля Бризара ждали камеры телевидения, репортеры жаждали взять у него интервью. А один канал, падкий на пахнущие жареным фразы, уже начал вставлять их в свои теленовости начиная с восемнадцати часов.