Ориан хранила молчание.
— Я навожу на вас скуку этими старыми историями…
— Вовсе нет, — убежденно произнесла она. — Ваш рассказ взволновал меня. Я побывала в Обани несколько дней назад, а сегодня вы говорите мне о ней. Мы будто прошли вместе до конца по дороге прошлого.
— А вот в «Санте» я вас не видел! — расхохотался Ладзано.
Ориан помрачнела.
— Простите меня, я пошутил. Я не сержусь на вас, честно. Но между нами: вы находите нормальным, что заключенные находятся в таких условиях? Сейчас мы здесь, в райском местечке, и я очень счастлив быть с вами. Но когда я думаю о тех типах, которые годами видят одни и те же тюремные стены, грязные, однообразные и наводящие тоску, я спрашиваю себя: в каком состоянии могут выйти они, заплатив долг обществу? Если хотите знать, меня совсем не удивляет, что они горят желанием взять свое и совершают новые преступления. Но поговорим о другом. Что вы делали в Обани?
— Вы не поверите, но я прыгала с парашютом. Вообще-то я приехала туда не для этого. Но к концу моего пребывания приехали трое членов магистрата из Парижа. Ну… для нас и устроили праздник: парные прыжки.
Ладзано посмотрел на нее с изумлением и восхищением.
— Вы прыгнули?
— Да, в паре с «газелью»… Я хочу сказать, с одним молодым и очень сильным голубоглазым легионером.
Эдди Ладзано покачал головой:
— Да, да, я понимаю. Когда мать познакомилась с моим отцом, ее родители говорили ей про голубые глаза: «В глазах легионера не видно ничего, не знаешь, о чем он думает, они подобны пустым глазницам статуи. Берегись, девочка, иди своей дорогой». Мать не послушалась, и хорошо сделала. Они были очень счастливы. В голубых глазах моего отца таилась только любовь. К своей жене и ко мне. — Голос Ладзано угас. Потом он глубоко вздохнул. — Не прогуляться ли нам по молу? Это три километра среди волн… Как вы считаете?
— Буду рада.
Они вышли. Как же хорошо чувствовала она себя в компании с этим мужчиной, бывшим на восемь лет старше ее. Его ободряющее и скромное присутствие переполняло ее радостью. Она вдруг ощутила в себе уверенность. По его взглядам она догадывалась, что небезразлична ему. Говорил он просто, взвешенно, но всегда спокойно, будто вскользь. Между ними установилась какая-то легкость. Она посмотрела, как на песок приземляется дельтапланерист. Его силуэт против солнца походил на силуэт огромной птицы.
— Это Икар! — восторженно воскликнул Ладзано.
Неожиданный порыв ветра. Он на секунду положил руку на плечо Ориан, потом снял ее.
— Я думаю о вашем приключении в Обани. Вы смелая. Я не уверен, что прыгнул бы.
— Не верю вам! — парировала Ориан.
— У вас прямо-таки какая-то мания не верить! Но вы не правы. На твердой земле, на мотоцикле или в автомобиле я не боюсь ничего, так же как и на воде. Но в воздухе я всегда чувствовал себя неуютно. По прогнозу я Рак под влиянием Рыбы, это вам о чем-нибудь говорит?
— Нет, я не разбираюсь в астрологии.
— О, лучше не увлекаться ею… И не верить никаким предсказаниям. Вот я, например… линия жизни у меня короткая, по идее я уже покойник. Однако я знаю, что доживу до старости… Иногда я чувствую себя бессмертным.
Ориан скептически улыбнулась. Ладзано был восторжен, как дитя, да и смеялся он, как ребенок. Благородство читалось на его гладком лице. Вопрос выскочил из нее, прежде чем она успела подумать. Может быть, и к лучшему. Если бы она хоть на секунду задумалась, она не задала бы его.
— Что связывает вас с таким типом, как Орсони? Это имеет отношение к смерти вашего отца?
Ладзано замолчал. Они прошли уже половину мола, когда начался прилив. Слышалось, как вдалеке зашумела зыбь, волны придвигались к городу и «Гранд-отелю».
— Кто меня спрашивает? — ответил Ладзано. — Следователь Казанов или молодая женщина, открывшая мне красоту Нормандии?
На этот раз на несколько секунд замолчала Ориан. В ответ она лишь сильно сжала руку Ладзано.
Потом тихо выговорила:
— Спросила влюбленная женщина…
Они продолжали идти, держась за руки. Ладзано заметил, что здесь не место говорить о таких серьезных вещах, и она согласилась, надеясь, что он в конце концов поговорит с ней и, может быть, скажет больше, чем она хочет знать. Смеркалось, и в ней зарождалось легкое тревожное чувство. Отвезет ли он ее сейчас на мотоцикле в Париж? Останутся ли они здесь на ночь, и в таком случае… Когда-то давно у Ориан, конечно, были временные любовники, про которых в песенке Барбары поется: «Едва увидела, а он уже исчез». Ее даже охватила паника, которую она постаралась скрыть. Но Ладзано все видел, все чувствовал, словно колдун. Он иногда говорил, что интуиция — превышение скорости ума. С этой точки зрения, этот мужчина, страстно влюбленный в сверхскоростные болиды, бесспорно, обладал большим умом. Когда они подходили к двери отеля, он спросил, помнит ли она фильм «Мужчина и женщина» Клода Лелуша.
— Разумеется, — ответила заинтригованная Ориан. Сердце ее заметалось. — К чему это вы? Я видела его несколько раз.
И она стала напевать «ша-ба-да-ба-да», но ветер не дал вырваться мотиву из горла. Они громко рассмеялись.
— Мне вспомнилась машина, сигналившая фарами. Помните? Когда Трентиньян после ночной гонки находит Анук Эме с детьми на пляже и они бегут навстречу друг другу. Чтобы предупредить о своем приезде, он сигналит им фарами. Это такой поэтический момент!
— Да, — подтвердила Ориан, — прекрасно помню. У вас мотоциклы, у него гоночные машины. Мужчины, которым я нравлюсь, обожают скорость.
Они вошли в холл.
— Ужин будет готов через десять минут, месье Ладзано, — объявил метрдотель. — Я приготовил вам столик около камина, рядом с пианино, — шепнул он ему.
Ладзано поблагодарил. Большая свеча освещала столик с цветами.
— Нам не дадут меню? — тихо спросила удивившаяся Ориан, посмотрев на цепочку официантов, снующих из кухни в зал и кружащих вокруг их стола.
— Дело в том, что я все заказал заранее, — пояснил Ладзано тоном заговорщика. — И если бы вы не утащили меня на такую длинную прогулку…
— О, да вы сами заставили меня столько прошагать…
Ориан улыбнулась, поняв, что он мило дурачит ее.
— Позвольте мне договорить, вы, всегда высказывающая последнее слово. Я хотел сказать, что без той эскапады на молу я лично выбрал бы омара, сам проследил бы, как он варится, позаботился бы о составе бульона, доставил бы себе удовольствие разбивать яйца для майонеза…
— О, я вам во всем доверяю…
Ладзано поведал о меню предстоящего вечера: омар, свежие овощи, «Турнедос» — традиционный и неизбежный нормандский напиток, дань южанина местным обычаям, на десерт — фирменное фруктовое мороженое из зеленых лимонов и мандаринов. Все это предполагалось запить шампанским. Ориан попросила добавить бутылку минеральной воды, но тотчас забыла о ней. Когда омар появился на столе, Ориан стала почти такой же красной.
— Я никогда не ела такого, с клешнями и панцирем, вы понимаете…
Ладзано улыбнулся:
— Тем больше удовольствие, для вас это премьера. Позвольте, я повоюю с омаром, а вы оцените вкус его мяса и аромат. Когда я был мальчишкой, отец научил меня распознавать омаров из наших бухт, из Атлантики и из других морей. Так что в конечном счете я стал знатоком.
Как же удивительно и трогательно говорил Ладзано о своем отце! Он будто во что бы то ни стало хотел сохранить его живым рядом с собой. А это выражение «в конечном счете», что бы это значило? Конец детства или смерть отца? Эти события, несомненно, совпали. Да. Неизбежно. Роковым образом.
— Только что, — сказал Ладзано, закончивший разделывать омара, — я говорил вам о фильме Лелуша…
— И что?
— И не только из-за мигания фарами, хотя я и подумал об этом.
— Что же, Эдди?
Он поерзал на своем стуле, и выражение его лица стало таким, как у ребенка, которому простили бы все, лишь бы не видеть его несчастным. Ориан подумала, что он вынуждает женские сердца плавиться своим нежным видом, побуждающим к снисходительности. Она понимала, что под самоуверенной внешностью Ладзано скрывается мужчина, верный в любви, — он почти двадцать лет любил одну и ту же женщину, отважно и застенчиво.
