Мне со времен гладденитов [133]уже приходилось встречать лицом к лицу такую оппозицию, ибо нет врага яростнее, чем тот, что является изнутри. Отступничество неизбежно там, где твердо держатся своих верований. То, что некоторые из верующих отпадают, есть побочный продукт несгибаемой веры. Если бы это было не так, если бы я никогда не потерял приверженца, я задавался бы вопросом, не склонился ли я, сам не зная того, перед людским мнением. Мой долг — вести, я это знаю. Я не могу предлагать множество возможных путей. Я обязан предложить долгую, но узкую тропу к Спасению и повести по ней Святых. Будь эта тропа широкой и разветвленной, она привела бы в никуда: тогда я не оправдал бы надежд ни Бога, ни человека. Я не могу идти дальше, в Жизнь после жизни, со знанием, что встречусь там с Джозефом, но не будучи уверен, что я предпринял все возможные усилия, чтобы развить и сохранить его мудрость во всех вопросах, включая и многоженство. Как я дошел туда, куда дошел? Именно таким образом.
Снаружи люди, собравшиеся позади тюремных стен, подходят все ближе. Я их вижу — последние лучи лунного света блестят на дулах их ружей, они высвечивают ненависть в глазах этих людей. Я наблюдаю, как они, пригнувшись, пробираются вперед, готовя осаду. Что же, теперь пришел мой час? Видел ли Джозеф своих врагов там, в зарослях в Иллинойсе, прежде чем они атаковали каменный тюремный дом? Видел ли он голубоватые белки их разъяренных глаз? Вот уж действительно, как я дошел до этого?! Если они должны захватить меня, пусть захватят, когда я занят богоугодным делом.
Такова, следовательно, была моя вторая ошибка, и ее результаты оказались более грозными, чем результат первой. Я был не прав, допустив, чтобы мои адвокаты убедили меня заявить, что у меня только одна жена. Они убедили меня, что, объявив Энн Элизу Янг и всех других моих жен «шлюхами для общения», я тем самым заставлю судей закрыть дело, поскольку обвинение отпадет само собой. Их тактика вполне законна юридически, но не учитывает ни теологической, ни моральной стороны дела. Это моя вина, что я последовал их совету. Это, как я понимаю, есть моя тяжелейшая ошибка, ибо, последовав их совету, я отказался от моей веры. Я знаю: моя сила, мое умение вести за собой людей порождены тем, что я всегда твердо стою перед лицом друга и врага. Что подумали Святые во всех уголках страны, когда услышали, благодаря краткому изложению дела о моем разводе, как я отмахиваюсь от самого священного установления нашей Церкви? Называю добропорядочных женщин из Львиного Дома шлюхами для общения? Мне стыдно даже подумать о том смятении, какое я вызвал в их душах. А Бог? Тот, кто даровал мне мудрость все эти годы? Я обратился за советом к законникам, а не к Нему! Только подумать! Утрата веры! Ах, Джозеф, Джозеф! Сколь велика твоя способность прощать?
Теперь мне надо поговорить с охранником. «Офицер О'Коннор! — окликаю я, постукивая в дверь. — Офицер О'Коннор!» Мой слух подсказывает мне, что молодой человек заснул. Люди за стенами рассчитывали на это. В нападении из засады всегда должен быть элемент неожиданности. Молодой охранник, незнакомый двойник Уилларда, проснется и увидит дуло ружья, уставленного ему в лицо. Станет отпирать мою дверь, когда пистолет убийцы будет приставлен к его виску. Бедный мальчик, он и не подозревал, что это значит — охранять меня. «Офицер О'Коннор!» Как он спит! Его голова наверняка свободна от забот. Для меня же нет иного спасения, кроме молитвы.
Не знаю сейчас, сколько времени я простоял на коленях. Эти слова я пишу с пола, кладя ручку, когда снова начинаю молиться. Свеча почти догорела, мягкий воск складками облепил подсвечник. Только что я опять посмотрел в окно. Вижу этих людей. Приступ вот-вот начнется. В Картидже у Джозефа был шестизарядник, тайно протащенный ему другом, чтобы он мог защитить себя. Он расстрелял все шесть пуль, прежде чем стал жертвой выстрела убийцы. У меня же нет ничего, кроме моего пера и молитвы. С их помощью я намерен продержаться как можно дольше.
Но смотри-ка, там, на горизонте! Щелочка света! Еще не розового. Серебристо-голубого. Минуту назад все было темно, а сейчас — трещинка света! И с каждым человеческим вздохом она все расширяется. За то время, что я писал эти слова, свет разросся. Теперь за черными горами я вижу голубые размывы. При этом свете я ясно вижу коней и людей. Их, должно быть, около двух — нет, трех — сотен на дорогах вокруг. Они целиком запрудили дорогу на мельницу и другую — на фабрику. Когда же они бросятся на приступ? Неужели они желают увидеть мое лицо в ясном свете зари? Если так, то они не трусы. Они бесстрашны — это самый опасный враг. Так идите же! — говорю я. Атакуйте! Я встану перед вами и ни за что не уступлю!
Теперь я снова опустился на колени — прошу прощения у нашего Дорогого Отца Небесного, ибо я отвернулся от Твоей мудрости. Я не страшусь за свою жизнь, страшусь погибнуть от пули убийцы, отвергнув Тебя. Даруй мне еще один день на земле, дабы мог я возвратиться на пути Твои. Дай мне мудрость, чтобы я понял, какую дорогу мне следует избрать. Я верую, как верил всегда, в Твое учение о многоженстве, кое ты открыл Джозефу, кое подтвердил и мне. Твое слово есть слово Господне, и так пребудет вовеки. Я пойду вперед и стану утверждать его Истину, если только Ты даруешь мне еще один день.
Так я молился. Я простоял на коленях так долго, что они заболели от половиц. За окном приход зари уже необратим. Краски заполняют небо. Озарены горы, долина озарена, река бежит в своем ущелье, унося осколки утреннего льда. Если атака начнется, она начнется сейчас. Что же эти люди медлят? Отчего колеблются? Проверю окно. Покажу им мое лицо. Представлю им их цель. Дам знать, что я здесь.
Господи Боже мой! Дорогой Отец Небесный! Эти люди на дорогах! Они собираются уходить! Они свертывают одеяла, седлают коней, зачехляют ружья. Мне видно, как они разворачивают экипажи. Кто же они такие? Почему не атаковали? Как часто жизнь оказывается непознаваемой? Сколько тайн может вынести сердце? Я понимаю только, что это — милость Господня! Я знаю это, я ее узнаю, я ощущаю ее тепло на своей коже! Эти люди уходят! Уходят! Мои враги отступились!
«Офицер О'Коннор! Офицер О'Коннор! Проснитесь! Скажите начальнику тюрьмы, я хочу вернуться в суд. Вызовите судебного исполнителя! Позовите судью Маккина! Я признаю свою ошибку!»
Я сообщу судье Маккину, что согласен с его указаниями. Я выплачу Энн Элизе назначенные алименты. Я дам ей справедливый развод. Ее требования справедливы. Она действительно моя жена. Как она правдива! Она была моей женой пять лет! Женщины Львиного Дома — Господь даровал мне каждую из них как настоящую жену.
Теперь я пойду дальше и объявлю всем Святым, где бы они ни были, и всему миру тоже, что все эти женщины — мои жены! И что, признавая их всех моими женами и заявляя о своих супружеских обязанностях по отношению к ним, как это предписано судом, я заявляю, а вы, уважаемые Немормоны, соглашаетесь, что мы обладаем правом на небесный брак. Мое признание супружеского долга по отношению к Энн Элизе, как и мой ежемесячный чек в уплату ей алиментов, станут первоначальным выражением моей ответственности перед нею и остальными моими женами, как вы этого требуете. Американцы, где бы вы ни были, не заблуждайтесь более: это наше право! Ваши законы, которые являются и нашими законами, признают, что это так.
Однако я не надеюсь, что вы примете полигамную жену сразу, пусть даже ваши законы вынудили меня публично ее признать. Я не надеюсь, что ваши вожди в Вашингтоне с готовностью признают мое право и права Святых на наши верования. Я не надеюсь прийти сегодня, или завтра, или в какое-либо ближайшее время к согласию по этому вопросу, который так вас раздражает. Но вопрос этот имеет непреходящее значение для нас. Нет! Это будет наша последняя битва, ибо вы дали ясно понять, что никогда не согласитесь, и я теперь даю вам ясно понять, что мы никогда не уступим. Мы воспротивимся властям, воспротивимся армии, даже великому генералу, президенту Гранту! Если мы будем вынуждены, мы возьмемся за оружие, чтобы сражаться во имя Господа. Я могу лишь надеяться, что моя теперешняя решимость вдохновит Святых бороться за этот принцип до скончания времен! Тот, кто отвергнет его, тот не Святой, как я теперь понимаю, ибо Бог изрек. Слова Его ясны.
