Сначала я увидел храм с фривея. Думаю, вы сказали бы, что он красив, с этим его белым гранитом и целым лесом шпилей и золотым ангелом, играющим на трубе на самом верху золотого шара. Я потряс Джонни за ногу и велел ему просыпаться.

— Вон он, — сказал я, — корабль-носитель.

Джонни воззрился на храм:

— А ты тут бывал раньше?

— Не-а.

— И я нет. Он не такой, как я ожидал.

— А чего ты ожидал?

— Не знаю. Почему-то я думал, он будет похож на рай небесный.

— А может, он и похож.

— А где же то знаменитое озеро?

— Где-нибудь тут, чуть подальше.

— Я его не вижу.

— А я уверен, оно где-то недалеко.

— Так скажи мне, мистер Международный Парень с Плаката за Однополые Браки, что привело нас в Солт-Лейк?

— А о чем ты сейчас говоришь?

— У вас с Томом это здорово всерьез, верно? Верно? — Он принялся насвистывать «Вот идет невеста…». [119]— Нет, серьезно, с чего это мы пропилили всю дорогу досюда?

— У меня тут встреча.

— Что, с одной из наших чат-партнерш? Мне до смерти хотелось повидать и других тоже.

— Да я от них больше ни слова не слышал. Это совсем другой человек.

Мы уже съехали с фривея и направлялись к Храмовой площади по восьмиполосному шоссе: по нему в город должен вливаться поток машин. Только сейчас машин было не так уж много, да и пешеходов вокруг не было видно. Я остановился на красный свет — дал пройти поезду. Мой фургон ждал в полном одиночестве, и поезд тоже был совершенно пуст.

— Я собираюсь тебя где-нибудь высадить, а сам поеду на эту встречу. Потом вернусь за тобой.

— Ой-ой-ой, постой-ка минутку, ты чего хочешь, чтобы я сделал?

— Да чтобы просто поболтался немного где-нибудь.

— А с чего это ты мне вдруг под зад коленкой?

— А с того, что вид у тебя дерьмовый и несет от тебя как из горшка.

— Не пойдет, придурок, нечего было тащить мою задницу всю дорогу до СЛС, чтоб потом оставлять меня в фургоне.

— Я не оставляю тебя в фургоне. Мы найдем какой-нибудь парк.

— А я не собираюсь сидеть в гребаном парке-парилке, где целая свора отлученных мормонских пидоров начнет ко мне приставать.

— Джонни, ты знаешь, как я отношусь к этому слову.

Он передразнил:

— Ты знаешь, как я отношусь к этому слову.

— Вот. Оставайся тут.

Я свернул на обочину, подрезав парня, ехавшего прямо за мной.

— Здесь торговый центр. Зайди туда и поброди там. Вот тебе десятка. Купи себе хот-дог и катись на фиг.

— Кого-то сегодня ночью не трахнули, и он теперь на мне оттаптывается.

— И почему ты всегда такой мерзкий?

— Потому что я из Месадейла, мамочка.

— Это оправдание несколько устарело.

— А ты в зеркало посмотри, братишка.

— И чтобы никаких этих дерьмовых шуточек с исчезновениями. Если тебя ровно через два часа тут не будет, я еду назад в Сент-Джордж, а тебя ожидает поистине прекрасная жизнь.

— Ну ты и сучий сын, твою мать, ты хоть сам-то это понимаешь?

Джонни рванул дверь и бросился прочь, только черные подошвы его кроссовок сверкали, пока он не скрылся из виду.

Дом Энн Элизы Янг находился на Юго-Восточной Темпл-стрит, в квартале от Храма СПД, от Табернакля, от Библиотеки семейной истории и от всего остального. Он был похож на множество старых домов вокруг, но я узнал его по золотому улью на стекле витражного окна. Я позвонил в звонок, и девушка, несколькими годами старше меня, открыла мне дверь. Я сказал ей, что смотрел их веб-сайт и захотел выяснить, правда ли все это.

— Правда — что?

— Что вы здесь на самом деле для того, чтобы помогать.

Она рассмеялась, вроде это шутка у меня такая или что, но потом поняла, что я спрашиваю совершенно серьезно, и провела меня в кабинет в дальней половине дома. На ее письменном столе я увидел пару ее фотографий в обнимку с другими блондинками. Еще на одном снимке была она же в миссионерской форме, с черно-белой именной планкой и в длинной темной юбке; она стояла перед светофором на Таймс-Сквер, в Нью-Йорке.

— Садись. Наш директор будет примерно через час, но ты вполне спокойно можешь подождать ее прямо здесь.

— Мне нужно лишь немного информации.

— Я с удовольствием расскажу тебе о нашей программе, помогу сориентироваться и так далее, но только директор может официально оформить прием. Если хочешь, я покажу тебе комнату для мальчиков [120]— прими душ и надень… — Она замолчала. — В чем дело? Ты голоден? У нас еще осталось немного вегетарианской лазаньи.

Я сказал этой девушке, что не голоден. Сказал, что пришел не из-за себя.

— У меня есть парнишка, то есть, я хочу сказать, он мне не сын, он просто увязался за мной в Сент-Джордже, и теперь он всегда со мной.

Я рассказал девушке все. То есть, конечно, не все, а только всю историю о том, как Джонни ко мне прилепился.

— Ох, прости. А я решила…

— Я понимаю.

— Ты так молодо выглядишь.

— Мне захотелось проверить это место. Но я не хочу оставлять Джонни где попало.

— Разумеется, нет. Ты хочешь оставить его в таком месте, где у него появится шанс.

Она была привлекательная девушка — живая, лет, вероятно, двадцати четырех, ее волосы, подстриженные челкой, были хорошо уложены и блестели. Черты лица мелкие, четкие, возможно чуть жестковатые, чуть холодноватые, и от нее шел свежий запах антибактериального мыла.

— Дом Энн Элизы Янг по-настоящему совершенно особое место, — сказала она. Голос ее зазвучал чуть более официально и заученно. — В Юте больше нет ничего подобного, впрочем, и во всей стране тоже нет. За всеми этими дебатами о полигамии и о Первых мы порой теряем из виду тот факт, что там есть дети, которым нужно где-то спать. Сегодня ночью. Вот почему мы здесь — ради этих детей, которым некуда податься и которые не могут ждать, пока кто-то разберется в политических дебатах и судебных исках. Хочешь, я устрою тебе коротенькую экскурсию?

Она повела меня по коридору, говоря:

— Не знаю, насколько тебе известно то, что происходит с многоженством в наши дни.

— Кое-что известно.

— Тогда ты понимаешь, как нуждаются в помощи эти дети. То, чем мы занимаемся, — это обеспечиваем им место, где они могут жить, и начинаем процесс возвращения им детства, давая им возможность снова почувствовать себя детьми. До этого ведь происходило вот что: они приходили из дому, где было восемь или десять жен и тридцать — сорок детей…

— Иногда и того больше.

— Да, иногда больше. А потом их бросали в приемную семью, отсылали в школу-пансион и заявляли: «Ах, с этими детьми теперь все в порядке». Но с ними вовсе не было все в порядке. У этих детей совершенно уникальные проблемы, и мы стараемся помочь им вписаться в нормальную жизнь. Между прочим, как тебя зовут?

Я сказал.

— А тебя?

— Келли. Келли Ди.

Келли провела меня по верхнему этажу, показала мальчишечью спальню с узкими койками, общую умывалку и туалет, комнату отдыха с ящиком, полным дивидишек, и с полками потрепанных книжек в бумажных обложках. Она уже вела меня вниз по лестнице, когда вдруг остановилась на площадке и указала на витражное окно. Солнце било в стекло, освещая улей, кусочки стекла были толстые и гладкие и белые и золотые.

— Правда, замечательно красиво? — спросила Келли. — Это оригинальное стекло, со времен постройки дома, тысяча восемьсот семидесятые годы. В наших местах витражные стекла тогда были большой редкостью. Окно это теперь довольно знаменито. Ты знаешь, кто такая Энн Элиза Янг?

— Понятия не имею.

— Она была одной из жен Бригама. Она некоторое время жила в этом доме, до того как развелась с мужем. Энн Элиза всегда говорила, что он вставил это окно, чтобы его соглядатаям было легче найти ее дом. Доказательств, что это правда, нет, зато как раз это и делает дом сегодня таким известным. Во всяком случае, она не отступила и начала крестовый поход, чтобы положить конец многоженству.