Часть

пятая

1927–1933

1

Зима кончалась. Солнце светило ярко, грело землю. Снег таял. Дороги просыхали.

Хотя земли, вспаханные за осень и за зиму, еще не отошли, но кое-где уже поблескивали зеленым огоньком первые всходы.

Возле стен земля уже не только просохла, но и прогрелась, и на ней можно было присесть, беседуя, полюбоваться наступающей весной, светящейся чистой синевой неба.

На деревенские улицы выпустили скот, застоявшийся за зиму в темных, душных хлевах. Коровы и телята, не притрагиваясь к еде, лежали на солнце, просушивая свалявшуюся грязную шерсть, облизывая ее длинными розовыми языками.

Ослы, не трогая первой нежной травы, неподвижно стояли, дремля, нежась в тепле долгожданного солнца, галки поклевывали сбитые до крови холки ослов, выдергивали зимнюю шерсть на гнезда. Но и галок ослы не трогали, не сгоняли, чтобы не нарушить сладостной неги приближающейся весны.

Лишь время от времени долгим, томительным ревом животные выражали всю тоску долгих томительных зимних дней, словно хотели, выразив ее, отвязаться от нее, как от зимней шерсти и сырости.

Жизнь, словно встав из глубокой темной зимней могилы, радостно вырвалась к свету, переливаясь на солнце и наполняя всех силой.

По деревне зазвучали громкие крики играющих ребят, веселые говоры взрослых.

Женщины вынесли из закопченных сырых комнат прялки и люльки и, подстелив бараньи или козьи шкуры, сидели на земле, переговариваясь, пересмеиваясь.

Мужчины говорили своим односельчанам, сидя возле ворот богача Бобо-Мурада:

—

За эту зиму у нас накопилось пропасть дел. Время терять нельзя… Если еще дня два-три постоит такое тепло, надо везти навоз в поле, дворы вычистить и готовиться к севу, и землю, что не успели запахать с осени, надо пахать. Пора.

—

Такое раннее тепло добра не сулит, — важно сказал сидевший у стены Бобо-Мурад.

Бобо-Мурад, постелив маленький коврик, захватил с собой чайник и теперь сидел, попивая чай и слушая разговоры крестьян. Иногда он вставлял свое слово, говорил истины, проверенные опытом долгой жизни.

—

Если шесть месяцев без просвета валит снег и льет дождь, — это добрая зима. Такая зима не хитрит, не ляжет. Ей можно верить, весной она не вмешивается в крестьянские дела, за лето у крестьян будет добрый урожай. А при солнечной, сухой зиме надо быть настороже. Если зима сухая, летом все посевы сгорят. Нынче тепло, а спешить не надо. Надо недельку подождать, осмотреться.

—

Конечно, — согласился крестьянин. — При сухой зиме земля пойдет под посев сухою, твердой, хорошего урожая не будет. Но нынешняя зима не была сухая. Два месяца дожди не переставали. Только теперь и прояснило, и теперь самое время унавозить ее и запахать.

Другой старик, лежавший невдалеке от Бобо-Мурада, возразил, сердито взглянув на него:

—

Не дай бог, если зима сурова, сырая да морозная. Если шесть месяцев хорошей погоды нет, у крестьян все дела остановятся. Мы сеем хлопок, овощи, растим сады. Нам нужно солнце в сентябре и в октябре, нужно и в ноябре, иначе урожай останется в поле. Особенно — хлопок. И осеннюю пахоту не успеем закончить. А если не будет хорошей погоды в марте и в апреле, мы не сможем вовремя посеять ни хлопка, ни овощей.

—

Но ведь есть же земли, где зима длится шесть месяцев. Шесть месяцев там льют дожди, валит снег, трещит мороз, метет метель, а ведь и там крестьяне сеют и пашут и собирают богатые урожаи! — сказал Бобо-Мурад тоном знатока.

—

В тех землях крестьяне сеют зерно — ячмень и пшеницу, а овощи растут не на поливных землях. Там чем больше дождя, тем лучше. Им и летом там нужен дождь. А у нас говорят: «Летних дождей бойся больше, чем змей», — ответил старик.

—

Эту зиму надо считать хорошей, — поддержал старика другой крестьянин. — Осень выдалась сухая, собрать урожай мы успели. Озимь посеяли. Два месяца шел сплошной дождь, а теперь сразу стало тепло.

—

Вот-вот, — подтвердил старик. — Я шестьдесят лет на всякую погоду глядел. И считаю: зима была хорошей.

—

Бай не о крестьянах тужит, у него своя забота, — сказал крестьянин по имени Самад, тачавший старые сапоги. — Половина нашей деревни прирабатывает ремеслом. Летом крестьянствуем, зимой работаем на Бобо-Мурада. Так? Бобо-Мурад скупает на базаре или у старьевщиков, что обходят деревни, старые сапоги по рублю за пару. Рубль дает нашему брату за работу, рубль платит за головки. Так ему пара сапог обходится по три рубля. Вот пришью я к старым голенищам новые головки, получу за это рублевку, а хозяин на базаре возьмет за них двадцатку. Нам рубль, а ему — чистых семнадцать. Так?

—

Никакое дело не грех, — сердясь, ответил Бобо-Мурад. — Один крестьянствует, другой скупает урожай, третий продает рис, а я вот перепродаю сапоги. Каждый делает свое дело и заботится о своей пользе.

—

Взять хотя бы погоду, — усмехнулся крестьянин. — Ведь и тут у нас с вами польза не совпадает, Бобо-Мурад. Когда потеплеет, крестьяне бросают сапожное дело и уходят на свои поля. У вас работа стоит. Вам это не нравится. Вы этого не любите. Вы идете к такому крестьянину с уговорами: «Ты, брат, брось свою землю на недельку. Дошей мне сапоги за эту неделю, а потом делай, что хочешь». Послушает вас крестьянин и упустит лучшую пору для пахоты, а там и с посевом не управится, а осенью, глядишь, соседи урожаи собрали, а у него не поспел, ему надо подождать, а тут вдруг дожди полили или мороз стукнул. Бывает так? Очень часто. А если не послушает вас крестьянин, отложит сапоги, тут вы свою пользу упустите. Так?

—

Вовсе не так. Мне наплевать, когда станет тепло. Нынче или через неделю. Неделя ни тебе, ни мне ничего не даст. Если ты и работаешь для меня, так для своей же пользы, а не для моей.

Самад, размахивая сапогом, возразил:

—

Нет, бай, если я за неделю пришью новые головки к шести парам голенищ, я получу за это от вас шесть рублей. Вот и вся моя польза. А вы на этом наживете больше ста. А я ведь не один. Тут на вас работает половина деревни. Если человек двадцать не послушаются ваших слов, во что вам обойдется неделя? Вот почему вам не хочется раннего тепла!

—

Не говорите, бай, что только баи знают счет, — вмешался человек без бороды, до сих пор молчавший и с улыбкой что-то записывавший в своей книжке. — Благодаря Советской власти и ремесленники и поденщики знают теперь арифметику.

—

А я что? Я об их же пользе, о крестьянской хлопочу. Сегодня они имеют от меня приработок, а завтра могут его потерять. В такое время мне эту пользу лучше не иметь, чем иметь.

—

Какое же такое время?

—

А такое! Жизнь с каждым днем хуже и хуже. Эмир убежал. Провозгласили Бухарскую народную советскую республику. А теперь Бухара соединилась со всем Туркестаном. [135]У людей отобрали и землю и воду. Что же тут хорошего? Право, не знаю.

—

Знать-то вы знаете, да от людей таите. Вы им говорите только то, что их тревожит и пугает. — Захлопнул тетрадь безбородый, положил ее перед собой.

—

Это как же так? — прикинулся удивленным Бобо-Мурад.

—

А так. Выгнали отсюда вашего эмира. Вы забеспокоились. Стала Бухарская народная советская республика. До тех пор, пока не притронулись к вашему, нажитому на народном горе, богатству, к захваченным вами земле и воде, вы были спокойны. Вам можно было по-прежнему торговать сапогами, наживать деньги, прибирать себе новые земли, а беднота по-прежнему не могла обойтись без приработка и за этим приработком шла к вам.