—

И с ней — тоже, — добавил другой.

Около матери ползала девочка, едва проснувшаяся, пачкая руки в материнской крови.

Тот, который убил мужчину, набросил на девочку окровавленное одеяло, чтобы не слышать ее плача.

—

Возьмите что-нибудь в узлы! — сказал Хаит-амин. — Пусть думают, что это воры.

Погасив свечу, он вышел последним и приказал:

—

Не забудьте ружье из-под соломы достать.

Другой торопливо пошарил в соломе и взял пятизарядку.

Спустя час в доме Бозора-амина Урман-Палван и Хаит-амин отмывали от крови руки, одежду, сапоги, ножи. Шариф подавал им воду.

Шахим развязал узлы, вынул старую одежду и, облив ее керосином, сжег.

Хасан с женой были первыми жертвами басмачества в Шафриканском тумене.

Трехлетняя девочка их, вымазанная в крови отца и матери, осталась сиротой.

К четырем ружьям, с которыми выходили в эту ночь из дома Бозора-амина, прибавилось пятое. Их положили с сотнями других под большую скирду соломы.

Басмачи начали свои преступные действия.

5

В эту зиму не было больших холодов.

В канавах и ямах лужи замерзали лишь по ночам, а днем снова таяли.

Но на песчаных холмах, где стоял дом Палван-Араба, было сухо.

Па одном из этих холмов в ясную, звездную ночь лежал Сафар-Гулам.

Звезды сияли так ярко, как это бывает в мороз. Глядя на них, Сафар-Гулам думал:

«В необозримых пустынях, в бесконечных песках без вас путник не нашел бы дорогу, а для того, кто хорошо знает свою дорогу, вы не нужны. Сегодня мне без вас было бы спокойней. Глаза врагов могут заметить встречу, которую мне хотелось бы утаить. Скройтесь вы, звезды, уйдите за облака».

Может быть, он сложил бы об этом песню. Но песен ему никогда не приходилось складывать. И он только смотрел на небо и думал.

Вдруг он встал, пошел к дому и заглянул в щель стены. Внутри двора слабо горел огонь очага, но никого не было. «Что с ней? Почему так задерживается?»

Он снова вернулся к холмам и начал разгребать песок. Влажный песок легко поддавался его сильным рукам, и вскоре получилась канавка, где легко мог укрыться человек.

Сафар-Гулам улегся

в

этой канаве, наслаждаясь одиночеством и тем, как хорошо укрыт он здесь, словно

в

крепком надежном доме.

Затем встал, взял несколько связок бурьяна из лежавших вблизи, принес к своей канавке и сложил их на ее краю.

Снова улегся и, засыпав себя до шеи песком, на голову положил сухой бурьян.

«А теперь еще лучше!»

Выглядывая из-под хвороста, он всматривался

в

дом. Над домом, казавшимся безлюдным, показался дымок. «Э, они вздумали еду варить. До утра, что ли, мне лежать в этой могиле?»

Но вскоре дым рассеялся.

«Теперь они поедят, и она придет».

И продолжал смотреть в сторону кухни. Дым не поднимался больше, но на крыше мелькнула тень, спрыгнула на забор, а с забора на песок.

«Наконец-то!» — обрадовался Сафар-Гулам.

Никого не видя на песках, всматриваясь

в

призрачную, мерцавшую мглу ночи, женщина подошла совсем близко и пробормотала:

—

Значит, не дождался и ушел.

И она направилась обратно к дому.

—

Мухаббат!

Она остановилась, оглянулась — вокруг никого не было.

—

Кто это? Шайтан, что ли?

—

Ой нет, это не шайтан. Это я!

—

Сафар-джан! Где ты?

—

Здесь!

Хворост свалился с его головы, и она увидела одну лишь голову, словно тела не было.

Испуганная Мухаббат присела возле головы Сафар-Гулама.

—

Что ж это такое?

—

Тише, не говори так громко. Так надо было.

—

Почему же ты меня не позвал, когда я тебя здесь искала?

—

Я хотел проверить, видно меня или нет, заметят ли, если кто-нибудь посторонний пройдет мимо. А почему тебя так долго не было?

—

Они поздно вернулись. Еще хорошо, что хозяин заранее приказал приготовить мясо. Я быстро сделала плов и подала. Хозяйки тоже ушли ужинать к себе. А я побежала сюда, даже котла не облизала, — не поела остатков.

—

Все пришли?

—

Из тех, кто был на прошлой неделе, все. Приемная комната полным-полна.

—

Ладно, иди. Когда уберешь скатерть и подашь чай, стань за дверью и слушай, если во дворе никого не будет. Смотри, не пропусти ни слова, а когда улягутся спать и заснут, приходи сюда.

Мухаббат нехотя встала.

—

Надоела мне такая жизнь. После целого дня забот даже побыть с тобой не могу.

—

Потерпи, не переживай. Все будет. Побудем еще вместе. А пока надо заниматься делом.

—

От дела я не бегу и не боюсь дела! А вот если попадусь, мои мечты со мной уйдут в могилу.

—

Не уйдут. Не бойся. Затем и делаем это, чтобы поскорее быть вместе. Иди скорей!

—

Не хочется от тебя уходить. Она было пошла, но остановилась.

—

Помоги мне хоть на стену подняться.

—

Ладно. Идем.

Он поднял ее, и она ухватилась за верх стены. Он поддержал ее ступни, пока она забиралась на стену. Уже оттуда, сверху, она сказала:

—

Чуть было не забыла, слушай.

—

Что?

—

Урман-Палван разослал своих людей для охраны вокруг деревни. Когда пойдешь, остерегайся!

—

Не беспокойся.

Сафар-Гулам вернулся к своей канавке.

Снова он взглянул на дом. Там опять уже никого не было.

Со двора он услышал голос одной из хозяек:

—

Э, Мухаббат! С крыши что-то упало. Глянь-ка, — не то кошка, не то собака, как бы в котел не залезли, не испоганили бы котел.

—

Кошка была, я прогнала! — ответила Мухаббат, соскабливая со дна котла пригоревшее мясо, рис, лук и морковь. Мухаббат ужинала.

6

В доме Палван-Араба, где в 1918 году двое царских чиновников удивляли крестьян своим необычным поведением, в той же комнате сидели многие из тех, кто был здесь тогда.

На почетных местах — Хаит-амин, Бозор-амин, Нор-Мурад-Палван, Урман-Палван, Исмаил-мирахур, а у двери, как и надлежит хозяину дома, на корточках сидел грузный Палван-Араб.

Вдоль стен разместилась молодежь, а в прихожей — джигиты.

После плова на конском сале, после жирной конской колбасы, когда перешли к чаю, Хаит-амин спросил Урман-Палвана:

—

Теперь вы, Палван, скажите: что, по-вашему, надо делать?

—

Открыто напасть. За нас сейчас вся страна. Главари Восточной Бухары — Гиссара, Куляба, Балджуана, Дарваза. Все они действуют сообща, под командой зятя халифа — Энвера-паши… [131]

Мулла, восседавший в большой белой чалме, исполнявший обязанности казия, блюстителя всех ветхих установлений шариата, прервал Урман-Палвана:

—

Этот Энвер-паша — джадид. Где он появится, там джадиды вылезут. Опять откроют свои школы, будут учить в них детей, как неверных.

—

Энвер-паша падишахом у нас не станет. Он хорошо знает военное дело, и его дело — воевать. А когда мы победим, в Бухару вернется эмир и воссядет на свой престол. Тогда и определим, как поступить с ним. А сейчас вся Каршинская степь и все деревни в этой степи в руках басмачей. Власти остались лишь в городах, как в осаде. Бухарские тоже готовы восстать: в Каракуле действует Мурад-Палван, в окрестностях Бухары — Азам-ходжа, у нас в Гиждуване — братья Мулла Каххар и Наим-Палван. Самое подходящее время!