—

Смутьяны же, оскорбившие уважаемое духовное лицо и уважаемого землевладельца Разыка-бая, будут отведены к казию и там получат воздаяние за свои проступки.

Абдуррахим-бай вызвал свою арбу.

Смутьянов отвязали от деревьев, погрузили на арбу и связали. Абдуррахим-бай сказал связанному по рукам и ногам Рустаму:

—

Теперь ты понял, кто вор, — ты или я?

—

Понял! — ответил Рустам. — Ты! Только разница в том, что ночной вор идет с ножом в руках, один на один, а ты среди бела дня, на глазах у всех, грабишь. А все равно ведь все видят и все понимают.

Стражи кинулись к Рустаму, принялись бить его по голове палками. Возница сел верхом на лошадь, и арба, покачиваясь на неровной дороге, двинулась к казию Шафриканского туменя.

14

Осень прошла. Начиналась зима, но в бухарских землях дождей еще не было.

В небе стояли серые облака, заслоняя и без того уже неяркое солнце.

Сибирские зимние ветры через безграничные оренбургские и казахские степи несли в открытые степи Туркестана морозы и такую стужу, что руки крестьян болели, как от ожогов. Студеные ветры песком и пылью забивали глаза и секли лица.

Ранним утром, едва рассвело, рабы Абдуррахима-бая, ничего еще не поев, работали на винограднике. Надо было окопать старый виноградник, несмотря на ветер и холод.

До полдня они били и копали мотыгами мерзлую землю, подрезали лозы и совсем обессилели.

—

Когда так устанешь да изголодаешься, этот ветер — как соленая вода на рану! — пожаловался Риза и прилег на холмик нарытой земли, отложив мотыгу.

Ашур остановился, опершись на рукоятку мотыги.

—

Я думал, когда хозяин уедет с караваном, нам будет полегче. А этот зверь Наби-Палван еще злее самого хозяина.

Хашим, подняв с земли мотыгу, присоединился к ним:

—

Я слышал их разговор, когда прощались. Хозяин сказал Наби-Палвану: «Если мной ты не можешь стать, будь хоть моими глазами».

—

Я тоже этот разговор слышал, — подтвердил Ашур. — Эти слова хозяин в прошлом году говорил приказчику. Но тот не был таким, как этот.

—

Потому хозяин и прогнал его. А у этого и морда, как у палача.

—

Наби-Палван заставляет и рабынь и хозяйских наложниц очищать хлопок. Если при бае после домашней работы они каждый вечер очищают пять или шесть корзин хлопка, то Наби-Палван заставляет их очищать по десять. Пока весь хлопок не перечистят, и нас не пускают спать.

—

Что ж, не одни мы. Вон Некадам — ребенок, а несчастному мальчишке ни минуты отдыха нет: «Некадам, гони скот в поле; Некадам, пои скотину; Некадам, вычисти стойла; Некадам, подкинь скоту сена; Некадам, подмети двор; Некадам, собери хлопковую лузгу да отнеси ее к печам; Некадам, сходи за водой; Некадам, иди чистить хлопок!» О господи! А ведь ему семь лет всего! У него изо рта еще молоком пахнет.

Таги добавил:

—

А ведь что сделает не так или не поспеет, его еще бьют!

—

Вставайте! — сказал Ашур. — Если мы будем тут плакаться и не перекопаем половину этого сада и не вычистим виноградник, нам попадет от Наби-Палвана.

Нехотя рабы встали с места, взялись за мотыги и топоры.

—

Вот еще с этими руками несчастье, — застонал Таги, — как только похолодает, так ноют мозоли, что невозможно держать мотыгу.

—

А ты возьми секач да подрезай виноградник, а копать будем мы, — предложил Ашур.

С одной стороны неба облака ушли. Засияло солнце.

—

Ого! — сказал Хашим. — Уже полдень. А Калмак-оим еще не прислала нам ничего поесть. Пусть хоть бы пустой воды, да тепленькой, все же согрелись бы немножко, веселей бы и работать стало.

—

Если б горячая! Да в эту погоду и похлебка-то, пока ее за две версты довезут сюда, замерзнет.

—

Ты называешь это похлебкой? Что это такое — на большой котел бросают одну луковицу, горсть маша. И этим кормят нас утром, днем и ночью. Эта дрянь, как только стала опять хозяйкой, жадничает больше, чем прежде.

—

Так жить нельзя! — опустил свою мотыгу Фархад. Он постоял, почесывая лоб. — Надо сделать сегодня то, что я задумал.

—

Я согласен, — ответил Ашур. — Я согласен! Каждый день я все ждал — сегодня будет легче, завтра станет легче. А становится не легче, а тяжелей. Надо бежать. Попытать счастья. Может, спасемся, а если и поймают, хуже не будет.

—

Да, хуже не будет. Нельзя ничего придумать, что б могло быть хуже! — поддержал Фархад. Он подошел к Ашуру: — Что может быть хуже? Смерть? Да она лучше такой жизни.

—

Вон показались Гульфам и Некадам. Несут еду!

—

Эй, братья, несут еду! Ашур ответил Фархаду:

—

Поедим этого отвара, что нам дадут на обед, и бежим!

—

Уже темнеет, а ни Гульфам, ни мальчишки нет. Что там с ними? — спросил Наби-Палван у батрака Шербека.

Шербек, перекинув корзины через ослов, вывозил со двора навоз и спокойно откликнулся:

—

А почем я знаю?

Он отвел от навозной кучи нагруженного осла, а другого подвел к навозу. И снова принялся наполнять корзины. Наби-Палван обиделся за этот холодный ответ.

—

Да уж, видно, не мне тебя спрашивать, не тебе отвечать! — И, рассердившись, закричал на Шербека: — Я тебя, человек, спрашиваю, чего они там пропали?

—

А я вас спрашиваю: откуда я могу знать?

Он немного примял навоз в корзине и снова принялся наполнять ее. А потом сказал:

—

Разве меня посылали караулить их? Или мой пуп был привязан к их пупам?

Наби-Палван, по примеру хозяина, чтобы успокоить свой гнев, произнес:

—

Свят, свят…

Успокоившись от одной мысли, что надо успокоиться, Наби-Палван распорядился:

—

Ты сними навоз, а ослов поставь под навес, пусть поедят. А сам садись на осла да съезди туда, узнай, что там у них в саду.

Шербек проворчал:

—

Ты сними корзины, ты поставь ослов, а потом вьючить эти корзины будет твой племянник! Поди-ка, навьючь опять груженые-то корзины.

Но он все же выполнил распоряжение Наби-Палвана: сел на одного из ослов и поехал к саду.

Наби-Палван понял ворчание Шербека, но пропустил мимо ушей. От этого человека, доведенного до отчаяния, можно было услышать слова, на которые и ответа-то сразу не найдешь. Пусть уж лучше ворчит, но едет.

Ездил Шербек больше часа.

Наконец Наби-Палван заметил его восседающим на осле с грудой мотыг, положенных спереди, поперек седла. Наби-Палван торопливо пошел ему навстречу.

—

А где же они?

Шербек молча въехал во двор, снял мотыги и топоры и развел руками:

—

Поехал я в сад. Приезжаю. Только вот мотыги да топоры разбросаны по всему саду. Ну, я и давай их собирать. Это я привез, а посуду, лестницы, остальное все сложил там под деревом, да и поехал из сада.

—

А где же сами-то они?

—

Никого там нет, почем я знаю?

—

Никого?

—

Говорю же я: почем я знаю, если никого их нет?

—

Они сбежали! — похолодел Наби-Палван.

—

Почему я знаю? «Я одно знаю, — сказал про себя Шербек, — если б у меня не было ни жены, ни детей, я б сбежал, я б непременно сбежал!»

15

Поутру в Шафрикане, на базаре Хаджи-Арифа, [57]глашатай, рыча и завывая от усилий, выкрикивал: