Съели все блюдо плова, скатерть убрали и открыли мешочек с деньгами. Отделили серебряные тенги от медных пулов, золотые же монеты маддах положил себе в карман еще во время представления.

Отсчитав монеты, маддах дал каждому из отдавших в жертву свои головы по десять тенег и сказал им, когда они уходили:

— Приходите завтра пораньше, но перемените свои чалмы и халаты, чтобы народ не узнал вас.

Я тоже уплатил совершенно зря одну тенгу и вышел следом за ними».

Как раз, когда рассказчик кончил свое повествование, со всех сторон площади раздался крик:

— Бегите! Идите! Отправляйтесь! Эй, храбрецы, выступайте вперед!

Народ, собравшийся на площади, сразу пришел в движение. Все, кто ехал верхом на лошадях, и ослах и шел пешком, все задвигались, смешались в кучу.

Впереди всех ехали казии и амлакдары двух туменей. За ними — начальники Шафриканского и Гиждуванского туменей. Миршабы, старшины и старосты, надрываясь, выстраивали людей.

Толпа, вырвавшись с площади на рынок, где продавали маш, свернула в сторону Кызыл-Тепе.

После двух часов пути передние ряды еще не достигли вод Мулиана.

Но толпа была похожа на снежную лавину, сползающую с горы, — чем дальше она ползла, тем больше редела. Она таяла. Люди, пользуясь каждым поворотом дороги, внезапно отставали, отходили в сторону, покидали непобедимые ряды бухарского эмирского воинства…

13

Первое сентября 1920 года.

По средам в Гиждуване бывал базар.

Обычно в этот день продавцы и покупатели съезжались со всех сторон от Вабкента до Нур-Аты, от Варданзе до Кызыл-Тепе, включая и всю степь.

Но в эту среду площадь пустовала.

Лишь около запертых купеческих лавок сидело несколько сторожей, да у полицейского участка гиждуванского Миршаба на рисовом рынке толкались стражники.

Двери арестантской выходили на север к реке Пирмаст. Комнату заполняли узники с цепями на шеях, руки и ноги их были закованы в колодки.

Узники обросли волосами, рваная одежда уже не могла прикрывать грязных тел.

На грязных телах и бледных лицах несчастных кишмя кишели вши, переползавшие от одного к другому.

Они были заперты, и казалось, о них позабыли. Дверь не открывалась даже днем, если не случалось чего-нибудь необычайного.

Но в ночь на второе сентября сердца узников дрогнули: за дверью раздались шаги. Не видя друг друга, узники прислушались к темноте.

— Палач? — вздрогнул один из пленников.

— О, если б бог послал палача! Могила спокойней, чем такая жизнь.

— Нет, — сказал другой, — я готов каждый день терпеть муку, любые мучения, но жить, обязательно жить, пока не увижу светлого дня! Если дождусь его — отдам за него жизнь. Ах, какой он будет светлый!

Узник, предпочитавший умереть, ответил с упреком:

— Пустые мечты! Сколько дней, дорогой хатырчинец, обнадеживали вы нас: «Это будет сегодня. Завтра дождемся». Ожидание хуже смерти. Довольно! Сыт по горло этой жизнью. Пора умереть.

Дверь распахнулась.

Палач?

Все замерли.

Но дверь снова закрылась.

— Кто это? Кто-то зашел! Кто тут? Может, вышел кто-то?

— Молчите. Сейчас узнаем. Тут что-то не так. Все настороженно вслушивались в темноту. Что-то заворочалось возле двери.

— Кто там? — громко спросил один из пленников. Ни звука, ни движения.

— Кто ты? Человек, животное, дьявол? Ну, говори!

— Ох!., смерть моя! — слабо простонал человек у двери.

— Кто ты?

— Я умираю… У меня… разбита голова. Много крови потерял… — пробормотал новый пленник.

— Что с тобой?

— Началась… война.

— А! — рванулся хатырчинец. Но цепь не пустила его выпрямиться. Хатырчинец попробовал привстать, но опять упал на спину.

Хатырчинец своим возгласом прервал речь нового узника. Но другой допытывался:

— Так, война. А потом?

— Людей набирают… Как услышали, что я рассказываю о проделках маддаха, меня схватили… избили… Бросили сюда.

— Слава богу! — заговорил хатырчинец, оживляясь и не в силах сидеть неподвижно. Цепь его зазвенела. — Я увижу это раньше, чем умру!

— Если революционеры осилят, мы увидим. А если отступят, как при Колесове, мы ничего не увидим. И эта надежда уйдет с нами в могилу.

Хатырчинец рассердился:

— Теперь мы победим. Теперь революция хорошо вооружена, хорошо подготовлена. Народ не идет за эмиром. Ведь вы слышали: «Народ разбегается». Нам помогают русские. Нам помогают рабочие, Красная Армия, большевики Туркестана. Теперь мы сильны!

Он еще ликовал, когда за дверью застучали шаги нескольких человек. Лязгнул замок.

— Идут за нами. Нас освобождают! Дверь открылась.

Всунув в дверь пылающий факел, человек внес его в темницу.

Узники, за шесть месяцев отвыкшие от света, с удивлением озирались друг на друга. Но глаза не выдержали столь яркого света, заслезились, закрылись.

Вслед за факелом в комнату вошли двое людей, похожие на дьяволов.

Умело и ловко они принялись освобождать узников от цепей и колодок.

Узники, прежде недоверчиво слушавшие хатырчинца, теперь, когда кандалы свалились с них, поверили в свободу, и сердца их горели от радости.

Освобожденных от кандалов вывели при свете факелов на двор полицейского участка.

Среди двора их окружили вооруженные джигиты.

Сердца, еще горячие от надежд, упали в бездну горя.

Один из стражников миршаба, пройдя к первому ряду, взял руки хатырчинца и связал их спереди. По обычаям эмирской Бухары, руки, связанные у узника спереди, означали, что он будет казнен.

— По чьему приказу вы хотите нас убить? — спросил хатырчинец.

— По приказу миршаба Султана-бега.

— С каких пор Кали-Султану дано право смертной казни? Разве это право не принадлежит одному лишь эмиру?

Стряхивая со своего рукава вшей, которые покрывали узников, стражник ответил:

— С тех пор как началась борьба эмира с джадидами, Султан убил людей больше, чем вшей на твоем теле. И людей он бьет легче, чем ты вшей. Какой дурак теперь ждет эмирских приказов, когда вокруг такое делается!

Остальным узникам тоже связали руки спереди и погнали со двора в темную ночную улицу. Со всех сторон плотной стеной окружили их стражники, вооруженные саблями и дубинками.

Впереди, освещая дорогу, несли факел.

Следом за факелом шли два человека, державшие короткие, как рукоятки топоров, палицы, а с их поясов свешивались ножны с обоюдоострыми ножами. Это шли палачи.

Пленников погнали на запад, берегом реки Пирмаст.

Хатырчинец, глядя при колеблющемся свете факелов на нового узника, шедшего с трудом, сказал:

— Когда мы собирали топливо, нас было семеро. Когда нас схватили, один убежал, уменьшив наше число и опечалив наши сердца. И вот, в минуту смерти, снова нас семеро.

— Подобно звездам Большой Медведицы! — ответил новый узник.

— Ого! Перед смертью ты заговорил.

— А я не собираюсь умирать! — тихо ответил новый узник. — Не дам и вас убивать.

— Что ж, сотвори чудо! Посмотрим, как оно совершается! — недоверчиво ответил хатырчинец.

По дороге с западной стороны показались арбы и всадники, двигавшиеся навстречу.

— Гоните их к обочине! Сверните арбы с дороги! — закричали стражники, размахивая факелами.

Однако встречные не послушались.