Договорив, Урман-Палван исподтишка взглянул на молодежь: что они думают?
Один из них, перехватив взгляд Урман-Палвана, спросил:
—
А если мы восстанем, не придет ли помощь властям из Ташкента или из Самарканда? Ведь они могут испортить нам все дело.
Урман-Палван поспешил его успокоить:
—
В Туркестане свои басмачи есть. Большевики до сих пор не смогли полностью очистить от басмачей Ферганский округ. Самаркандские деревни — в руках Бахрама-бека, Хамракула-бека и Очила-бека, в Ура-Тюбе — Халбута-бек, в Фалгаре и в Матче правит саид Ахмад-ходжа. Если у Ташкента и Самарканда есть силы, почему же они у себя не могут с ними справиться, не наведут порядка?
Бозор-амин поддержал Урман-Палвана:
—
Власти уже гниют изнутри. К нам приезжал председатель комиссии Мухиддин-махдум Ходжаев. [132]Он тут собирал оружие и золото. Половину всего этого он сдал государству, а половину положил себе в карман. Теперь он ушел к басмачам. Военный министр Арифов, из бухарских джадидов, тоже готов восстать. Имеем достоверные известия.
Эти слова покрылись радостными возгласами. Молодежь, а за нею и старики захлопали в ладоши.
Такой знак одобрения не по душе пришелся мулле, он покраснел от гнева.
—
Эти ваши рукоплескания — джадидский обычай. Обычай большевиков и иноверцев. Мы надеемся вашими руками утвердить ислам, а вы этими руками нарушаете обычаи шариата.
Хаит-амин резко прервал его:
—
Ладно! Когда победим с божьей помощью, вас назначим раисом всего туменя. Тогда вы установите порядок по шариату.
Но мулла не успокоился:
—
Сейчас Бозор-амин радовался, что джадид Мухиддин-махдум перебежал к басмачам. Чему ж радоваться? Этот Мухиддин — истый джадид, неверный. Я сам видел, как он папиросы курил. Если он стал басмачом, басмачество прогневит бога, принимая таких людей.
Урман-Палван утешил его:
—
Не огорчайтесь! Басмачи его не приняли. Даже убить хотели. Он сбежал и от них. В Самарканд.
—
Слава богу! — облегченно вздохнул мулла.
—
Эй, мальчик, принеси-ка покурить! — крикнул в прихожую Нор-Мурад-Палван.
—
Из кальяна курить не грех, отец?
—
Грех! — ответил мулла. — Но от этого человек не становится богоотступником. А папиросы — это выдумка иноверцев. В священном предании сказано: «Кто переймет обычаи чужого народа, того считать принадлежащим к нему».
Мальчик внес кальян, украшенный тонким серебряным узором. Подойдя к Хаиту-амину, мальчик поднес мундштук к его губам.
Улыбаясь, Хаит-амин затянулся, глядя в глаза мальчику, и, посмотрев на его брови, обернулся к спесиво восседавшему мулле.
—
Ах, курить из рук такого черноглазого и чернобрового красавца — это праведное дело. Иначе мы не оценим обещаний пророка, сказавшего, что такие мальчики нам будут служить в раю. —
И повернул кальян к мулле: — Последуйте моему примеру. Ибо сказано: «Изредка кокетство
и
пляски, а изредка — божье богу
и
пророку его».
Мулла затянулся
и,
возвращая кальян Хаиту-амину, игриво взглянул на мальчика.
Этот взгляд муллы вызвал смех
и
опять рукоплескания. Но теперь мулла ничуть не рассердился, лишь лицо его покраснело.
Хотя мулла и разрешил курить, Палван-Араб из уважения к духовнохму сану вышел курить в прихожую. Затянувшись, он оставил у мальчика кальян и пошел во двор.
Мулла смутился.
—
Чтобы доставить вам удовольствие, — сказал мулла Хаиту-амину, — я прикоснулся губами к кальяну, но мне неловко перед баем, — вон он пошел курить в прихожую, потому что я его ругал за пристрастие к табаку.
—
Ругали? Почему же?
— Да, читал наставления. Это же обязанность муллы.
—
Так вы прочитайте такое наставление
и
нам! — предложил Хаит-амин, чтобы утешить муллу.
Мулла заговорил так громко, чтобы его отчетливо слышали все:
—
Мое первое наставление: как только победите, еще раньше, чем возвратится эмир, хватайте всякого, кланявшегося советским властям, и вешайте его!
—
А это не слишком строго? Кто же тогда дождется эмира? Ведь и муллы не раз кланялись властям, даже льстили им, — усмехнулся Хаит-амин.
Мулла рассердился и заупрямился:
—
Мулла, заискивающий перед неверными, наихудший богоотступник.
—
Но ведь он носит чалму. Его надлежит почитать, как отца. Так ведь, мулла?
—
Гнать их надо, таких мулл! Я слышал, что мулла из деревни Ходжа-Сактаре везде расхваливает новые власти. На пир басмаческого главаря Мулла Каххара он не пошел. Всюду говорил, что на этот пир потрачены награбленные у народа деньги, что такой пир поганый, и даже родных туда не пустил, чтобы и они не опоганились. Разве это мулла? Разве можно таких щадить?
Исмаил-мирахур, [133]слушая их разговор, порадовал муллу:
—
Таких мулл мы расстреляем прежде всех.
Мулла, видя, что слова его действуют, продолжал поучение:
—
Мое второе наставление заключается…
Но его прервал Палван-Араб, вбежавший
в
комнату
в
явной тревоге, чем-то взволнованный.
—
Неслыханный случай! Все обернулись к нему.
Дрожа и задыхаясь, он рассказал:
—
Когда я вышел во двор, на террасе я увидел тень. «Кто это?» — спрашиваю. А тень не ответила, спрыгнула с террасы и убежала на женский двор. Меня дьявол попутал, — я тоже побежал в комнаты к женам, все обыскал, даже в сундук с сахаром заглянул. Никого! Осмотрел кухню, комнатку рядом с кухней, под амбарами — никого! Кто-то здесь был и подслушивал!
Все вскочили с ковров, хватаясь за оружие, опрокидывая чайники, наступая на чашки и друг на друга.
—
Увидев меня, он прыгнул на крышу, оттуда спустился по стене и ушел. Я думал, кто-то ходил к женам. Я перерыл их комнаты и только время даром потерял. Если мы его не поймаем, — беда, он приведет сюда красноармейцев.
Урман-Палван умолк и постепенно овладел собой.
—
Скорей! Надо обыскать все вокруг! Надо непременно найти этого шайтана! Идемте скорей!
Щелкая винтовками, джигиты выбежали со двора, а оставшиеся в комнате молчали, подавленные страхом и опасениями.
—
Что ж мне теперь делать? — первым спросил мулла и с перепугу сунул голову под одеяло, покрывавшее жаровню с углями.
Однако долго просидеть в таком положении — под одеялом не смог, от углей шел дым. Задыхаясь, мулла вытянул оттуда голову, а вслед из-под одеяла густо повалил дым.
—
Что это? — подбежал Хаит-амин. Он приподнял одеяло и вытащил из углей чалму муллы. Она тлела и дымилась. Палван-Араб торопливо облил ее водой.
Воинственность муллы, исчезнувшая с первых же слов Палван-Араба, сменилась яростью.
—
Я в этом доме потерял чалму! Хозяин обязан оплатить мне ее стоимость!
Хаит-амин ответил:
—
Чалму потеряли? Радуйтесь! Сейчас можете потерять голову.
Ярость муллы исчезла бесследно. В комнате, полной чада, снова все смолкли.
Молчание нарушили джигиты, вернувшиеся с воинственными, возбужденными лицами; сжимая винтовки, они свирепо сверкали глазами: полчаса шарили вокруг по всем дворам, по всем тропинкам — никого!
У гостей Палван-Араба остался один выход — бежать, и басмачи поспешно приготовились к бегству. Надели широкие халаты.
