Молодой джигит, едущий рядом с Сафар-Гуламом, указывая на высокую стену, сказал:

—

Вот здесь они.

—

Эта усадьба мне хорошо знакома.

Повернув коня, Сафар-Гулам доложил командиру:

—

Они здесь. На усадьбе.

По безмолвному приказанию командира весь отряд, как один, тихо приблизившись к усадьбе, спешился.

Половина отряда, окружив усадьбу, осталась снаружи.

А другой половине Сафар-Гулам показал тот перелаз, где, бывало, ждал он свою Мухаббат, где и сам он перелезал, когда главари совещались в этом доме.

Этим перелазом, подсаживая друг друга, отряд поднялся на стену, залег на кровлях и притаился, постепенно осваиваясь с темнотой и начиная различать строения во дворе, входы и выходы.

Сафар-Гулам, Эргаш, командир и часть бойцов спустились во двор.

Во дворе было тихо и безлюдно.

Часть отряда затаилась у дверей конюшен и сараев, где могли находиться люди.

Но главари сидели

в

приемной комнате хозяина. Оттуда сквозь дверную щель проникали полосы света.

Ширинец Насыр, громко откликнувшись на призыв командира, отошел к освещенной комнате.

Его услышали.

—

Кто там? — раздался чей-то голос, и, отбросив прикрывавшую выход занавеску, высунулся человек.

Выстрел срезал его.

Сафар-Гулам, взглянув на убитого, легко узнал в нем Палван-Араба.

Вслед за Палван-Арабом

в

проход выскочили двое басмачей. Один тут же свалился, пробитый пулей командира. Другой успел отскочить обратно в комнату.

—

Нас захватили! Мы погибли! — кричали они.

Басмачи, выхватывая из-под ковров винтовки, кинулись к стенам.

Мулла, сорвав с головы чалму, бросился к нише, где лежали сложенные одно на другое одеяла, и спрятался в них.

Басмачи через дверь открыли стрельбу в проход. Подойти снаружи к дверям комнат стало невозможно. Лампа закачалась, закачались и тени

в

комнате, где метались басмачи, задевая друг друга, натыкаясь на стены, спотыкаясь об одеяла. Они метались, как крысы в крысоловке, не зная, что предпринять.

Хаит-амин привалился к груде одеял, но одеяла заворочались под ним. В ужасе он вскочил и принялся расшвыривать их. Из-под них послышался испуганный голос муллы, старавшегося поглубже залезть в одеяла.

Командир не торопился штурмовать комнату. Он хотел дать басмачам время понять, что никакого выхода у них нет.

Но и проводить время в бездействии он не мог. Отряд обшарил дом, надворные постройки и собрал

в

амбаре обитателей дома: слуг, нескольких джигитов, спавших

в

конюшне.

Вдруг на отдаленном конце деревни прогремел залп из нескольких винтовок.

—

Отвлекают! — засмеялся Сафар-Гулам.

—

Что это значит? — забеспокоился командир, кивком головы указывая в сторону залпа, — не обманул ли нас этот джигит? Не завел ли в западню? Может быть, басмачи сконцентрировали свои главные силы где-нибудь в другом месте, а нас заманили сюда?

—

Не беспокойтесь! — оставался хладнокровным Сафар-Гулам. — Этот джигит сбежал от них. Он замучен приставанием

Боз

opa

-амина. Я ручаюсь за него.

—

Чьи же это выстрелы? — допытывался командир.

—

Простите, я не полностью передал вам сведения джигита. Дело в том, что прислужник Урман-Палвана сообщил ему о хитром маневре басмачей. Сюда они пришли с лучшими

и

преданными своими джигитами, а в другом месте поместили остальных. В случае нападения те должны поднять стрельбу, тем

c

амым отвлечь наше внимание от главной силы. Вот они и отвлекают.

I.

—

За то, что ты своевременно не сообщил мне такие

важ

ные сведения, делаю тебе вторичное предупреждение.

—

Принимаю! — козырнул Сафар-Гулам. На мгновение в комнате все затихло: видно, басмачи услышали залп и ждали, не уйдет ли весь отряд туда.

—

Начнем! — сказал командир. Несколькими пулями пробили дверь. В комнате кто-то закричал от нестерпимой боли. Крики слышались невдалеке от двери.

Еще несколько пуль в дверь.

Огромная лампа, качнувшись, опрокинулась вниз,

керосин

загорелся, растекаясь по комнате.

Урман-Палван накинул на пылающую лужу одеяло, но либо опоздал, либо керосина разлилось слишком много, одеяло не потушило огонь, а само вспыхнуло. Вспыхнула

и

пола его стеганого халата. Пуля, войдя через дверь, пробила ему плечо. Дымящийся, он свалился у стены.

Пламя разрасталось. Чад наполнил комнату. Дышать в ней становилось невозможно. Горели одеяла, огонь подбирался к раненым.

Оттолкнув тех, кто мог ему помешать, Хаит-амин

подскочил

к двери и распахнул ее.

Вместе с ним из комнаты вырвался чад

и

дым. Он стоял в дверях, а позади пылало пламя. Он стоял, уверенный, что пуля сразу кончит все это. Но никто не стрелял.

Он удивленно посмотрел в узкий проход, озаренный отблесками начинавшегося пожара. Но никто не стрелял. И никого не было в узком проходе.

Он удивленно сделал несколько шагов.

И тогда, сам не понимая, с какой стороны, он услышал спокойный голос:

—

Бросьте оружие, выходите. Огонь страшен только вам. Если вздумаете защищаться, то участь ваша ясна: получите пулю либо сгорите.

В это мгновение из комнаты выскочил мулла в загоравшемся халате.

Хаит-амин, отстранившись, пропустил муллу во двор, где им занялись партизаны, а сам вернулся и крикнул в комнату: — Выходите! Сдавайтесь! Наше дело кончено! И первым пошел во двор, чувствуя, как невидимые руки из темноты держат каждый шаг его на прицеле.

Бозор-амин с обгоревшей бородой, Урман-Палван, опирающийся на джигита, все главари, столько крови пролившие в этих краях, вышли обгорелые, закопченные, окровавленные, сверкая недобрыми испуганными глазами.

Насыр пошел в комнату узнать, не остался ли еще кто-либо.

В груде тлеющих одеял он нашел труп убитого басмачами юноши.

 А главари стояли среди двора молча и сурово. И только мулла не

переставал говорить:

—

Я мулла. Я только служитель божий, я их просвещал и отвращал от зла. Зачем же вы ставите меня рядом с ними? Вы же видите, я и так уже потерял бороду. Ой, сгорела моя борода!

—

Молчи, если жизнь твоя уцелеет, я отдам тебе свою бороду, — Сказал Эргаш.

—

А неужели вы хотите меня убить?

Никого мы не хотим убивать. Но если вашу жизнь найдут вредной для народа, суд отнимет ее у вас! — строго сказал ширинец Насыр.

Пожар погасили. Брезжило серое, сырое утро.

Грязные,

обгорелые, молчаливые звери стояли среди красноармейцев, столпившихся, чтобы рассмотреть тех, от кого столько мучений знали эти края. Рассмотреть, наконец, тех, за кем так долго гонялись, кого ни разу еще не доводилось увидеть так близко.

Наконец, окружив конным конвоем, пленников повели. Последний раз шли по этой земле те, кто так долго топтал и осквернял ее.

Вставало солнце.

Разгорались на востоке, подымаясь вверх, облака. Серая ночная туча уплывала в сторону.

Крестьяне с мотыгами в руках, гоня впереди себя ослов, шли на поля. Оглядываясь, смотрели вслед и, улыбаясь, о чем-то переговаривались между собой.

Разгоралось утро.

Эргаш ехал вслед за конвоем, впереди своих партизан, и пел: