— Ой, как быстро!

Джон немедленно откликнулся:

— Моя дорогая, я думал вы хотите поскорее прийти домой! Вас ждут?

— Нет, — ответила Мейси. — Еще не ждут. Я должна была помочь маме с капустой, но вообще-то она не так уж и занята.

— Что, вас не ждут ни лук, ни брюква?

Мейси улыбнулась, но теперь он вел ее через улицу, и внутри у нее все протестовало при мысли о том, что вот сейчас он доведет ее до двери и, может быть, она никогда больше не будет разговаривать с ним и не прикоснется к нему.

— Проводить вас было для меня таким большим удовольствием, Мейси, что мне становится грустно при мысли о расставании, — сообщил ей Астлей, остановившись перед домом мисс Пелхам. — Может быть, мы выпьем вместе, прежде чем я доставлю вас домой?

— Это… это было бы очень… мило.

— Может быть, паб в конце улицы вас устроит? Совсем рядом — не придется идти далеко в таком тумане. И там есть уютный маленький уголок — уверен, вам там понравится.

— Хо… хорошо, сэр.

Слова с трудом давались Мейси. На мгновение у нее закружилась голова от смешанного чувства вины и страха. Но она снова крепко вцепилась в руку Джона, повернулась спиной к своему едва видимому в тумане дому и пошла в направлении, в котором хотел идти он и хотела она.

«Таверна „Геркулес“» завершала ряд домов Геркулес-комплекса в том месте, где тот выходил на дорогу к Вестминстерскому мосту. С другой стороны комплекс завершался «Ананасом». «Геркулес» был больше и многолюднее «Ананаса», там имелись отдельные кабинеты, и освещался он ярко. Джон Астлей несколько раз выпивал здесь, а соблазнять девиц предпочитал в более тихих, темных местах. Но по крайней мере здесь не было людей из цирка, и когда они вошли, никто на них не обратил внимания.

Джон Астлей заплатил парочке, сидевшей в угловом кабинете, чтобы те ушли, и усадил туда Мейси. Кабинет был огорожен панелями до высоты плеч, что давало некоторое уединение от соседей по обеим сторонам, но остальной зал оттуда был хорошо виден. Джон подошел к бару и заказал для Мейси ромовый пунш, а для себя — стакан вина.

— Сделайте его послаще и покрепче, — велел он, имея в виду пунш.

Бармен посмотрел на Мейси, вертевшуюся на своем месте, но ничего не сказал.

Когда они уединились со стаканами в кабинете, Джон Астлей не стал вести разговор, как он делал это на улице. Да и особого желания говорить у него не было. Он добился своей первой цели — привел Мейси в паб и поставил перед ней стакан с выпивкой. Он чувствовал, что сделал достаточно, а его физическое присутствие сделает остальное — поможет ему достичь второй цели. На самом деле он не получал удовольствия от разговоров с женщинами и чувствовал, что ему почти нечего сказать Мейси. Она была хорошенькой девушкой, а ему хотелось отдохнуть от более требовательных женщин, с которыми он сталкивался в жизни.

Мейси поначалу молчала — слишком новыми для нее были эти впечатления: она сидела в лондонском пабе с красивым мужчиной. Она, конечно же, бывала в пабах в Пидл-Вэлли, но те были темными, дымными и бедными по сравнению с этим. Хотя «Таверна „Геркулес“» и представляла собой всего лишь обшарпанную местную пивнушку, деревянные столы и стулья были здесь сработаны лучше, чем в пидлтрентхайдских «Пяти колоколах». Тамошний хозяин покупал бывшие в употреблении грубые стулья у заезжих боджеров, не желая оплачивать тонкую работу Томаса Келлавея. В «Таверне „Геркулес“» к тому же было и теплее, потому что, несмотря на внушительные размеры помещения, дымоход угольной печи тянул здесь лучше, да и большее число посетителей прибавляло тепла. Даже оловянные пивные кружки здесь были не такие битые, как в Пидлтрентхайде, а таких стаканов, в которых им подали вино и пунш, она в Дорсетшире и не видела.

Мейси никогда не бывала в помещении, где бы горело столько ламп, а потому теперь была очарована деталями, которые сумела разглядеть: рисунок на женских платьях, морщины на мужских лбах, имена и инициалы, вырезанные на деревянных панелях. Она разглядывала людей, проходивших мимо их кабинета, как кошка, следящая за деревом, на котором расселись птицы, — провожала жадным взглядом одного, потом отвлекалась на другого, голова ее вертелась туда-сюда. Остальные посетители паба, казалось, пребывали в разгоряченном состоянии. Группа в другом конце зала громко расхохоталась — и на лице Мейси появилась улыбка. Двое мужчин принялись кричать друг на друга — она подняла брови. Но потом, когда они внезапно рассмеялись и принялись обниматься, девушка облегченно вздохнула.

Она понятия не имела, что за напиток поставил перед ней Джон Астлей, — до этого она пила только слабое пиво, — но, весело поглядев на стакан, взяла его в руки и пригубила.

— Ой, он какой-то такой жгучий. — Она облизнула губы. — Я и не думала, что в Лондоне напитки другие. Но тут столько всего другого. Вот этот паб, например, — здесь гораздо оживленнее, чем в «Пяти колоколах»!

Она отхлебнула еще, хотя и сделала это автоматически, не думая, поскольку знала — так полагается.

Джон Астлей слушал ее вполуха — он высчитывал, сколько рома придется ему купить, чтобы она стала сговорчивой — готовой на что угодно. Он посмотрел на ее раскрасневшиеся щечки и глупую улыбку. Двух порций хватит, решил он.

Хотя Мейси и не вглядывалась в лица посетителей, а потому никого не узнала, один из них узнал ее. В толпе людей, собравшихся у бара, она не увидела Чарли Баттерфилда, стоящего там в ожидании выпивки, тогда как Чарли глядел на нее во все глаза. Но когда рядом с ней уселся Джон Астлей, а она принялась отхлебывать из стакана с пуншем, Чарли с отвращением отвернулся. Однако, ставя кружки с пивом на столик перед своими родителями, он не смог противиться искушению и сказал:

— Знаете, кто сидит в соседнем кабинете? Нет, мам, не вставай! — Он ухватил Бет Баттерфилд за плечи и снова усадил ее на стул, с которого она попыталась было подняться. — А то они тебя увидят.

— И кто же там сидит? — спросил Дик Баттерфилд, поднося кружку ко рту и недоверчиво пригубливая пиво. — Ух, хорошо.

— Этот красавчик Астлей с маленькой мисс Дорсет.

— Дорсет? Уж не Мейси ли? — удивилась мать. — Она-то что здесь делает? Тут ей не место.

Она повернула ухо к соседнему кабинету и прислушалась. С каждым глотком ромового пунша Мейси становилась все шумнее, а потому Баттерфилды могли слышать по крайней мере одну часть разговора — голос Джона Астлея звучал тихо и говорил он мало.

— Мы с мамой ходим в цирк два раза в неделю, — щебетала Мейси. — Так что я по нескольку раз видела все, что вы делаете. Я так люблю вашу кобылу, сэр. Вы на ней так здорово сидите.

Джон Астлей только хмыкнул в ответ. Он никогда не говорил в пабе о своей работе, да и выслушивать комплименты от нее у него не было никакого желания, но Мейси была недостаточно опытна, чтобы почувствовать это.

На самом деле он уже начал уставать от нее. Джон даже приглядел в пабе двух женщин, которые, как он чувствовал, могли бы доставить ему куда больше удовольствия, чем эта простушка. Она явно была девственницей, а он по своему опыту знал, что девственницы гораздо лучше в теории, чем на практике. Чтобы лишить их невинности, требовались известное терпение и ответственность, которую он не всегда хотел на себя брать; нередко они плакали, а ему хотелось женщину, которая получала бы от него удовольствие. Только мисс Лаура Девайн продемонстрировала некоторую девственную умудренность — она скорее смеялась, чем плакала, во время этого действа и была знакома со способами, какими женщина может доставить удовольствие мужчине, так что ему не нужно было обучать ее. Он тогда удивился, что она все еще девственница. Удивился он и тому, что потом она проявила иные черты, свойственные девственницам кроме слезливости, — уверенность в том, что теперь у нее есть какие-то права на него. После нескольких приятных свиданий он расстался с ней и отказывался верить, что она беременна от него, пока мисс Ганна Смит, отвесив ему пощечину, не подтвердила этот факт.