Это было лишь легкое касание губ, но я оттолкнула его и что было сил поплыла к берегу. Мне стало страшно. И дело было вовсе не в том, что он сделал, а в том, чего не хватало этому поцелую. В нем не было ни огня, ни страсти, одним словом — ничего из того, что в прошлом связывало нас с Джейком. Было только спокойное биение наших сердец и тихий плеск воды в озере.

Меня не огорчало то, что Джейк меня разлюбил. Садясь в автобус и начиная новую жизнь, я знала, что это все равно произойдет. Но даже выйдя замуж за Николаса, я продолжала задаваться вопросом: а что, если?.. Не то чтобы я не любила Николаса. Просто я считала, что какая-то часть меня всегда будет любить Джейка. Возможно, именно это и потрясло меня до такой степени: теперь я знала, что за прошлое держаться бессмысленно. Я была навечно привязана к Николасу.

Я легла на полотенце, которое привез с собой Джейк, и притворилась спящей. Когда Джейк вышел из воды и в очередной раз меня обрызгал, я даже не шелохнулась, хотя мне хотелось бежать, задыхаясь и вспарывая ногами горячий песок. У меня не шли из головы слова Эдди Савоя: «Я начну с обрывков правды». Я начинала понимать, что прошлое может окрашиватьбудущее, но оно его не определяет. Если я в это поверю, то смогу забыть обо всех своих прошлых ошибках.

Когда ровное дыхание Джейка сообщило мне о том, что он уснул, я села и потянулась к альбому. Открыв его на чистой странице, я нарисовала высокие скулы Джейка и золотистую щетину над его верхней губой. Между Джейком и Николасом было больше различий, чем сходства. В чертах Джейка ощущалась сдержанная энергия. Лицо Николаса излучало власть. Джейка я ждала всю жизнь. Николаса я завоевала за несколько дней. Представляя себе Джейка, я всегда видела его вровень с собой, хотя на самом деле он был на полголовы выше. Что касается Николаса… Мне всегда казалось, что в нем двадцать футов роста.

Николас въехал в мою жизнь на белом коне. Он отдал мне свое сердце, предложив также дворец, бальное платье и золотое кольцо. Он дал мне то, о чем мечтают все без исключения девчонки и на что я уже перестала надеяться. Не его вина, что сказочники забыли в своих книжках упомянуть о том, что после пышной свадьбы Золушке все равно пришлось стирать белье, чистить туалет и растить маленького принца.

Вдруг все пространство передо мной занял облик Макса. С широко открытыми глазами он перекатился с животика на спинку, и его личико озарила счастливая улыбка. Он осознал, что видит мир под совершенно другим углом. Я тоже понемногу начинала понимать, как это здорово. Что ж, лучше поздно, чем никогда, сказала я себе. Я взглянула на Джейка и вдруг поняла, в чем самая большая разница между этими двумя мужчинами. С Джейком мы уничтожили юную жизнь, а с Николасом создали.

Я уже заканчивала портрет, когда Джейк открыл глаза. Он сделал это по очереди: сначала один, потом второй.

— Пейдж, — сказал он, переворачиваясь на бок и глядя на песок. — Прости, я не должен был этого делать.

— Нет, должен, — ответила я, глядя на него в упор. — Все нормально, Джейк.

Теперь, когда его глаза были открыты, я смогла их нарисовать: блестящие зрачки, окруженные бирюзовой радужкой.

— Я должен был убедиться, — продолжал оправдываться он. — Я просто должен был убедиться.

Джейк пальцем опустил край альбома, чтобы взглянуть на рисунок.

— Ты стала рисовать еще лучше, — отметил он, осторожно, чтобы ничего не размазать, проводя пальцами по контуру портрета.

— Я просто повзрослела, — отозвалась я, — и приобрела кое-какой жизненный опыт.

Мы молча смотрели на его двойника, на отчетливо угадывающееся в его глазах удивление. Яркое солнце отражалось от белой страницы и заставляло нас щуриться. Он взял меня за руку и коснулся ею того места на портрете, где влажные кудри касались его шеи. Тут я нарисовала двух людей. Мужчина и женщина стояли, заключив друг друга в объятия. Издалека к женщине протянул руку мужчина, похожий на Николаса. К мужчине тянулась девушка с лицом Эллен.

— Все произошло так, как и должно было произойти, — сказал Джейк.

Он положил руку мне на плечо, и я не почувствовала ничего, кроме дружеского участия.

— Да, именно так, — прошептала я.

Мы сидели на брошенных на пол подушках в хижине Эдди Савоя и листали досье на последние двадцать лет жизни моей мамы.

— Сущие пустяки, — говорил Эдди, ковыряясь в зубах ножом для вскрывания конвертов. — Как только я понял, кто она такая, дальше все пошло как по маслу.

Мама покинула Чикаго под именем Лили Рубенс. Лили умерла тремя днями ранее, и мама написала для нее некролог. Ей было двадцать пять лет, и, если верить маме, она умерла после долгой и мучительной болезни. Мама присвоила номер ее страхового полиса, водительские права и даже свидетельство о рождении из Гленвуд Таун-холла. Мама так и не доехала до Голливуда. Каким-то образом она очутилась в Вайоминге, где работала в шоу «Дикий Запад» Билли Делайта. До этого она танцевала в кабаре, где Билли и обратил внимание на ее канкан. После недолгих уговоров она согласилась на роль Каламити Джейн в его шоу. Из факса, присланного Билли, следовало, что она скакала на лошади и стреляла из пистолета так, как будто делала это с рождения. Ровно через пять лет, в 1977 году, она сбежала, прихватив с собой самого талантливого ковбоя и бóльшую часть выручки за последний день.

На некоторое время Эдди потерял ее из виду, но вскоре нашел в Вашингтоне, где мама некоторое время работала в сфере телемаркетинга. Она подкопила денег, переехала в Чеви Чейз и купила лошадь. Сама она жила в кондо, поэтому лошадь продолжала держать в конюшне ее бывшего владельца, Чарльза Крэкерса, и трижды в неделю приезжала кататься верхом.

Из Чеви Чейза мама перебралась в Роквиль, штат Мэриленд, где приняла участие в избирательной кампании какого-то сенатора-демократа. Когда сенатор проиграл очередные выборы, она продала лошадь и купила билет на самолет в Чикаго, который тогда так и не использовала.

Фактически за все двадцать лет она лишь однажды совершила поездку, не связанную с переездом или сменой работы. 10 июня 1985 года она все-таки приехала в Чикаго. Она прибыла под именем Лили Рубенс и поселилась в Шератоне. Когда я читала эту часть досье, Эдди не сводил с меня глаз.

— Что случилось десятого июня? — поинтересовался он.

— Я окончила школу, — пробормотала я, оборачиваясь к Джейку.

Я попробовала в подробностях вспомнить этот день: белые платья и чепцы девушек, испепеляющие лучи солнца, раскалившего металлические каркасы раскладных стульев, речь отца Дрэхера, посвященную необходимости служить Господу в готовом принять нас грешном мире. Я попыталась разглядеть расплывчатые лица гостей, но прошло слишком много времени. На следующий день я уехала из Чикаго. Мама вернулась, чтобы увидеть свою дочь взрослой девушкой, и чуть с ней не разминулась.

Эдди Савой подождал, пока я дочитаю последнюю страницу досье.

— Последние восемь лет она живет вот здесь, — сказал он, ткнув пальцем в кружок на карте Северной Каролины. — Фарливиль. Я не смог раздобыть ее адрес. В телефонной книге ее тоже нет. Но здесь она в последний раз устраивалась на работу. Это было пять лет назад, но что-то подсказывает мне, что в городе размером с туалетную кабинку ты разыщешь ее без всякого труда.

Эдди снова сел за стол и вскоре протянул мне листок, на котором было нацарапано: «Женские штучки». Рядом значился номер телефона.

— Насколько я понял, это какой-то бутик, — пояснил он. — Ее там все отлично знают.

Судя по всему, все это время мама была одинока, не считая краткого эпизода с ковбоем. Я пыталась понять, что заставило ее поселиться среди холмов Северной Каролины и поступить на работу в свадебный салон. Я представила ее в окружении тюков аленсонских кружев, тончайших голубых подвязок и атласных туфель-лодочек. Когда я подняла голову, Джейк энергично тряс руку Эдди Савоя. Я открыла бумажник и извлекла его четырехсотдолларовый гонорар, но Эдди только покачал головой.