Я поворачивала за угол, когда на лицо упали первые капли, холодные и тяжелые. Когда я была уже на полпути к заправке Флэннаганов, ветер яростно трепал мои волосы и пытался сорвать куртку с моих плеч. Дождь хлестал меня по щекам и голым ногам с такой силой, что я, наверное, сбилась бы с пути, если бы не проделывала его годами.

Джейк втащил меня внутрь, спасая от бури, и начал целовать мой лоб, мои веки, мои ладони. Он стащил с меня насквозь промокшую куртку и обернул мои волосы лоскутом старой замши. Он не спросил меня, зачем я пришла. Я не спросила его, почему он оказался в гараже. Мы прислонились к поцарапанной дверце старого «шевроле», жадно ощупывая лица друг друга, как будто впервые знакомясь с их линиями и очертаниями.

Джейк повел меня к пригнанной на ремонт машине — внедорожнику «Джип Чероки». За его аквариумными стеклами неистовствовала буря. Джейк через голову стащил с меня рубашку, расстегнул мой бюстгальтер и провел языком по груди, от одного соска до другого. Скользнув руками по моей талии и животу, он расстегнул молнию на юбке и стянул ее через ноги. Я почувствовала руку Джейка на своей груди, а его губы уже прижимались к тонкой ткани моих трусиков и обжигали бедра.

И вот уже на мне ничего нет, и он стоит возле меня на коленях, гладя и ощупывая мое тело, как будто оценивая размеры своей новой собственности.

— Ты прекрасна! — говорит он.

Это звучит тихо, как молитва, а он склоняется надо мной и целует меня. Продолжая целовать меня, он начинает раздеваться. Одновременно он гладит мои волосы, а мне кажется, что меня пронизывают тысячи разноцветных стеклянных нитей. Они натянуты так туго, что я знаю точно — сейчас они не выдержат, они порвутся. Когда Джейк входит в меня, мир вокруг вспыхивает ослепительно белым светом. Затем я вспоминаю о необходимости дышать и двигаться. В момент, когда мир обрушился, я широко открыла глаза. Я не думала ни о Джейке, ни о мгновенной вспышке боли. Я не думала о дурманящем аромате «Мальборо» и помады, пропитавших интерьер джипа. Вместо этого я прищурилась, глядя в обезумевшее ночное небо и ожидая кары Господней.

Женщины лежали на синем ковровом покрытии, как цепь островков в океане. Их животы вздымались вверх и подрагивали в такт вдохам и выдохам. Николас опоздал на класс Ламазе. Более того, хотя это было уже седьмое занятие из десяти, Николас пришел сюда впервые. Все предыдущие он пропустил из-за занятости на работе. Пейдж настаивала на том, что это необходимо.

— Может, ты и умеешь принимать роды, — убеждала она, — но у врача и помощника роженицы абсолютно разные задачи.

«А какие задачи у отца?» — подумал Николас, но промолчал. Пейдж не признавалась в том, что очень нервничает, но он и сам это видел. И ей было совершенно необязательно знать, что последние несколько месяцев Николас каждую ночь просыпался в холодном поту, охваченный беспокойством за ребенка. Его волновали не роды, он мог их принять с закрытыми глазами. Но что потом? Он никогда не держал на руках младенца. Обходы педиатрических отделений во время практики в счет не шли. Он понятия не имел, как сделать так, чтобы ребенок не плакал. А как помочь ему срыгнуть? А каким он будет отцом, если его почти никогда нет дома? Конечно, с ребенком днем и ночью будет Пейдж, и это его устраивало намного больше, чем необходимость отдавать малыша в ясли. Во всяком случае, так ему казалось. Иногда Николаса охватывали сомнения относительно того, чему Пейдж сможет научить их ребенка. Ведь она сама почти ничего не знает об этом мире. Он подумывал о том, чтобы накупить красочных самоучителей типа «Как заставить ребенка говорить», «101 прием для стимуляции интеллектуального развития вашего малыша», «Путеводитель по развивающим играм и игрушкам», но знал, что Пейдж обидится. Да и вообще идея материнства ввергла Пейдж в такую депрессию, что он пообещал себе не затрагивать острых тем до появления малыша на свет. Николас вцепился в край двери, обводя глазами класс. Ему впервые пришло в голову, что он, возможно, стесняется своей жены.

Она лежала в самом дальнем конце комнаты. Ее волосы рассыпались по ковру, а руки покоились на огромном бугре живота. У всех остальных женщин были партнеры, но Пейдж была одна. Терзаясь угрызениями совести, Николас быстрыми шагами пересек комнату. Он осторожно сел на пол позади нее, а ведущая занятие медсестра подошла к нему, чтобы пожать руку и предложить табличку с именем. НИКОЛАС — значилось на табличке, снабженной изображением улыбающегося пухлощекого младенца.

Медсестра дважды хлопнула в ладоши, и глаза Пейдж распахнулись. Она улыбнулась ему, глядя на него снизу вверх, и он понял, что на самом деле она даже не пыталась расслабиться. Она притворялась. На самом деле она почувствовала его появление чуть ли не раньше, чем он отворил дверь класса.

— Добро пожаловать на занятие для провинившихся мужей, — прошептала она.

Николас откинулся на подушки, которые опознал как атрибуты собственной спальни, прислушиваясь к рассказу медсестры о трех этапах родов и о том, чего следует ожидать в ходе каждого из них. Он подавил зевок. Медсестра показывала будущим роженицам и их мужьям фотографии плода, со скрещенными ручками и ножками продвигающегося по родовым путям. Бойкая белокурая женщина в другом конце комнаты подняла руку.

— Правда ли, что наши роды будут очень похожи на роды наших матерей? — поинтересовалась она.

Медсестра нахмурилась.

— Каждые роды очень индивидуальны, — задумчиво сказала она, — но определенная связь действительно существует.

Николас почувствовал, что сидящая рядом Пейдж напряглась.

— Интересно, — прошептала она.

Внезапно он вспомнил, что накануне вечером вернулся домой из больницы и застал Пейдж в слезах. Она сидела на диване в ночной сорочке без рукавов, несмотря на то что на улице было очень холодно. Слезы катились по ее щекам, а она даже не пыталась их вытирать. Ее нос покраснел, глаза распухли. Николас бросился к ней и обнял, стараясь понять, что происходит.

Продолжая всхлипывать, Пейдж кивнула в сторону телевизора, по которому показывали какую-то пресную рекламу «кодака».

— Я ничего не могу с собой поделать, — пробормотала она. — Это от меня не зависит…

— Николас? — повторила медсестра.

Остальные будущие отцы косились на него и ухмылялись. Пейдж похлопала его по руке.

— Ну давай же, — подбодрила она его. — Это нестрашно.

Медсестра уже протягивала ему нечто, похожее на огромную белую миску, снабженную ремнями и застежками.

— В честь вашего первого занятия, — сказала она, подавая Николасу руку и помогая ему встать. — Это Живот сочувствия.

— О господи! — выдохнул Николас.

— Пейдж носит живот уже семь месяцев, — упрекнула его сестра. — Неужели вы не вытерпите каких-то полчаса?

Николас сунул руки в отверстия, не сводя с медсестры возмущенного взгляда. Вся штука весила тридцать четыре фунта, а в мягком накладном животе что-то непредсказуемо болталось из стороны в сторону. Николас шевельнулся, и что-то твердое вонзилось ему прямо в мочевой пузырь. Медсестра застегнула ремни вокруг его талии и на плечах.

— Попробуйте пройтись, — предложила она.

Николас знал, что она хочет, чтобы он упал. Он осторожно поднимал и опускал ноги, бесстрашно неся перед собой этот странный болтающийся груз и стараясь не обращать внимания на боль в пояснице. Он пересек комнату и с торжествующим видом обернулся к аудитории и Пейдж. Но тут сзади раздался голос медсестры.

— Бегите! — распорядилась она.

Николас расставил ноги пошире и попытался двигаться быстрее. Это скорее походило на какие-то нелепые прыжки, чем на бег. Кое-кто из женщин засмеялся, но лицо Пейдж осталось неподвижным. Медсестра бросила на пол ручку.

— Николас, — опять заговорила она, — вы не могли бы мне ее подать?