Оглянувшись, Лопух увидел, что Кашка внезапно уселась столбиком, поставив вертикально свои большие уши, которые обычно торчали у нее в разные стороны. Зная, что она наделена сверхострым слухом, Лопух тоже насторожился, однако, как он ни старался, ему никак не удавалось расслышать ничего особенного.

Налетевший неожиданно шквал едва не сбил его с ног, и Лопух тихо выругался. «Пропащий день», — подумал он. Остальные члены делегации были с ним полностью согласны. Припав к самой земле и прищурив от ветра глаза, они выглядели так, словно были сыты проклятой погодой по самые уши.

— В чем дело? — прокричал он, перекрывая шум ветра. — Ты что-нибудь слышишь или что?

— Нет, нет, я никогда не слушаю того, что хорошо слышно! — взволнованно прокричала в ответ Кашка. — Я прислушиваюсь к тому, чего не слышно!

Лопух приложил все свои силы, чтобы как можно скорее продраться сквозь все смысловые оттенки

услышанного заявления. Подкомитет по образованию, должно быть, тысячу раз обращал внимание кроликов на необходимость выражаться коротко и ясно, чтобы остальные жители леса воочию увидели их умственное превосходство и легче поддавались исходящей от них силе убеждения, однако привычка выражать свои мысли витиеватым образом оказалась довольно живучей.

Он как раз собирался спросить, к чему же она в таком случае прислушивается или чего же именно она не слышит, но в это время ветер донес до него ответ. Монотонное урчание медленно двигавшейся по дороге человеческой грохоталки, которое он слышал все это время, но воспринимал просто как шумовой фон, внезапно прекратилось, и эту перемену уловили чуткие уши Кашки.

— То, чего я не слышу, звучало примерно как грохоталка, которая привозит в лес человека и его желтую собаку, — сообщила Кашка.

Лопух снова выругался. Если Кашка права, им придется отказаться от своей миссии и вернуться домой. А это, в свою очередь, — при нынешних деликатных обстоятельствах — могло привести к катастрофе.

— Можно я посижу с тобой, Мега? — спросила Мата и, не дожидаясь ответа, улеглась на подстилку.

Мега с довольным видом кивнул. Он поспешил на церемонию Посвящения, но не для того, чтобы услышать откровения Старейшин, а из-за возможности впервые оказаться частью группы. Может быть, ему и придется вконце концов смириться со своей необычностью, на которой продолжала настаивать Шеба, однако это вовсе не означало, что ему не хотелось быть как все. И вот наконец он, в толпе одногодков, лучезарно улыбается тем, кто хоть раз повел себя с ним дружелюбно. А то, что такая привлекательная самочка, как Мата, сама

подошла к нему и села рядом, переполняло его маленькое сердце гордостью.

С формальной точки зрения Старейшины имели право провести инициацию молодняка гораздо раньше, однако, как правило, они выжидали, пока норки-подростки не достигнут порога зрелости. Что касалось формирования у молодежи подходящего образа мыслей, то эта задача возлагалась на родителей. Посвящение являлось, по сути, лишь формальностью, которая завершала процесс идеологического воспитания и благодаря которой молодые зверьки должны были понять: все, что успели вдолбить им в головы родители, является не чепухой на постном масле, а официальной доктриной, законом, определяющим и регламентирующим все стороны жизни в вольере. Шеба, однако, вела себя совсем не так, как большинство родителей.

— Держи открытыми глаза и почаще давай себе труд задуматься над тем, что увидишь, — говорила она. — Ты должен сам для себя решить, что правильно, а что нет. Было бы лучше всего, если бы ты на время вовсе позабыл о Старейшинах. Сосредоточься на себе, наслаждайся жизнью, играй и ожидай…

— …Своего времени,— перебил ее Мега, и они оба расхохотались. С некоторых пор они часто шутили по этому поводу, и Мега даже начал легче воспринимать свою непохожесть, свое отличие от других молодых норок.

Тем не менее Шеба заботливо проинструктировала сына, как ему надлежит себя вести.

— Может быть, ты и не такой, как все, — поучала она, — однако именно поэтому ты не должен выделяться. Запомни главные правила: гляди в землю, когда проходишь мимо Старейшины, всегда обходи его слева и никогда не заговаривай первым.

Благодаря материнским советам Меге ни разу не пришлось разговаривать с кем-либо из Старейшин. Они просто-напросто не обращали на него внимания — как, впрочем, и остальные взрослые. Исключение составлял лишь Рамсес — из среднего поколения. Он просто из шкуры готов был выпрыгнуть, лишь бы

завязать дружбу, и не только с Мегой, но и вообще с молодежью.

Между тем Мега, пристально наблюдавший за Старейшинами, заметил, как все они заискивают перед Хранителем. Стоило ему только появиться на пороге — и они бросались к решетке приветствовать его. Мега видел, как они униженно следуют за ним вдоль прохода, какими преданными глазами глядят, пока он кормит их или прибирает в клетках, а главное — как Хранитель реагирует на низкопоклонство, разговаривая с ними ласково и время от времени оделяя их какими-то лакомствами.

Только потом Мега понял, как ловко и умело Старейшины организовали жизнь в вольере, чтобы при любых обстоятельствах получать все самое лучшее: самые просторные клетки в самом теплом углу, самое лучшее время для прогулок по игровой площадке, недоступное для других уединение в уборной и — самое главное — право быть первыми у кормушки. Правда, ни одна из норок никогда не бывала по-настоящему голодна, однако лишь Старейшины постоянно жирели, и шерстка у них неизменно лоснилась. Старый Массэм вообще еле ходил, и даже у Габблы, самого активного и подвижного из Старейшин, глазки просто утопали в складках жира и казались крошечными, глубоко посаженными, хотя у всякой нормальной норки глазки-бусинки обычно несколько навыкате.

Когда Габбла вышел из своей клетки и призвал собрание к порядку, Мега невольно придвинулся к Мате, которая улыбнулась ему так, что голова у него закружилась.

Габбла громко откашлялся.

— Как вы все знаете, наш Хранитель принадлежит к человеческой породе, — сказал он своим глубоким, густым голосом. — Люди — выдающиеся существа, не так ли?

Слушатели покорно кивнули.

— Они такие большие, что мы должны относиться к ним с уважением, верно я говорю?

Молодые норки снова кивнули. Они очень хорошо знали, как соотносятся размеры с физической силой,

которая для жизни в вольере значила многое, если не все.

— И у них вовсе не одна шкура, как у нас, — напомнил Габбла. — У людей бывает несколько шкур, которые они снимают и надевают по желанию или по погоде.

Глашатай был совершенно прав. Летом, в самую жару, которая, к счастью, прошла, их Хранитель надевал самую легкую шкуру, в то время как норки продолжали париться в своих мехах. Сменные шкурки — это действительно умно! Все молодые норки сошлись на этом единодушно.

— Люди вообще очень хитрый народ, — продолжил Габбла, словно прочтя их мысли. — Вот почему именно они, а не мы создали мир, в котором мы живем. Это они построили из бревен наш теплый и крепкий сарай, они соорудили наши прекрасные клетки, а ведь это далеко не все, что они могут. Вспомните: если им нужно, люди умеют превращать ночь в день!

Молодняк яростно кивал. Фокус со светом, который время от времени проделывал Хранитель, не переставал восхищать их.

— Да, люди могущественны, но они добры к нам! — возвысил голос Габбла и ободряюще улыбнулся. — И больше всех любит норок наш Хранитель. Ну-ка, скажите, кто дает нам нашу восхитительную еду?

— Наш Хранитель, — хором отозвались неофиты, впрочем не без некоторого колебания. Память о всеобщем мучительном запоре была еще свежа.

— Совершенно верно! — с энтузиазмом подхватил Габбла.— И не забудьте о воде. А однажды, если мы будем хорошими и не будем огорчать нашего Хранителя, он заберет всех нас в Счастливую Страну, где мы вечно будем жить в неге и довольстве.

Габбла благодушно обежал собрание взглядом своих заплывших жиром глаз.