«Что бы это могло означать? — подумал озадаченный Филин. — Если завирушки намерены быть любезными с норками, то они вынуждены будут позволить им остаться. Может, у них это называется „проявить твердость"?..» Он едва не расхохотался в голос, когда попытался вообразить себе завирушку в гневе. Судя по всему, Борис на другом конце площадки подумал примерно о том же, вот только смешная сторона всего сказанного до него, как обычно, не дошла. Барсук свирепо тряс своей полосатой головой, что, насколько было известно Филину, предвещало взрыв.

Завирушка, проникшись сознанием собственной значимости, несколько раз пискнула, прочищая горло.

— В качестве исходного наша рабочая группа предлагает следующий текст: «Мы, птицы, звери, АРРЛ (Ассоциация Рыб и другого Речного Люда) и МПС (Мириады Прочих Существ) Старого Леса, составляющие Общество Сопричастных Попечителей, не можем дальше мириться с многократными нарушениями принятых нами Лесного Уложения о Порядке и Билля о Правах Существ и требуем, чтобы вы, норки, либо полностью прекратили свою разрушительную, не совместимую с духом и буквой упомянутых документов деятельность, либо немедленно переселились в другую местность, так как ваше присутствие в нашем Старом Лесу подрывает основные устои нашего общества, дестабилизирует его и отрицательно сказывается на общей экологической ситуации».

Некоторое время собрание молча переваривало эту словесную кашу. В тишине презрительное фырканье барсука прозвучало особенно громко и оскорбительно.

— Мы, трепачи пустоголовые, не можем мириться с тем, что вы нас жрете, и предлагаем вам либо проваливать из нашего обожаемого леса, либо превратиться в глупых кроликов и носиться по лесу с собрания на собрание,— провозгласил он тоненьким баском, явно пародируя писк завирушки, а потом повернулся к собранию массивным задом и заковылял прочь.

— Петиция, это, конечно, очень хорошо,— громко сказал Филин, не в силах больше молчать. — Но я позволю себе задать один простой вопрос: кто возьмется ее доставить?

Наконец-то их проняло, торжествуя, подумал он, увидев, как Сопричастные Попечители прячут глаза, с беспокойством переступая с лапы на лапу. Но его радость оказалась недолговечной.

— Я, — просто сказал Лопух, и клюв Филина сам собой открылся. В следующее мгновение кролик разразился продолжительной и страстной речью, в которой много и красиво говорил о торжестве здравого смысла,

в Филин, решив, что это самая длинная записка самоубийцы в истории, сдался без возражений.

Остальные Сопричастные Попечители слушали своего лидера в благоговейном молчании. Шум поднялся только тогда, когда на Пне Лопуха сменил белый голубь.

— Я тоже полечу и понесу в клюве оливковую ветвь, — проворковал он.

— Какую ветвь?! — взволнованно крикнула Рака из гущи грачиной стаи, рассевшейся над самой головой Филина. Поначалу она очень гордилась тем, что ей удалось убедить своих знакомых прийти на собрание, однако, как она и боялась, кроличья дурость все-таки выплыла на поверхность. Нет, никогда больше она не поддастся на уговоры своего старого дружка Филина…

— Оливковую, — спокойно повторил голубь.

— Но в нашем лесу не растут оливы, глупая ты птица!

Голубь с невинным видом скосил на нее глаз.

— Молодой побег орешника, веточка дуба, ясеня, платана — все годится. Никакого особенного значения это не имеет, — безмятежно сказал он. — Главное, что веточка в моем клюве представляет собой универсальный символ мира. При его появлении все убийства тут же прекращаются, и на земле торжествуют мир и гармония.

Завирушки стайкой ринулись на трибуну, чтобы поддержать это дурацкое заявление, и Рака почувствовала, что с нее хватит.

— И как, по-вашему, восторжествует мир? — задала она риторический вопрос. — Нет, нет, не говорите мне. Я сама вам расскажу. Ты, значит, полетишь на Плато с веточкой в клюве, а норки, лишь только завидят тебя, сразу поймут, что до сего момента они жили совершенно неправильно. Послушай, птица, — продолжала она насмешливо,— может, тебе еще поворковать для эффекта? Кур-кур, мерзкие норки! Будьте хорошими, мерзкие норки. Кур-кур! Уходите-ка поскорей, мерзкие норки!..

Она так удачно подражала мягкому голубиному воркованию, что многие не удержались и прыснули.

— «О ужас! — скажут мерзкие норки. — Какими мы были нехорошими! Взгляните только на эту зеленую ветку в клюве чудесной белой птицы! Этот универсальный символ указывает нам, что где-то мы оступились. Как нам стыдно! Мы действительно вели себя мерзко и теперь должны поскорее убраться отсюда, чтобы все лесные зверюшки жили мирно и счастливо. Прощайте, милые лесные жители. Просим у вас прощения за причиненное беспокойство. Не поминайте лихом!» Я ничего не пропустила? — строго спросила Рака под восторженное хихиканье других грачей.

— Возможно, — невозмутимо отозвался голубь, у которого не встопорщилось ни одно из его сверкающих белых перьев. — Боюсь, правда, что мы, голуби, не очень много знаем о самом символе. Наша миссия состоит в том, чтобы служить гонцами, доставляющими его в нужное место.

— Ну ладно, гонец, расскажи-ка нам, как действует твой символ?

— Он взывает к светлым сторонам характера норок, — с готовностью отозвался голубь. — А что?

— Неужели никто из вас еще не понял, что у норок нет светлых сторон характера? — прокаркала Рака, словно не веря своим ушам. — Неужели вы еще не усвоили, что единственным языком, который они понимают, является язык силы? Убей или умри — это им ближе и понятнее.

Филин не мог не признать, что Рака права, однако даже его тронула хрупкая красота этого изящного, снежно-белого существа. Контраст между голубем и угольно-черной крикливой Ракой был разителен. «Неужели, — подумал Филин, — Рака не понимает, что перед ней просто тупой самодовольный блондин, которого не стоит принимать всерьез? Отчего она так разгорячилась?»

Он повернул голову, чтобы призвать ее к порядку, но увидел, что в этом нет нужды. Рака в ярости только сдавленно хрипела, широко разевая черный блестящий клюв.

— Какой у нас следующий вопрос на повестке? — властно проухал Филин, отворачиваясь.

Других вопросов не было.

— Собрание объявляется закрытым! — гаркнул Филин, взлетая. У него было только одно утешение: на его памяти это оказалось самое короткое собрание Сопричастных Попечителей.

— Охотничьи команды готовы, мой Вождь. Ты должен сделать выбор.

— Хорошо, сейчас я выйду.

Прежде чем покинуть нору, Мега тщательно зачесал наверх мех на макушке; он бессознательно проделывал это с тех пор, как Отдел норкетинга рекомендовал ему агрессивный стиль. Его сомнения относительно правомерности кампании по истреблению кроликов улеглись, когда он увидел, какой замечательный эффект она дала едва ли не с первых дней. Усилиями Макси сфера жизненных интересов норок теперь охватывала не только лес, но простиралась далеко за его пределы. Буквально вчера вечером Отдел норкетинга с гордостью ознакомил его со своим последним докладом.

— Наша идея работает превосходно, о великий Вождь, — уверенно провозгласили они. — Сейчас пока трудно сказать, насколько восстановился рынок прочих живых существ, однако наши статистические исследования неопровержимо показывают, что в последнее время их добыча осуществляется исключительно с пищевыми целями. Вот, взгляни сюда!

Они забегали вдоль стен большой залы, на которых были нацарапаны многочисленные таблицы и графики. Статистические кривые решительно указывали вверх, и это вселяло надежду.

— Мы можем с уверенностью заявить, — продолжали М-Первый и М-Второй, —г лесной рынок миновал критическую стадию. Пищевая доступность по некото-

рым видам живых существ выросла уже на пять процентов и продолжает повышаться.

Мега решил не расстраивать их и не говорить, что ему не нужны графики и цифры там, где он чует нутром. И им, и ему и так было ясно, что кампания, направленная на массовое истребление кроликов, и была тем самым убийством ради убийства, которое так нравилось норкам и давало выход их разрушительной энергии. Горы черепов тонули в морях крови, и массы ликовали в предвкушении каждого нового опустошительного рейда.