— Я слышу их голоса как наяву…— зевая, отозвался Фредди.— Как они там выражаются, Бо? «С одной стороны, это может привести к гибели леса, каким мы его знаем…»

— «Ас другой стороны, нельзя выпустить из лап такую редкую возможность…» — подхватил Борис и заломил свои похожие на лопаты передние лапы, пародируя крайнюю степень отчаяния.

— Ну а если старый Длинноух прав? — вставил Филин. — Лично я почему-то чувствую, что все это очень и очень серьезно!

— А вот я ничего такого не слышал, — решительно отозвался Борис. — Возможно, правда, что это слишком сложно для меня, старина, — добавил он, все еще стараясь быть с приятелем помягче. — Мы, барсуки, ребята простые, и высокие материи нам недоступны.

— Наверняка грядущая катастрофа имеет отношение только к кроликам,— вставил и свое слово Фредди. — Допуская, конечно, что твой Дедушка Длинноух не ошибается и в лесу действительно что-то произойдет… Я ничуть не удивлюсь, если в ближайшее время кроликов поразит эпидемия миксоматоза. Я готов даже укусить себя за хвост, если это не так.

— Давай не будем усложнять, Филли, — мягко сказал Борис. — Может быть, нам даже лучше будет некоторое время не встречаться, раз ты так глубоко увлечен кроличьими делами.

Во всех остальных местах с Филином обошлись куда как решительней.

— Постоянный Исполнительный Хвастун! — приветствовала его Рака.

— Я хочу знать только одно — когда ты наконец починишь вот этот угол гнезда? — заявила ему Юла. — Твои блохастые кролики могут и подождать.

— Не будет этого, — с вызовом ответил Филин.

Он попросту не мог отделаться от впечатления, которое произвели на него речи Дедушки Длинноуха. Что ж, если всем остальным это безразлично, он готов был хоть землю рыть, лишь бы добраться до сути. В конце концов, что бы там ни говорили всякие горластые гра-чихи, он был единственным в лесу существом, обладающим основательностью, оторвитетом, безграничной мудростью, взвешенностью суждений и — в качестве Исполнительного Председателя — реальной властью.

Остракизм считался в колонии самой тяжелой карой, поскольку норки с детства в тесноте вольера привыкали к постоянному общению друг с другом. Рано или поздно бремя одиночества и стыда становилось настолько непереносимым, что жертвы приговора ломались и были готовы на все, лишь бы вернуться в привычный круг общения. Им приходилось долго и униженно каяться на глазах у всей колонии, прежде чем они получали официальное — «из снисхождения и милосердия» — разрешение вернуться в лоно семьи и друзей.

Меге, напротив, несколько дней молчания дались сравнительно легко. Отчасти причина этого крылась в том, что он привык быть в вольере чужаком, с которым другие норки всегда общались неохотно, но главным образом это был гнев на трусость и произвол Старейшин. Как они посмели запретить ему разговаривать с теми, с кем он хочет? Ну ничего, теперь он им покажет!

Шеба, заранее готовившая его к любым поворотам судьбы, тоже помогла ему, предсказав остракизм как один из возможных шагов, которые предпримут Старейшины. «Когда наступит критический момент, — говорила она, — для них это будет единственный способ заставить тебя молчать».

Теперь, оказавшись именно в таком положении, Мега с особенной остротой ощутил свою потерю. Вместе с тем, располагая неограниченным временем для размышлений, он неожиданно подумал, что исчезновение и вероятная гибель матери случились весьма своевременно. Конечно, нехорошо было думать таким образом, однако он не мог не понимать, что для того, чтобы стать самим собой, ему необходимо было освободиться от влияния Шебы. С тех пор как ее забрали, Меге удалось почти полностью отучиться смотреть на вещи ее глазами. Даже то, как Шеба обрушила на него переданные ей Соломоном знания, казалось ему теперь до невозможности мелодраматичным, однако и открывшаяся Меге романтическая наивность матери не помешала ему любить ее еще сильнее — и еще острее переживать горькую утрату.

«К тому времени, когда тебя подвергнут насильственной изоляции, — объясняла Шеба, — твоя идея об убийстве норок людьми ради их шкурок уже будет вовсю гулять по колонии, и с этим Старейшинам уже не справиться. Твоя сила, Мега, не в том, что ты провозвестник новых идей, твоя сила в том, что ты провозвестник истины, и — как всякая истина — она в конце концов восторжествует!»

Но в действительности все оказалось не так. Выдумка Психо насчет «хреновины» сильно исказила нарисованную Шебой идеалистическую картину. Поразмыслив на досуге, Мега довольно скоро пришел к заключению, что революция — это не просто правда, которую можно единожды изречь, после чего она сама пробьет себе

дорогу к победе. Точно так же не была она и чистой наукой со своими раз и навсегда утвержденными правилами и законами. Как верно заметила Мата, тут ничего нельзя было планировать заранее. В частности, вопреки предсказаниям Шебы, Старейшины предоставили ему самому возможность что-то делать со своей изреченной истиной.

Мата решила тайно встретиться с ним только после того, как тщательно проанализировала умонастроения жителей колонии. Поначалу, правда, она хотела открыто обратиться к Меге, однако скоро рассудила, что особого смысла в этом нет. Ее тоже подвергнут остракизму, и на этом дело и кончится. Была у нее надежда, правда высмеянная Психо, что молодые норки сами начнут заговаривать с Мегой, презрев запрет Старейшин. Молодым самочкам Мега казался вдвойне привлекательным благодаря романтическому ореолу мученика-изгнанника, однако и сверстники-самцы нередко приближались к нему, выражая таким образом свою солидарность и поддержку. И только теперь она поняла, что дальше этого никто из них не пойдет и что она слишком многого ждала от молодняка.

Психо, опьяненный успехом, предавался бесконечному самовосхвалению, изрекая одну глупость за другой.

«Старейшинам скоро придется провести открытые дебаты по поводу моей "Песни о хреновине",— легкомысленно заявлял он. — Она стала настолько популярной, что они неминуемо проиграют, и тогда мы без труда их спихнем. Как тебе моя идея?» — «Ты действительно считаешь, что Старейшины настолько глупы, что пойдут на это? — резко парировала Мата. — Действительно, молодежь любит твою хреновину, — добавляла она без улыбки, — но я не уверена, что кто-то захочет рисковать ради нее своей шкурой. И поскольку я уже решила побеседовать с Мегой, у меня есть для тебя новое задание. Я не хочу, чтобы меня видели с ним, поэтому ты должен организовать мне надежное прикрытие».

«Есть какие-нибудь конструктивные идеи?» — поинтересовался Психо, продолжая глупо ухмыляться.

«Да, есть, — жестко ответила Мата. — Ты должен учинить свалку, притвориться, будто ты вот-вот лишишься хвоста и самой жизни в придачу, и продержаться, сколько сможешь».

Психо с трудом сглотнул.

«Можешь сам выбрать себе противника, — продолжила Мата. — А нет — так мои подруги с удовольствием это устроят».

«Пожалуйста, не утруждайся, — торопливо проговорил Психо.— Я уж лучше сам…»

И теперь Мега не без удовольствия прислушивался к пронзительным воплям боли и шуму драки, доносившимся из противоположного угла игровой площадки.

— Я велела своим воительницам выступить на его стороне, — ухмыльнулась Мата. — Но все равно нельзя рассчитывать, что Психо продержится долго, поэтому давай покороче. Скажи честно и откровенно, готов ли ты сделать следующий шаг. Если ты согласен, то единственное, что от тебя потребуется, это постоянно оставаться на виду у норок, особенно у старших.

— Кажется, мне понадобится алиби, — немедленно понял Мега и сурово спросил: — Зачем?

— Не скажу,— твердо сказала Мата. — Абсолютно необходимо, чтобы ты не знал, в чем дело. К тому же я не намерена рисковать, встречаясь с тобой. В данных обстоятельствах я свободна действовать как мне больше нравится.

В глубине души Мега понимал, что его затянувшаяся изоляция только усиливает влияние двух его подчиненных, которые, в отличие от него, могли общаться с кем угодно. Впрочем, Мата подняла какой-то гораздо более существенный вопрос.