— Я клянусь тебе, что до сегодняшнего дня я не знал, где находились эти туннели, или что они вообще они существовали. Я нашел их, потому,… что меня к ней привели.

— Кто? Определенно не Натаниель.

— Призрак.

По ее лицу, он понял, что это показалось ей безумным. И как он мог с этим поспорить? Он не верил в призраков, — или не верил до сегодняшнего вечера. Но, оглядываясь на все, что случилось с тех пор, как он появился в Пэнхоллоу. Это казалось единственным объяснением, имеющим смысл.

Он провел пальцами по волосам, потянув их, пока корни не заболели. — В ту ночь, когда мы познакомились, призрак провел меня через торфяник и до часовни. Это она не дала мне утонуть в тот день, когда мы забирались на скалу. Она провела меня в туннель под домом. И помогла мне проскользнуть через отверстие, которое мы сделали в завале.

Глаза Софи стали такими же ледяными, как туман. Под ее молчаливым взглядом Чад горел, сжимался, умирал.

— Лжец, — ее глаза наполнились слезами, новой горечью. — Только подумать, — Боже, прости меня, я отдалась тебе сегодня. Я отдала себя ради лжи. Призрачного удовольствия, которое я по-глупому считала реальным.

Ее слова рвали его душу. Дрожащая энергия под ее плащом, дала ему понять о ее намерении убежать. Прежде, чем она успела сделать шаг, инстинкт, рожденный из панического и упрямого отказа отпустить ее, захватил его. Он знал, что должен был отпустить ее; ей было бы лучше без него. Но всё же он кинулся к гранитной плите, схватил ее за руку, остановив ее бег. — Мои чувства к тебе — реальны, Софи. Никогда в этом не сомневайся.

— Этого не может быть, так как мужчины, которого я считала реальным, не существует. Если какой-то призрак бродит по этим торфяникам, то это был ты, преследуя меня с иллюзией, которой не существует. — Она старалась вырваться, но он ее удержал. Надгробие стояло барьером между ними, не давая ему подойти ближе или притянуть ее в свои объятия.

— Мужчина, который занимался с тобой любовью, существует; я клянусь, — сказал он. Боль отдачи взорвалась в его голове, он отбросил ее, стараясь найти верные слова. Истинные слова, хотя она могла их и не принять. — Это был я, Софи, не призрак. Я презираю то, что сделал, — те преступления, которые совершил. Я прибыл в Пенхоллоу, чтобы исправить всё это. Попытаться узнать имя того, кто является центром этих всех преступлений, и остановить их раз и навсегда.

— Почему я должна тебе верить? — ее голос звучал отдаленно, словно сквозь преграду.

— Мне так жаль… чертовски жаль… ты оказалась вовлечена во все это. Я попытался отослать тебя прочь, — боль охватывала его череп. Он моргнул, и поднял свободную руку, чтобы вытереть ледяной пот со лба. — Я пытался держаться подальше от тебя. Я не мог, я… я…

— Что с тобой не так? — слова колебались, словно она говорила под водой. Ее фигура затуманилась, когда темная дымка заполнила его зрение. Он покачнулся.

Потянувшись, он схватился за край надгробия. Вместе с тем он отпустил Софи, но она не убежала. Хотя казалось, что она собиралась, но неуверенно посмотрела на него. Он закрыл глаза и попытался сохранить равновесие, открыв их, когда почувствовал легкое давление на своих плечах. Ее руки.

Своими руками он схватился за край надгробия. Каким-то образом ее нежное, но твердое прикосновение дало ему силу, чтобы сразиться с той болезнью, которая настолько неожиданно подкосила его. Тяжело дыша, он выпрямился. Боль отступила, а в голове начало проясняться.

— Ты заболел? — спросила она, испытывая беспокойство, и он молился Господу, чтобы оно ему не привиделось.

А могла ли она действительно… переживать за него?

Голова Софи закружилась от суматохи последних дней. Смерть. Оружие. Туннели. Нападение. А теперь еще и это ужасное признание и невероятные объяснения Чада. Они свались на нее, как смертельно опасный прилив, сбив ее с ног и оставив барахтаться.

Граф Уайклифф, английский пэр… контрабандист? Преступник, которому не стоило доверять так же, как и тем бандитам с фермы? А теперь, к тому же, эта смехотворная сказка о призраках, — как будто не он сам совершил эти страшные деяния, а его направила чья-то рука. Как она могла так в нем ошибиться?

И когда его дрожащие плечи под ее ладонями стали неподвижными, она отдернула руки, боясь, что даже такой контакт с ним сделает ее восприимчивой к его лжи.

У нее всё внутри сжималось от пульсирующего сожаления. Она отдала свою невинность человеку, который, несмотря на теперешние заявления, не собирался ей ничего говорить. Унижение вызвало слезы, которые она не хотела — отказывалась — проливать. Ветер обдувал холодом ее щеки. Сжатыми в кулаки руками она вытерла последнюю влагу, откинула волосы с лица и подняла подбородок.

— Ты говоришь о призраках, — ровно заговорила она. — Всё, что ты мне говорил, всё, что мы пережили, было лишь призраком истины. Может быть, это была моя вина. Ты прав. Ты не раз старался отослать меня прочь, а я тебя не слушала. Я верила в сон и отказывалась просыпаться. Но теперь я проснулась. И впервые я ясно вижу тебя.

Она быстро прошла до конца ряда надгробий и посмотрела на торфяник.

Софи скорее почувствовала, чем услышала, как он подошел к ней. Девушка ругала себя за то, что испытывала острую нежность, которая, казалось, существовала по собственной воле. Даже сейчас он был центром ее женских желаний.

Она подпрыгнула от искорки, появившейся от прикосновения его пальцев к ее затылку.

— Не отворачивайся от меня, Софи.

Она услышала мольбу в его голосе, отчаянную надежду. Не в силах устоять, она мельком посмотрела на него через плечо. Казалось, сама жизнь покинула его черты, и на мгновение Софи испытала ужасное сомнение.

Мог ли он вовсе не заботиться о ней, и, тем не менее, быть настолько посеревшим, настолько расстроенным?

— Холодно, — заметила она. — И нечего нам делать в этом заброшенном месте.

— Оно не заброшено, если ты и я здесь вместе. — Чад обошел ее, и они оказались лицом к лицу. Он дотронулся до ее щеки, кончики пальцев обожгли ее кожу. — Можешь ли ты отрицать магию этой часовни? Она всегда появлялась, когда нам было необходимо, но никогда в одном и том же месте.

Софи подняла руку к лицу, как будто хотела стереть жажду, вызванную его прикосновением. — Торфяники ошеломляют, сопутствуют обману зрения. Часовня не двигается по округе, словно живое, благожелательное существо, желающее послужить нам.

— Так ли это?

Она очень хотела бы поверить в истинность подобного предположения, но логическая ее часть отказывалась верить в подобное явления.

— Я сегодня причинил тебе боль, — прошептал он. — Боже, мне так жаль. Это утро значило для меня больше, чем…

— Даже говорить не смей о сегодняшнем утре. — Ее сердце сжалось в тиски, она крепко закрыла глаза, стараясь не видеть его, — стараясь преодолеть опустошительное желание, которое вызывал в ней один его вид. Даже после всех этих часов, ее бедра болели, горьковато-сладкая боль напоминала ей о том, как страстно он обладал ею, о нем, длинном и широком, наполняющем ее, невозможно и чудесно.

— Софи, я…

— Ты что? Скажи, и давай покончим с этим.

Он открыл губы, — эти бархатные, чувственные губы, — и вдохнул. Но когда она посчитала, что он заговорит, он резко выдохнул. В его глазах появились знакомые тени, снова скрывая его мысли и делая его незнакомцем.

Она подавила рыдание, но прежде оно сдавило ей горло. — Я хочу вернуться в дом тети Луизы.

— Так нам обоим следует вернуться на ферму твоей тети.

Она открыла рот, чтобы сказать, что он нежеланный гость, но Чад поднял руку, не дав ей этого сделать.

— Твой кузен сам признался, что он и его отец вовлечены в контрабандную деятельность в Пенхоллоу, и поэтому у них могут быть именно те ответы, которые я ищу. Я намереваюсь подождать возвращение твоего дяди и расспросить его о том, что он знает. Так или иначе, Софи, я покончу с этим, начиная с сегодняшнего вечера. Вскорости, мужчины, напавшие на Доминика, — и что, важнее всего, их лидер, — будут арестованы. Или мертвы. Или я…