– Кто там?

– Фронтеньяк, ваше высочество. Я принесла ящик с лекарствами. Вместе со мной пришли и слуги.

Прежде чем Филипп успел ответить, в комнату ворвался Жак, сжимая в руках гремящую коробку с медикаментами. Увидев распростертое тело на кровати, он остановился как вкопанный.

– Ох, господи! Она уме…

Вошедшая следом Мари залилась слезами при виде своей госпожи, но Сюзанна была совсем из другого теста. Домоправительница оттолкнула Мари за руку.

– Тсс, девчонка! Ты только мешаешь. – Сюзанна мимоходом удостоила принцессу и Филиппа реверансом и направилась к кровати. – Ваше высочество. Ваша милость. – Как обычно, деловитая, она тут же загородила собой раненую, словно львица-мать, оберегающая своего детеныша. Когда она приподняла повязку и увидела обугленную глубокую рану в груди своей госпожи, ее глаза наполнились слезами. Филипп молча смотрел на неподвижное тело на кровати.

Принцесса шагнула прямо к нему.

– Филипп, вы не можете здесь оставаться, равно как и она. Нельзя терять времени.

Он в оцепенении кивнул.

Принцесса повернулась:

– Фронтеньяк, спуститесь и передайте монсеньору принцу, что я иду к нему тотчас же. Я должна помочь разобраться с обозом и ранеными. Дайте мне знать, что решите делать дальше.

Но не успела она дойти до лестницы, как вбежал запыхавшийся курьер и упал на колени к ее ногам. Он протянул ей записку.

– Ваше высочество, срочное донесение из вражеского лагеря.

Принцесса взглянула на бумагу и сделала знак Жаку и Мари.

– Спуститесь вниз и готовьтесь. Не забудьте закрыть за собой дверь.

Жак заколебался, но Филипп кивнул, и он покорно увел Мари вниз.

Как быстро принцесса получает донесения от своих шпионов в лагере Мазарини. Он откинулся в кресле и прикрыл глаза, чтобы не выдать своего любопытства. Он различил слабый звук срываемой сургучной печати и шелест разворачиваемой бумаги. Что-то необычное в тишине, последовавшей за этим, заставило его открыть глаза.

Сидя в профиль, Великая Мадемуазель, явно близкая к истерике, смотрела на письмо невидящими глазами и бормотала одно и то же:

– Нет. Нет. Нет.

Лицо, которое увидел Филипп, выражало боль и озадаченность, как у записного дуэлянта, проколотого шпагой зеленого новичка.

Филипп встал.

– Что еще случилось?

Он услышал не ответ, а вырвавшиеся у принцессы мысли вслух:

– Я никогда не думала… не до того было, просто делала, что была должна. Никто не собирался вредить Людовику. Уверена, его величество поймет это. – Она в муке прикрыла глаза. – Но как он сможет понять? Он ведь еще ребенок. А эта испанская ведьма, его мать, все перевернет с ног на голову и восстановит его против меня. – Побледнев, она перечитала послание еще раз.

Филипп сделал шаг к ней, но она подняла руку, словно отражая атаку.

– Нет! – Смяв бумагу в кулаке, она перегнулась вперед, словно кукла, у которой сломали спину, бормоча: – Надо как-то убедить его… я просто хотела спасти свои войска… я… – Скупая слеза оставила полоску на ее нарумяненных щеках.

Она выпрямилась.

– Не иначе, сам бог на стороне кардинала. – Ее голос стал сухим и сдержанным. – С тех самых пор, как родился Людовик, я посвятила себя одной-единственной цели – занять мое законное место подле него, стать королевой. Все, что я ни делала, сводилось к этому, даже мое участие в Фронде.

Великая Мадемуазель расправила письмо и прочитала его снова, словно слова в нем могли измениться. Потом она посмотрела куда-то вдаль мимо Филиппа.

– Когда я увидела, что люди Тюренна атакуют, отрезая нашим войскам путь к отступлению, я поняла, что должна что-то сделать, чтобы остановить их. Я просто не могла стоять и смотреть, как погибают тысячи моих солдат. Поначалу Мазарини ошибочно принял огонь наших пушек за выстрелы собственных. – Выражение горького удовлетворения сменило мрачность ее лица. – Но, когда он разобрался в том, что произошло, и через подзорную трубу разглядел меня, он закричал: «Огнем из пушек она убила свой будущий трон!»

Ее глаза наполнились слезами.

– С опозданием оглядываясь назад, я вижу, что мой звездный час уже прошел. – Она снова посмотрела в окно. – Если бы только я смогла понять это, когда происходили все эти события… Я никогда не спустилась бы с бруствера. – Она простерла руки вверх. – Я бы приняла смерть, бросившись вниз, величественная смерть – достойное завершение жизни! А теперь мне остались одни проклятия.

Ее руки бессильно упали, голос превратился в шепот:

– Наверное, бог наказывает меня. Когда врач после оспы сказал мне, что я не могу иметь детей, я понимала, что не должна думать о браке с Людовиком, но я не смогла расстаться со своей мечтой. – Филипп увидел в ее глазах безнадежную тоску бесплодной пустыни. – И вот теперь бог наказывает меня за мое честолюбие. Самая жестокая кара на свете – жить, лишенной того положения, для которого я рождена.

Филипп попытался утешить ее:

– Франция все еще нуждается в вашей отваге. Вы не должны опускать руки, ваше высочество.

Ее ответный взгляд был полон достоинства и боли. Потом она мимо него посмотрела на неподвижную белую фигуру на кровати.

– А вы знаете про… – Она вдруг замолчала, словно утаивая что-то.

– Про что, ваше высочество?

– Неважно. Все в божьих руках. – Она коснулась щеки Анны-Марии. – Сколь многих мы уже потеряли; я молюсь, чтобы вы не потеряли ее. Ваша жена удивительная женщина и исключительно храбрая. Она завоевала мое уважение задолго до того, как спасла мне жизнь. Берегите ее.

Он кивнул.

Тоскливая улыбка сделала принцессу какой-то юной и трогательно-беззащитной. Прошло несколько минут, прежде чем она вновь заговорила. Ее голос был спокоен.

– Мне надо идти. Внизу ждут меня. Ваших слуг я пришлю.

Филипп встал и проводил ее до лестницы. На прощание он низко поклонился.

– Да не оставит вас бог, ваше высочество.

Лишь немое отчаяние в ее глазах выдавало то, что она потеряла все, на что рассчитывала. Чувство глубокого сопереживания перехватило горло Филиппа. Прежде чем дверь закрылась, он бросил последний взгляд на принцессу, печальную и очень одинокую.

Она закрыла лицо руками, плечи поникли, дыхание было таким тяжелым, словно весь мир обрушился на нее. Но она не уронила ни слезинки.

Филипп еле держался на ногах. Безмерная усталость сковывала тело, затуманивала мозг. Он опустился в кресло возле кровати Анны-Марии, потянулся и помассировал виски. Он не мог позволить себе ни капли отдыха. Надо было решать, что делать дальше.

Одно было очевидно: предостережение принцессы очень серьезно. Никто из тех, кто был с ней в Бастилии, не избежит жестокой мести со стороны Мазарини. Высокое положение Великой Мадемуазель сможет защитить ее от пыток и тюрьмы, но у Анны-Марии такой защиты нет. Мазарини, конечно, жаждет крови и не упустит шанса расправиться с мятежниками.

Просить маршала о помощи бесполезно. Разве он не снял Филиппа с командования и не отправил на передовую линию фронта, в первые ряды кавалерийской атаки? Ничего не оставалось, как только бежать, и возможно скорее. Однако, будучи столько лет солдатом, Филипп не привык отлучаться, не испросив разрешения командира. Но, с другой стороны, обратиться за разрешением – значит, наверняка раскрыть свои планы Мазарини. Единственная для Анны-Марии надежда на спасение – это бесследно исчезнуть.

Исчезнуть? А почему бы не назвать это более точно, как назвал бы Жютте, – «дезертировать»?

Голова у Филиппа заболела с новой силой. Не желая признать, что он уже сделал выбор, перешагнув порог штаба Конде, он мучился, продумывая дальнейшие действия.

Чем больше он пытался сосредоточиться, тем громче звучали в его нещадно гудящей голове противоречивые голоса. Стоило ли рисковать всем – карьерой, репутацией, имуществом, всей судьбой – ради попытки спасти женщину, столь близкую к смерти? Она так слаба. Любое передвижение легко может погубить ее. И что тогда с ним будет?