Филипп, пока открытая карета неторопливо двигалась к городским воротам, невидящими глазами смотрел на проплывающие мимо дома и лавки. Какого черта он позволил заманить себя в ловушку, приготовленную принцессой? Эта оплошность заставила его согласиться на трепетную просьбу, почти мольбу Анны-Марии увезти ее «домой», в Мезон де Корбей.

В тот момент эта идея показалась ему находкой. Он будет избавлен от бдительного наблюдения принцессы и, хотелось бы верить, от ее козней, но вместе с тем будет достаточно близко, чтобы выяснить, всерьез ли она угрожала ему. За последние пять лет у него были интимные связи с несколькими придворными дамами из ее окружения, которые не испытывали к ней симпатии. Они с радостью предупредят его, если принцесса подаст жалобу и его должны будут изгнать из общества. Да, в Шевре ему будет проще защитить себя.

Он сидел хмурый, не обращая внимания на нежный ветерок с запада, который вместо обычного городского зловония приносил аромат распустившихся в полях цветов. Филипп обернулся, чтобы удостовериться, что телега с багажом и следящая за ним Сюзанна двигаются вслед за каретой. Убедившись, что это так, он удовлетворенно откинулся и взглянул на свою молодую жену.

Если бы только она не проснулась и не обнаружила, что его нет… Но это произошло, и проклятым женским чутьем она почувствовала, что за его объяснениями что-то скрывается. Вот так из ягненка делают козла отпущения.

Борясь со сном, Филипп перевел взгляд на Мари, пристроившуюся подле своей госпожи. Его раздражение возросло. Жена настояла, чтобы Мари ехала с ней – словно ей нужна была защита от Филиппа. Служанка должна ехать в телеге, а не сидеть рядом с госпожой, как компаньонка.

Филипп поглубже надвинул шляпу, прячась под ее широкими полями от утреннего солнца, и прикрыл глаза.

Иметь дело с этими проклятыми женщинами хуже, чем быть на войне. Чума возьми его жену и ее служанку. И принцессу. Чума возьми всех женщин на свете!

До тех пор, пока экипаж не миновал развилку, где была надпись «Шевре», Энни боялась, что Филипп нарушит обещание и они свернут на север к Гавру, где их ждет корабль. Первые десять миль она то опасалась, что он изменит свои планы, то гневно вспыхивала при воспоминании о случившемся. Однако сейчас она уже ничего не чувствовала. Ушли даже остатки тупой утренней боли.

Жизнь оказалась суровым учителем, и она не скоро забудет ее урок: любовь и верность в браке – одни иллюзии, идеалам нет места в реальном мире.

Однако в цинизме была и доля освобождения. Стать герцогиней де Корбей, вероятно, не так уж плохо. При всем своем вероломстве Филипп не был жестоким человеком. И знал, конечно, как доставить удовольствие в постели.

Сердце Энни вздрогнуло, стоило ей вспомнить его прикосновение к ее обнаженному телу.

Как можно стереть из памяти столь сильный взрыв страсти и столь позорное унижение.

В одном она была убеждена: если когда-нибудь она снова окажется с Филиппом в одной постели, это будет на ее условиях.

Когда нагромождение жалких домов окраин уступило место простору свежевспаханных полей, Энни откинулась назад и задумалась о том, что ждет ее впереди. Всю жизнь она страстно мечтала о месте, которое бы действительно принадлежало ей. Брак с Филиппом по крайней мере ей это дал. Он, может быть, и владелец поместья, но и она будет хозяйкой Мезон де Корбей. Неважно, что ждет ее там, усадьба станет ее домом. А там посмотрим.

На широкой проселочной дороге карета замедлила ход, а потом и вовсе остановилась у заржавевших ворот, окованных железом. Энни вглядывалась сквозь заросшие решетки, и ее охватило неприятное предчувствие.

Ей приходило на ум, что дом Филиппа может быть не столь величественным, как имение д'Харкуртов, но она никак не предполагала, что он окажется таким заброшенным.

Кучер слез с козел, отворил скрипящие ворота, и перед ними открылась изрытая проезжая дорога, которая, петляя, уходила в тень переплетающихся ветвей старых каштанов. Маленький караван двинулся вперед, неестественная тишина и мрачная тень от деревьев только усугубляли страхи Энни. Однако она не показывала вида, пока, раскачиваясь на ухабах, карета ехала еще чуть не целую милю. Наконец деревья расступились, приведя к огромной лужайке, усыпанной дикими цветами. Посреди этой лужайки – ее, видимо, когда-то величественное оформление превратилось в разноцветное запущенное буйство, – стоял дом.

Все страхи Энни улетучились вместе с остатками гнева. Она вскочила на ноги.

– О, Филипп! Тут прекрасно!

Ее взгляд скользил с остроконечных крыш на цилиндрическую въездную башню, замечая и окна с балконами, и резные каменные украшения, и полуразрушенные печные трубы. Но тут их карета попала в очередную выбоину на дороге, и Энни отнюдь не грациозно плюхнулась обратно на сиденье.

В поместье Корбей не было ничего величественного или элегантного; в сравнении с огромными домами Парижа он даже казался не особенно большим. Когда-то побеленные стены теперь были усеяны пятнами, напоминая изрытое оспой лицо, их вид скрашивали лишь квадраты окон и изящные вазоны с тюльпанами, нарциссами и анютиными глазками. На застекленных башенках, украшавших вход, кое-где недоставало черепицы, и сквозь разбитые верхние окна западного крыла проглядывало голубое небо, но каким-то непонятным образом старый дом умудрялся сохранять вид безмятежности и покоя и вызывал теплые чувства. Возможно, поэтому она сразу и искренне полюбила его.

– Скорее бы посмотреть, как там внутри.

Брови Филиппа взметнулись в изумлении.

– А я думал, вы будете разочарованы.

– Разочарована? – Энни покачала головой. – Нет. Я сразу в него влюбилась.

Экипаж остановился перед каменными ступенями входа, и они увидели на крыльце Жака. Он вышел во двор их поприветствовать.

– Добро пожаловать в дом, ваши милости. – Он открыл дверцу, как настоящий лакей, и, опуская лесенку, обратился к своему господину: – Мадам Плери чуть не хватил удар, когда я сообщил, что ваша милость едет прямо за мной. Она отправила сына в деревню за провизией, а сама принялась снимать чехлы с мебели. Так что внутри вы ничего не увидите за той пылью, которую она подняла.

Жак растворил тяжелые дубовые двери, и Энни шагнула в прихожую. Слева от нее шла вверх узкая винтовая лестница. Сквозь лестничную площадку проглядывали два причудливых прохода в виде арок, а высоко над головой виднелись резные стропила, поддерживающие коническую крышу, на потолке оставались еще слабые следы красно-синей росписи.

Энни даже не замечала следов от потеков воды на стенах и потолках. Она почти не обратила внимания, что края гобеленов, висящих между высокими окнами, обтрепаны. Интересно, сколько же поколений детей выдумывали свои истории о прекрасных дамах и отважных рыцарях, глядя на рисунки старинных тканей.

– Пойдемте, мой милый муж, покажите мне наш дом, – обратилась она к Филиппу, стоявшему в дверях.

Экскурсия была недолгой. Только несколько комнат усадьбы Корбей были пригодными для жилья. К тому времени, как они пришли в просторную спальню с окнами на восток на втором этаже, Энни уже поняла, как много труда потребуется, чтобы вернуть этому дому его былое великолепие.

К этой задаче она была готова. Впервые с тех пор, как она покинула монастырь, у нее появилась в жизни реальная цель.

Филипп распахнул дверь спальни.

– Ваша гардеробная соединяется с моей, моя выходит к фасаду дома. Думаю, вы предпочтете эту спальню. Она светлее и выходит окнами в сад – так здесь называют эти заросли.

Собственная комната. Может быть, в ней она будет счастлива.

Энни улыбнулась, но с опаской взглянула на дверь гардеробной. На ней не было никакого запора. И на двери, что вела в комнату Филиппа, также не было ничего похожего на замок. Бросив смущенный взгляд на высокую кровать с балдахином, она сказала:

– Мне очень нравится эта комната. – Она удержалась и не сказала, что комната понравилась бы ей еще больше, если бы дверь запиралась изнутри. Впрочем, это довольно легко исправить.