– Надо послать кого-нибудь за священником.

Его горло перехватило.

– Но я же должен сделать хоть что-нибудь!

Сюзанна перебила его:

– Она меня ждет. Я должна поскорее вернуться. Сделайте, что сможете, ваша милость, и поможет вам господь!

Филипп кивнул. Сюзанна медлила, но потом проговорила едва слышно:

– И, пожалуйста, ваша милость, пошлите за священником.

Если бы Филипп мог знать, что доведется испытать ему, как будет страдать Энни и сколько волнений и тревог испытают и Сюзанна, и Пьер, и Мари, прежде чем спустя долгие часы мучительной неизвестности и опасности они услышат долгожданный детский крик! Он и представить себе не мог, что судьба распорядится таким чудесным образом! Едва не потеряв свою Энни, мысленно уже прощаясь с возможностью благополучного исхода, Филипп стал счастливым отцом сразу двух чудесных малышей. Первой на свет появилась девочка, за ней, через сорок минут, родился мальчик.

Энни забылась тревожным сном, и Филипп терпеливо ждал ее пробуждения.

Когда все волнения за малюток, за жизнь обессиленной, измученной Энни остались позади, Филипп наконец вышел из спальни жены и прошел на балкон. Солнце уже садилось за деревья.

Филипп впился пальцами в каменные перила и еще раз вознес идущую из глубины сердца благодарственную молитву.

Позади раздались шаги. Сюзанна окликнула его тихим голосом:

– Ваша милость, госпожа зовет вас, она проснулась.

Бледная и осунувшаяся Энни полусидела в кровати. Ее лицо светилось лучезарной улыбкой, когда Филипп вошел в спальню.

– Мой дорогой! Я знаю, что только вам обязана своим спасением. Ни один доктор не смог бы помочь мне и нашим детям так, как это сделали вы!

Филипп взял ее руку и поцеловал тоненькие пальцы. Энни улыбнулась.

– Это – вам. – Она разжала руку, и на открытой ладони заискрилось золотое кольцо. – Я знаю, что вы будете с честью носить его.

– Кольцо герцогства. – Филипп думал, что его сердце до края переполнено радостью, но этот дар и все, что он означал, наполнили его такой благодарностью, что его сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

Энни закрыла глаза и тихо добавила:

– А потом, когда-нибудь, оно перейдет к нашему сыну.

Филипп снял с пальца точную копию этого кольца, которую носил до сих пор, и заменил ее оригиналом. Кольцо подошло ему, словно для него и делалось. Он снова поцеловал руку Энни и надел на ее указательный палец принадлежавшее ему кольцо.

– Это – вам. Я знаю, вы тоже будете с честью носить его. И, после долгой и счастливой жизни, передадите нашей дочери. – Он наклонился ближе к Энни. – Вы мне очень нужны, и нашим близнецам нужна мать, берегите себя, любовь моя!

Она расплылась в счастливой улыбке.

– Наши малютки… Я могу наконец посмотреть на них?

– Сюзанна и Мари сейчас их принесут.

Дверь распахнулась, и в спальню торжественно вошли Мари и Сюзанна. Каждая несла в своих руках по младенцу – с такой важностью, словно им доверили будущих правителей Франции.

Филипп, поднявшись, принял детей. Присев на край кровати, он показал Энни личико дочери. – Мадам герцогиня, позвольте представить вам вашего первенца, девочку. – Малышка зевнула и, сунув маленький кулачок в рот, принялась его сосать. – Я думаю, она проголодалась. А это – наш сын. – Филипп нагнулся, чтобы коснуться губами мягких, как пух, еле заметных волосиков на голове младенца. – Какие они мягкие!

Ребенок даже не шелохнулся.

– Он спит. Он пришел в этот мир следом за сестрой, и я могу себе представить, что он всю жизнь будет пытаться нагнать ее.

Во взгляде Энни засветилось такое счастье, что и ангел мог бы позавидовать.

Энни расстегнула ворот сорочки.

– Она голодна, дайте мне ее покормить.

С безграничной заботой гордый отец приложил своего первенца к материнской груди. Спящий сын мирно посапывал в его руках.

Это был самый трогательный момент в жизни Филиппа. У него неожиданно сел голос, когда он задал вопрос:

– А что вы думаете насчет их имен?

– Позже мы решим это вместе. – Энни слабо улыбнулась, склонившись к детской головке. Затем подняла глаза на Филиппа. Когда она боролась за жизнь их детей, она дала себе клятву, которую теперь намеревалась сдержать. – Но я знаю, кто будет их крестной матерью.

Он в недоумении поднял брови.

– Крестной матерью? – Морщины на его лбу разгладились. – Это будет матушка Бернар или сестра Николь?

– Нет. – Энни глубоко вздохнула, собираясь с силами. Ей было важно, чтобы Филипп ее понял. – Я хочу просить об этом Великую Мадемуазель.

Филипп замер.

– Вы, должно быть, шутите.

– Нет, я серьезно. – Медленно, с напряжением Энни принялась объяснять: – Когда я боялась, что умру, я дала несколько обещаний – богу, себе и вам. Одно из них – если я выживу, то попытаюсь помириться с Великой Мадемуазель.

Филипп не соглашался.

– Она же не… Я хочу сказать, что вы совершенно ничего не знаете о некоторых вещах…

Энни перебила его:

– Я знаю больше, чем вы думаете. – Слабый поначалу, ее голос стал заметно решительней: – Судьба связала наши с ней жизни. У нас с обеих сторон есть определенный долг чести. – Она подыскивала нужные слова. – У меня нет никаких иллюзий по поводу принцессы. Ваша правда, она действительно использовала нас обоих, но вместе с тем она и рисковала многим, чтобы помочь нам. Она способна на великое мужество, великое самопожертвование… и даже на величайшее смирение.

Филипп скептически усмехнулся:

– Смирение?

Энни спокойно встретила его взгляд.

– Она многим рискнула, когда приехала сюда в попытке восстановить мое доверие к вам. Она все мне рассказала, не щадя даже свою гордость.

Он поднял бровь.

– За это, конечно, я ей очень благодарен, но, думаю, едва ли один жест…

И снова она оборвала его, ее глаза светились сочувствием:

– Разве вы не видите? Принцесса тоже жертва, даже больше, чем мы все. Прошлым летом, на том бруствере, она спасла тысячи жизней, но пожертвовала своим будущим. Мгновение величайшей славы стоило ей того, что она желала больше всего на свете. Теперь ей уже никогда не выйти замуж за Людовика. Она никогда не станет королевой.

Энни погладила розовую макушку своей дочери и вновь посмотрела на Филиппа. Черты его лица заострились из-за перенесенных за последние два дня тяжких испытаний, но это сделало его даже более привлекательным. И, когда он смотрел на нее или на своих детей, в его глазах горели любовь и гордость. Филипп с Энни сталкивались с изменой, предательством, яростью, болью, страхом, страданием, даже со смертью, но Энни вновь готова была пережить все это, лишь бы увидеть радость этой минуты.

Она потянулась и взяла Филиппа за руку.

– Нам все-таки удалось, хотя и с трудом, достигнуть всего, чего мы желали. А у Великой Мадемуазель не осталось ничего, кроме денег, а какая ей от них сейчас польза? Париж и двор были ее жизнью, а теперь она изгнана и лишена этого, возможно, навсегда.

Энни вздохнула, внезапно устав от напряженной беседы, но заставила себя продолжать:

– У нее нет короны. Нет власти. Нет армии. Нет настоящих друзей. Нет влияния. Нет положения в обществе. Нет ни мужа, ни детей. – Она знала, что Великой Мадемуазель и не суждено иметь детей, даже если ей позволят выйти замуж, но эту тайну Энни унесет с собой в могилу.

Она прижала драгоценный сверток еще крепче к груди и продолжила:

– Теперь, когда умерла ее старая Нурье, рядом с принцессой не осталось никого, кто бы по-настоящему любил ее. Никого. – Она перевела взгляд с дочери на сына, мирно спящего на руках у Филиппа. – А наши дети будут любить ее. Мы сможем дать ей хотя бы это.

Филипп не сразу решился заговорить. Впервые он увидел Великую Мадемуазель такой, какой видела ее Энни. Осуждать принцессу за ее замыслы и ее гордыню – это все равно что осуждать сокола, который, охотясь, камнем падает сверху и убивает свою добычу. Энни права. С самого начала Великая Мадемуазель была в плену своего происхождения и своих амбиций. Она дорого заплатила за все свои поступки и будет платить всю оставшуюся жизнь.