Сестра Жанна, казалось, была целиком поглощена тем, что снимала полотняный капюшон, покрывавший голову.

– Твои родители были убиты среди бела дня, и я знаю, кто стоял за этим убийством. – Коварная улыбка искривила ее губы. – Это был двоюродный брат твоего отца, маршал Харкурт.

Энни показалось, будто кто-то выкачал воздух из ее легких. Отец Филиппа! Если и это правда, тогда Филипп… Нет, он не мог ничего знать об этом вероломстве. Или знал?

Сестра Жанна продолжала лить свой яд.

– Он всегда был алчным, этот Харкурт, и очень ревниво относился к твоему отцу. Маршал никогда не мог простить ему, что он первым унаследовал герцогство, не говоря уж о драгоценностях их бабушки. – Теперь она сорвала с себя накрахмаленный воротник. – Какое-то дурацкое, ничего не значащее крошечное герцогство. – Она бросила воротник на пол. – Харкурт домогался твоей матери, та отказала ему. Он не сдался даже после того, как она вышла замуж за твоего отца. Конечно, Харкурт тогда еще не был маршалом, он был просто подлым маленьким интриганом, выполнявшим для Ришелье грязную работу. Теперь, когда Ришелье умер, он выполняет грязную работу для Мазарини.

Казалось, она потеряла нить рассуждений, но затем вновь собралась с мыслями:

– Я не могу винить твою мать за то, что она отказалась уступить его домогательствам и предпочла твоего отца – в конце концов, ведь титул-то был у него, – но она оказалась настолько глупа, что не снизошла даже до безобидной любовной связи с Харкуртом. Вместо этого она плюнула ему в лицо. – Сестра Жанна торжествующе улыбнулась. – Такое высокомерие стоило ей жизни.

Она подалась вперед.

– А теперь что касается тебя. Он-то думал, что избавился также и от тебя, но ты была лишь оглушена, спасенная этим томиком стихов. Я полагаю, ты бы назвала это поэтическим правосудием, – ее невеселый смех гулко прокатился по комнате.

Энни тяжело оперлась о стол. Она не доставит сестре Жанне удовольствия видеть, как она упадет в обморок.

И, пока сестра Жанна говорила, отдельные образы прошлого складывались в одну ужасную картину.

– Я думаю, что Харкурта не столько заботил титул, сколько драгоценности. И золото. Самое смешное, что он так и не нашел ни того, ни другого. После убийства, перевернув в доме все вверх дном, он не сумел отыскать золото и изумруды рода Корбей. – Она встала и через голову стянула с себя передник. – Он, конечно же, не мог не понимать, что у твоего отца много влиятельных друзей при дворе. После этого убийства поднялось такое гневное возмущение, что Харкурт не посмел присвоить себе герцогство из страха возбудить подозрения. Он ждал. Маршал – очень терпеливый человек.

Каждое откровение Жанны было выпадом – точным и смертельным. Энни должна была остановить ее, или она сойдет с ума. Она произнесла:

– Прошу вас, остановитесь. Вы ничего этим не добьетесь. Мне ничего не известно ни о каких сокровищах, ни о каких драгоценностях.

Сестра Жанна нетерпеливо вздохнула. Затем она схватилась за ворот своего грубого платья и разорвала его. Как бабочка, вылезающая из кокона, она шагнула вперед – голая, лишенная остатков своего облачения.

Хрупкое очарование совершенного тела, которое когда-то пленило сердце короля, приковало взгляд Энни. На белой коже сестры Жанны не было ни единого пятнышка, ни единой веснушки. Ее груди были твердыми и полными, почти как у девушки. Стройные бедра сохранили прежнюю округлость.

Монахиня исполнила кокетливый пируэт и повесила распятие себе на шею. Она поднесла крестик к губам и отпустила болтаться на обнаженной груди. Ее голос стал тверже:

– Откуда, ты думаешь, взялось твое приданое, дерзкая маленькая дурочка? Неужели ты и впрямь веришь, что кто-нибудь, даже младший сын Харкурта, решился бы без приданого на этот брак?

Она выдохнула:

– Филипп не мог знать. Во всяком случае, о моих родителях.

Сестра Жанна подошла ближе, едкий запах ее немытого тела вызвал у Энни приступ тошноты.

– Конечно же, Филипп знал! Он сам сказал мне об этом, когда был здесь. Он тогда приходил ко мне в комнату. В мою постель. – Она торжествующе задрала подбородок.

Сердце Энни забилось чаще, в голове возникла отвратительная картина – сильное, неутомимое тело Филиппа переплелось с телом сестры Жанны.

– Вы лжете! Филипп никогда бы так не поступил! – Она отступила на шаг. – Я не знаю, ради чего отец Филиппа устроил наш брак, но Филипп ничего не мог знать про то, что случилось с моими родителями. Он не из таких людей.

Сестра Жанна прошипела:

– Он-то как раз из таких. Каков отец, таков и сын. Они не гнушаются средствами. Филипп обеспечил себе титул, но пока еще ему не удалось найти драгоценности. За этим-то ты ему и нужна. Но, как только он получит от тебя то, что хочет, он выбросит тебя за ненадобностью. – Она внезапно остановилась, подняла на Энни неожиданно прояснившиеся глаза. – О чем это я? Ах да. Об убийстве. Когда карета вернулась в Мезон де Корбей вместе с тобой и твоими мертвыми родителями, слуги обнаружили тебя в луже крови. Они тебя спрятали и послали за единственным оставшимся у тебя близким родственником, за твоим дядей. – Она принялась расхаживать по комнате. – Харкурт не собирался устранять его, поскольку он не мог предъявить права на владение. Видишь ли, тот был священником. Он привез тебя сюда, где мог бы присматривать за тобой.

И тут, словно подтверждение свыше, послышался голос отца Жюля, сопровождаемый стуком в дверь:

– Энни? Ты здесь?

Отец Жюль. Ее дядя!

Сестра Жанна сидела, откинувшись, в кресле.

– Ты что, не хочешь откликнуться? В конце концов, он твой дядя – тот самый человек, который устроил твой брак с сыном убийцы твоих родителей.

Слова правды пронзили Энни, как лезвие ржавой шпаги – зазубренной, болезненной и смертельной. Отец Жюль – ее наставник, ее учитель, ее духовник и друг – ее дядя, предавший ее.

Больше десяти лет Энни неотступно мечтала заполнить мучительный пробел в своем прошлом. Теперь сестра Жанна помогла ей, но это не принесло успокоения, зато раскрыло глаза на вероломство, алчность, подтасовку событий и обман, доставшиеся ей в наследство.

Стук в дверь усилился, и послышался голос матушки Бернар:

– Сестра Жанна! Ради спасения души, сейчас же впусти меня!

Видя, что обнаженная женщина и не думает пошевелиться, Энни закричала:

– Сестра Жанна сошла с ума! Она заперла дверь и сняла с себя всю одежду! Она меня не выпускает!

Аббатиса вместе с отцом Жюлем продолжали колотить в дверь и требовать открыть ее. Монахиня выпрямилась, встала и начала неторопливо собирать свою разбросанную одежду. Аккуратно сложив ее и перекинув через руку, она громко, чтобы было слышно за дверью, спросила:

– Ну, и как вы накажете меня на этот раз, матушка? – Она закатила глаза. – Вы что, и вправду думаете, что меня волнует, что вы со мной сделаете? Моя душа и так уже проклята на вечные времена. – Она насмешливым взглядом обвела комнату. – Я начала свою дорогу в ад двенадцать лет назад. Что бы вы ни сделали, это ничего не улучшит. И не ухудшит.

Пинком отшвырнув кресло, она шагнула к двери, отодвинула засов и устремила взгляд, полный удовлетворения, на Энни.

– Наша маленькая беседа тет-а-тет доставила мне большое удовольствие. – Она распахнула дверь и предстала, наглая и неустрашимая в своей наготе, перед матерью-настоятельницей и потрясенным священником.

Отец Жюль отвернулся лицом к стене.

– Боже милосердный! Женщина, у тебя вообще есть стыд?

Матушка Бернар оказалась более прагматичной. Она вырвала из рук сестры Жанны сложенную одежду.

– Мне следовало знать, что может случиться нечто подобное! – Аббатиса встряхнула в руках порванное платье, задом наперед накинула его на плечи сестры Жанны и обратила свой гнев на священника: – Я говорила вам, что она стала беспокойной. Мы должны были отправить ее обратно в дом призрения еще несколько месяцев тому назад.