За забором взвизгнул тормозами уазик. Через минуту на сеновал взобрался Семыкин.

— Ну, что? — нетерпеливо обратился к нему Стриж.

— Все нормально. По накладным продукты, а на самом деле доверху забит оружием.

— Как взяли, без проблем?

— Ну, прямо! Останавливаться не хотел, пришлось скаты ему прострелить. Кстати, твое желание исполнилось — Демченко ему морду набил. У него младший брат в Чечне. А что у вас?

— Глянь сам.

Игорь взял бинокль, присвистнул.

— Вот это да! Раз, два, три. А это что? Похоже на крупнокалиберный.

— А где твои?

— Оцепили площадь, никого не пускают.

— Сколько стволов? — спросил сидевший в уголке Андрей.

— Если серьезных, то десять.

— Всего? — удивился Стриж.

— А ты чего хочешь? Спасибо, что эти есть. Я позвонил в область, попросил срочно прислать ОМОН. Из части, охраняющей мост, обещали выделить солдат.

Он снова начал разглядывать чеченское гнездо.

— Притихли, как вымерли. Что теперь? Поехать с ультиматумом?

— Опасно, — предостерег Стриж.

— Знаю.

— Через «матюгальник» к ним обратись, — предложил Илья.

— Можно и так. Но пока переждем. Людей из окрестностей еще не эвакуировали.

Лейтенант вслушивался в доклады по радио, переспрашивал что-то, требовал, торопил. Непоседливый Илья все разглядывал в бинокль проклятый богом дом, Андрей вроде бы даже дремал, Сергей ушел и вскоре вернулся с оружием.

Стриж же прилег на сено, закинул за голову руки и, прикрыв глаза, задумался о своей жизни. Он всегда любил друзей, женщин, шумные компании, веселье, комфорт. И что он видел на своем пути? Сначала тренировки, часами и часами, пот, боль в усталых мышцах и еще большая боль, моральная, после поражений.

Потом два года унижений в армии, тяжелый и часто бессмысленный труд, власть над ним людей не всегда хороших, власть, узаконенная уставом. Одна отрада — друзья, небольшая кучка истинных и верных. Любовь, короткий светлый период. И десять лет в зоне, отрыв от всего самого естественного для него — свободы и женщин. Потом возвращение, короткая, как вздох, любовь к Ольге и вечная боль потери. Только появление сына, о котором он эти десять лет не знал, возродило его душу к жизни. И вот теперь все по новой — смерть

Ваньки Кротова и впереди снова кровь. Он не боялся погибнуть, но опять вести за собой других? Имеет ли он на это право?

И припомнился ему тюремный лазарет, где он зализывал раны после очередной разборки. Был там один мужичок, неприятный, слащавый какой-то, вещающий речи свои чеканным слогом, с хорошо поставленной дикцией. В какую ересь тот пытался заманить его, Стриж уже и не помнил: не то йеговист, не то баптист. Но разговаривать с ним было забавно. И однажды Стриж вроде бы исповедался ему. Не исповедался, просто пересказал свою жизнь, а потом спросил:

— Ну, а теперь объясни — за что мне это все?

— А это крест твой. У каждого свой крест, большой или маленький. Только все несут за себя, а ты еще и чужое прихватываешь.

— Почему?

— А ты всегда правды ищешь, справедливости. Христос сказал: блаженны алчущие и жаждущие правды, блаженны гонимые за правду.

— Как это — блаженны? Безумны, что ли?

— Нет, Богу угодны.

Тогда он рассмеялся, не убедил его проповедник. А вот про крест слова запали в душу. Лишний раз подтвердилось сейчас: самый страшный крест — вести за собой на смерть дорогих тебе людей.

И почему-то сразу, без перехода, пришла совершенно другая мысль, настолько простая и естественная, что он удивился, как не додумался до нее раньше. Он удочерит Верочку, Ольгину дочь. Только бы остаться в живых.

Наконец Семыкин последний раз щелкнул переключателем рации и поднялся с охапки сена.

— Все готово.

— Как выселили-то, без проблем?

— Скажешь! Ты что, наш народ не знаешь? До драк дело доходило.

— Ничего, — усмехнулся Стриж. — Пальба начнется — без штанов побегут.

Лейтенант между тем снова поднес ко рту микрофон:

— Седьмой, седьмой… Валя, ответь!

— Слушаю, Игорь, — сквозь треск помех донеслось из динамика.

— Попробуй поговорить с ними, предложи сдаться. Только не лезь под пули.

— Хорошо, я попробую.

Через несколько секунд над площадью загремел металлизированный, многократно усиленный голос:

— Внимание! Всем в доме! Предлагаю сдаться. Выходить по одному с поднятыми руками! Повторяю…

Ответом было молчание. В пасмурную погоду, что постепенно сгустилась ближе к вечеру, дом с незажженными окнами казался слепым. Алибек, несмотря на весь свой гонор, ясно понимал, что дело их плохо. Он не знал, много ли против него выставлено войск, насколько труден будет предстоящий бой. Чисто интуитивно он тянул время, поглядывал на часы, ждал сумерек, темноты, шанса вырваться. А там… Он верил в свои силы. "Захвачу какой-нибудь автобус или школу с детьми, дадут и вертолет до Чечни, и деньги. Тогда там поймут, кто чего стоит: я и он". Даже теперь, на краю жизни он мерил происходящее все тем же фетишем первенства.

На сеновале все замерли в ожидании.

— Молчат. Придется, наверное, все-таки мне идти, — нарушил тишину лейтенант.

— Опасно, — предупредил Стриж.

— Знаю. Но что делать? Не посылать же других?

— Погоди, Игорь. Есть одна идея. Подожди минутку, я сейчас.

Стриж колобком скатился по лестнице, одним прыжком перемахнул через забор. Через несколько секунд взревел двигатель Серегиного гоночного гибрида.

— Он что, хочет сам?.. — понял наконец замысел Стрижа лейтенант.

И в ту же секунду на площадь стремительно вылетел мотоциклист. Стриж сидел на нем с непокрытой головой, светлые волосы бешено трепал встречный ветер. На середине площади он поднял мотоцикл на заднее колесо и что-то крикнул в сторону дома.

Этого Алибек уже вынести не мог. Он выскочил на балкон и сыпанул длинной очередью вдогонку обидчику. Тут же выстрелил Андрей. Пуля, просвистев в сантиметре от головы чеченца, выбила целый фонтан белых крошек из силикатного кирпича и заставила младшего Джиоева кинуться под защиту стен.

Андрей даже застонал от обиды и досады.

— Ладно, ты его еще достанешь, — приободрил друга Илья.

Тот покачал головой:

— Может, это был самый важный выстрел в моей жизни.

— Ну, вот все и решилось. Огонь! — скомандовал Семыкин в микрофон.

Тут же со стороны домов, полукругом окружающих мураевский дворец, раздался нестройный треск выстрелов. Ответ был страшен. Дом полыхнул огнем сразу во все стороны. Били не менее чем из двадцати стволов, не экономя патронов, делая паузы лишь для того, чтобы сменить магазин. Басовито выделялся голос

ДШК, полыхнул выстрел гранатомета, и сразу среди домов взлетел клуб взрыва, полетели какие-то палки, что- то загорелось. И снова, не прошло и минуты, бабахнул гранатомет. Заслоненный высокими заборами, стал разгораться жаркий огонь с копотью.

— Машину подбили, — вслух вздохнул лейтенант.

Тут пулемет нащупал и их. Очередь полоснула чуть повыше голов, прошив насквозь дощатый сарай.

— Вниз, быстро! — крикнул лейтенант и кубарем скатился по лестнице. За ним, пригибаясь, последовали все остальные. А пули все кромсали и кромсали голомовский сеновал. Вся команда перебралась за угол кирпичного дома, но оттуда ни черта не было видно.

— Надо подняться выше, за железную дорогу, — предложил Андрей.

Лейтенант кивнул головой, все уже приготовились к броску вверх по склону, когда Сергей вдруг чертыхнулся и побежал назад к сараю.

— Ты куда? — дружно, в один голос закричали все.

— Корову выведу! — ответил он на ходу.

Меньше чем через минуту он вернулся.

— Ну что?

Сергей только махнул рукой:

— Точно в голову.

Выбежали на улицу, прикрытую домом от обстрела.

— Куда? — закричал Семыкин, вставая перед несущимися с ревом сирен пожарными машинами. — Назад, здесь зона обстрела!

Завернув ошалевших пожарных, стали карабкаться выше в гору, туда, где проходила отводная линия железной дороги к местному заводу. Под свист пуль залегли за насыпью, отдышались. Отсюда как на ладони была видна вся панорама боя. Прилегающий к площади квартал находился в дыму, кое-где занялись пожары.