– Вы также ростом в одиннадцать футов, а волосы у вас оранжевые.

– Правда? – заинтересовался Сантьяго. – Такого я о себе не слышал. – Он пожал плечами. – Такова цена анонимности.

– Какая тут анонимность? Сотни людей всю жизнь пытаются выследить вас и убить.

– А я, однако, перед вами, живой и здоровый. Потому что никто не знает, как я выгляжу и где живу.

– Может, вам все-таки развеять некоторые мифы и легенды, которые пачкают ваше имя?

– Чем больше преступлений приписывает мне Демократия, тем больше усилий тратит она на меня, а не на те народы, которые не могут защитить себя сами. Но что же мы опять о делах? Мы-то собирались отдохнуть.

– Я не возражаю.

– Дела оставим на завтра. Времени у нас хватит. Не желаете поговорить о литературе?

Каин пожал плечами:

– Как вам будет угодно.

– Хорошо. – Из кухни появились двое молодых мужчин, поставили на стол тарелки с супом. – Вы читали Танбликста?

– Даже не слышал о нем.

– Это не человек. Канфорит. Потрясающий поэт.

– Поэзия никогда меня не интересовала.

– Прекрасный суп, – отметил Сантьяго после первой ложки. – Отец Уильям уговорил бы всю кастрюлю.

– Очень хороший, – согласился Каин.

– Я тут перечитывал романы, написанные до того, как наши предки покинули Землю, – продолжил Сантьяго. – И особенно проникся к Диккенсу.

– «Дэвид Копперфильд»? – предположил Каин.

– Ага! – улыбнулся Сантьяго. – Я знал, что вы образованный человек.

– Я лишь сказал, что читал этот роман. И не говорил, что он мне понравился.

– Тогда позвольте порекомендовать вам тот, что я только что закончил. «Повесть о двух городах».

– Может, попробую прочитать его завтра. Если мы еще будем говорить.

– Обязательно будем, – заверил его Сантьяго. – Вы вот спросили, что отличает меня от других революционеров, с которыми вы шли в бой. Завтра мы все подробно обсудим, но намек, если хотите, я могу дать вам прямо сейчас.

– Слушаю.

– Дело, ради которого я кладу все силы, было обречено на неудачу еще до того, как я вступил в борьбу. – И загадочная улыбка осветила лицо Сантьяго.

Каин еще обдумывал эти слова, когда поднялся из-за обеденного стола и прошел в гостиную, чтобы поговорить о литературе с королем преступников.

Никакой золотой горы, разумеется, не было и в помине, но Каин никогда не видел столь прекрасной фермы.

Тысяча восемьсот акров, аккуратные, ухоженные поля пшеницы, кукурузы, сои, пастбища, речушки, озерца.

– Наличие холмов снижает эффективность использования пашни, – говорил Сантьяго. Мужчины сидели на веранде, обозревая окрестности. – Однако риэлторы всей галактики уже усвоили прописную истину: чем красивее пейзаж, тем меньше отдача от земли. Идеальное поле должно быть ровным как стол. – Он вздохнул. – Но мне хватило одного взгляда, чтобы влюбиться.

– Тут царит покой, – согласился Каин.

– У меня сердце кровью обливалось, когда я отдавал приказ выкорчевать деревья, росшие на полях. Но лучшую рощу я сохранил. Около нее и построили дом. – Сантьяго указал на два ближайших дерева. – Там я часто вешаю гамак. Люблю полежать в нем, потягивая что-нибудь ледяное из высокого стакана, чувствуя себя настоящим сельским джентльменом.

– Странный вы революционер, – отметил Каин.

– Революция моя тоже странная.

– Почему?

– Почему странная? – спросил Сантьяго.

– Почему вы ведете эту неравную борьбу?

– Потому что кто-то должен ее вести.

– Не очень-то веская причина.

– Лучшей не найти. Первая обязанность власти – налагать свою волю. Первая обязанность свободного человека – сопротивляться насилию.

– Это я уже слышал. Старая песня.

– Но пели ее люди, которые жаждали власти для себя, люди, которые хотели реформировать свои планеты и даже Демократию.

– А вы этого не хотите?

– Реформировать Демократию? – Сантьяго покачал головой. – Как только вы приобретаете власть, вы становитесь тем, против кого боролись. – Он помолчал. – Кроме того, я реалист и понимаю, что такое просто невозможно. У Демократии больше боевых звездолетов, чем у меня людей. И она будет править через тысячи лет после того, как мы с вами умрем.

– Тогда почему вы упорствуете? – спросил Каин.

Сантьяго задумчиво посмотрел на него:

– Знаете, Себастьян, у меня такое ощущение, что вы хотели бы видеть меня иным. Обходительным, седовласым старичком, который называет всех «сын мой» и говорит, что до утопии рукой подать, она буквально за поворотом. Это не так. Я упорствую в своей борьбе, потому что вижу – есть ало, которое должно наказать. А альтернатива у борьбы лишь одна – выбросить белый флаг.

Каин предпочел промолчать.

– Если вас интересует философское обоснование моих действий, вы найдете его в моей библиотеке, – продолжал Сантьяго. – Но у меня есть гораздо более простое объяснение.

– Какое же?

Сантьяго хищно улыбнулся:

– Когда кто-то толкает меня, я не остаюсь в долгу.

– Это хорошая черта характера, – признал Каин. – Но…

– Но что?

– Я устал проигрывать.

– Тогда присоединяйтесь ко мне и сражайтесь на нашей стороне.

– Вы уже сказали, что не сможете выиграть.

– Но сие не означает, что я должен проиграть. – Сантьяго помолчал. – Черт, я бы не хотел свергать Демократию, даже если бы мог.

– Почему?

– Во-первых, как я уже и говорил, я не хочу становиться частью общества, против которого борюсь. Во-вторых, потому что Демократия не есть истинное зло, ее нельзя даже назвать насквозь коррумпированной. Это обычное государство, и, как все государства, она принимает решения в интересах большинства. С точки зрения этого самого большинства, то есть избирателей, Демократия – институт, отвечающий основным нормам морали и этики. Эти избиратели, несомненно, полагают, что Демократия имеет полное право расширять свое влияние на Пограничье, пусть и несколько ущемляя права тамошних жителей, если в результате укрепляются позиции Демократии. В долгосрочном плане они, возможно, даже правы. С другой стороны, те из нас, чьи права ущемляются, не должны сидеть, теша себя надеждой, что в конце концов все обернется к лучшему. Мы можем бороться и наносить ответные удары.

– Как? – Каин не отрывал глаз от Сантьяго.

– Прежде всего разобравшись, а кто наш противник, – ответил Сантьяго. – Мы говорим не о военной машине какой-либо планеты. Это Демократия. Она объединяет чуть ли не сотню тысяч планет, и она не изменится, ни за ночь, ни вообще. Если мы причиним им достаточно хлопот, то сможем убедить их в том, что дешевле оставить нас в покое, чем пытаться навязать свою волю. – Он глубоко вдохнул, медленно выдохнул. – В конце концов, кто мы такие, чтобы тратить на нас столько материальных и людских резервов? Горстка никому не нужных, малонаселенных планет.

– Не говоря о том, что планеты эти не объединены в единое целое.

– В этом тоже наша сила.

Каин вопросительно изогнул бровь.

– Вы сомневаетесь? – спросил Сантьяго.

– Я как-то не считал достоинством отсутствие единой организации.

– В каких-то случаях можно с вами согласиться. Но не в нашем. Будь мы организованы, будь у нас армия и флот, централизованное командование, Демократия знала бы, куда надо ударить, и уничтожила бы нас в течение недели. Дело в том, что враг у нас слишком силен, чтобы появился лидер, который выйдет из подполья и призовет людей под свои знамена.

– Но вы-то появились.

Сантьяго хохотнул.

– Я не лидер. Я – удар молнии. Я нападаю, граблю, убиваю, а Демократия заламывает руки и предлагает вознаграждение за голову короля разбойников. – Самодовольная улыбка пробежала по его губам. – Если б они знали, почему я это делаю, если б они могли представить себе, на что я трачу захваченную добычу, они бы направили сюда пятьдесят миллионов человек, которые прочесали бы каждую планету. – Он помолчал. – Я поднаторел в конспирации, но они бы меня нашли. Так что пусть меня принимают за удачливого грабителя, а не удачливого революционера.