— Нет! Ты не сделаешь этого! — испуганно вскрикнула княжна. — Не только твое сердце, храбрый росс, сгорает в горниле любви...

— Што-о?! — встрепенулся витязь. — Ты хочешь сказать... Нет, это снится мне!

— Я люблю тебя, ярл Летко! — Она скользнула к нему, прижалась всем телом. В ночи он увидел ее загадочно мерцающие глаза. — Поцелуй же меня, храбрый росс, — прошептала Альбида, и он ощутил вдруг жар ее близких уст.

Голова закружилась. Летко пошатнулся, и пламя вдруг ставших доступными губ опалило его. И первый поцелуй был подобен открытой, бурлящей живой кровью, жгучей и изнуряющей ране. Чтобы не задохнуться, она отшатнулась и в следующее мгновение сама слила губы в бесконечном познании неслыханного блаженства. И... о чудо! Альбида бессознательно ощутила, что этот росс дорог ей и она любит его на самом деле!

Они долго стояли, спаянные поцелуем. Наконец Альбида откнула голову, выдохнула:

— Милый росс. Ми-илый! Вот где ждала меня судьба! Люблю тебя! Люблю!

Летко, не выпуская из объятий диву свою, спросил:

— Яз могу назвать тебя суженой моей?

— Да! Мой храбрый росс...

Разве хватит ночи влюбленным, чтобы, ничего не сказав словами, высказать хотя бы малое чувствами. Ибо это малое подобно тому необъятному, которое рождает и продолжает Жизнь!..

Утром они пришли к Ольгерду.

— Дочь, оставь нас одних! — сухо, как всегда, приказал конунг.

Альбида упорхнула. Русс невольно шагнул за ней следом.

— Ярл Летко! — отрезвил его громкий голос варяга. — Ты понимаешь свершенное тобой дело?

— Конунг! — Голос русса мгновенно, как в битве, обрел стальное звучание. — Конунг Ольгерд, я прошу отдать мне в жены твою дочь!

— Я не против такого союза. Но... ты знаешь, по обычаю моей родины такой союз скрепляется кровью на свитке договора.

— Яз готов!

— Ярл Олав! — позвал Ольгерд. — Подай нам пергамент и все, чем писать.

Видимо, у Олава все было приготовлено заранее, и он не заставил себя долго ждать.

Ольгерд, как все варяги, был не только воином, но и купцом, расчетливым и холодным. Условия в договоре были записаны жесткие. С пренебрежением к богатству, свойственным большинству руссов, Летко согласился на все.

— Дочь! — крикнул Ольгерд. — Приди к нам!

Вошла Альбида, бледная от бессонной ночи и любовного томления и оттого более прекрасная. Она встала поодаль.

— А теперь при ней мы смешаем нашу кровь, ярл Летко, — сказал конунг и кинжалом полоснул по запястью.

То же, метнув взгляд на Альбиду, сделал Летко. Русс и варяг соединили раны и смешанной кровью оттиснули на пергаменте отпечатки ладоней: конунг — правой руки, Летко Волчий Хвост — левой.

— Дочь! — Варяг не мог скрыть торжества. — Отныне ярл Летко мой сын, а ты невеста его! Сегодня перед ликом солнца и всех воинов наших мы громогласно объявим об этом!

— Я подчиняюсь твоей воле, отец! Я иду к зовущему меня сердцу! — сияя лицом и глазами, воскликнула Альбида и порывисто скользнула к Летке. Тот обнял любимую.

— Олав! — прогремел голос конунга. — От имени ярла россов Летки прикажи дружине построиться!..

Воины ровными рядами стояли на твердом от утренней росы песке.

Ольгерд, Летко и Альбида поднялись на травянистый пригорок, встали лицом к богатырям.

— Братья! — могуче воззвал привыкший к грохоту сражений и бурь варяжский вождь. — Сегодня ярл Летко, ваш воевода, выбрал в невесты мою дочь — прекрасную Альбиду! Мы хотим, чтобы все были свидетелями этого союза. Вот наша кровь на коже свитка. Здесь священные руны[132] брачного договора! Теперь пусть двое воинов подойдут сюда и соединят руки влюбленных!

Из рядов руссов вышел сотский Мина. От варягов вперед шагнул ярл Олав. По знаку конунга свидетели союза приняли из рук отца два перстня и под громкие клики войска подали их жениху и невесте. Но до свадьбы надевать кольца суженые не имели права и поэтому, подняв оковы любви над головами и на миг соединив их, они передали залог клятвы своей на хранение свидетелям. Причем перстень Альбиды остался у Мины, а кольцо Летки взял Олав.

Ольгерд объявил дружине:

— В походе свадеб не играют! После битвы, когда вернемся с победой, прозвенит веселый пир! Слава союзу любви!

— Слава!!! — грянули богатыри, и лес прибрежный тотчас откликнулся громовым эхом.

Вскоре ладейный флот руссов весело и скоро катился по половодью. И летела песня впереди боевого каравана:

Рати притекали к Киеву со всех концов Руси. Сначала воины располагались станом на Подоле и военном посаде на берегу Днепра — Пасынче Беседе. Потом с верховьев приплывали ладьи, отряды грузились в них и следовали на левый берег, где раскинулся шатрами главный боевой стан великого князя.

Сам Святослав и его ближайшие помощники пребывали в постоянных заботах: надо было накормить огромную массу людей, вооружить многих ратников, из других создать дружины по роду боевой деятельности, собрать съестной и ратный запас для дальнего похода.

Основой двадцатипятитысячного войска на этот раз стала пешая рать из добровольцев-сторонников — горожан и смердов. Тысяцкие и сотские охрипли, с утра до вечера обучая мужиков боевому строю и воинским приемам в обороне и нападении.

Святослав был тут же, как всегда деятельный и нетерпимый к беспечности и разгильдяйству. Все знали отношение князя-витязя к слову «авось» и старались не только не следовать этому слову, но и не произносить его.

Куда поведет их беспокойный воитель, ратники не знали. Но среди них пополз слух, что дружины пойдут на Каму-реку, учить уму-разуму царя булгарского Талиб-алихана. Воеводы этот слух не опровергали.

Наконец всему войску было приказано садиться в ладьи.

А за час до этого князь Святослав разговаривал в княж-тереме на Горе с воеводой Претичем. Здесь же присутствовали Асмуд, Свенельд и Добрыня, без которых властитель Руси не принимал ни одного серьезного решения.

— Яз оставляю тебя хранить стольный град Киев, — говорил Святослав, как всегда энергично и напористо. — С тобой будут пять тысяч воев-сторонников. Но... через седьмицу пойдешь следом за нами!

— Куда? — спросил невозмутимый Претич.

— Про то тебе мой гонец скажет!

— Добро...

Сейчас князь стоял на берегу в окружении воевод и наблюдал за погрузкой войска и переправой конницы.

— Улеб, все пороки[133] определил по лодиям? — обратился он к двоюродному брату, начальнику над осадными орудиями.

— Все, княже. Десять тяжелых пороков разобраны и погружены на грузовые лодии. А восемь Спирькиных огнеметов с запасом земляного жира[134], смолы и дегтя тож в караване пойдут.

— А Спирька где?

— При огнеметах своих, маракует там про...

Святослав не дослушал, вдруг шагнул вперед и крикнул:

— Эй, лапотник! А ну, подь сюда!

Все ратники ближайшей ладьи как один повернули головы на княжеский зов.

— Кого тебе, великий князь? — спросил десятский.

— А вон того, бородатого.

— Бортю, што ль?

— Его.

Плотный чернобородый и косолапый воин вылез из ладьи, вперевалку подошел к Святославу, поклонился.

— Здрав буди, князь, — прогудел он. — Пошто звал?

— Буду здравым. Спаси, Перун. Скажи, где яз тебя видел?

— Дак на суде ж, зимой. Тогда мне каленое железо пытать довелось. Аль запамятовал?