— О чем ты подумал, купец? — Тарсук натянуто улыбнулся. — Мы клятву дали и не нарушим ее. К чему нам твоя драгоценная кровь?

Илдей промолчал.

— Говори, чего ты хочешь от нас? — не счел нужным оправдываться Куря.

Араб ссыпал камни обратно в кошель, аккуратно завязал тесемки, глянул испытующе на бек-ханов. Теперь их лица не были зловеще отчужденными, теперь они источали жадное любопытство.

— Мой властелин хочет, чтобы ваши тумены вернулись на земли Румии и завоевали ее. Арабы помогут вам!

Куря и Тарсук отрицательно покачали головами.

— Я обещал это нашему другу Надару, — вкрадчиво промурлыкал Илдей, глядя в упор на своих соплеменников. — Кто больше платит, тот больший друг!

— Откуда нам знать, сколько платит этот купец, — проворчал Куря. — Камни не золото. Что мы понимаем в них?

— Когда я уйду, вы возьмете из каждого мешочка по нескольку камней, чтобы не возбудить подозрения множеством их. Покажите их любому купцу. Он обменяет вам камни на золото. Тогда узнаете настоящую цену тому, что предлагает вам мой властелин. Только будьте осторожны — много не продавайте.

— Где мы возьмем такого купца? — прохрипел Тарсук, сглатывая слюну.

— Позовите из города. Можно хазарского купца позвать. Хазары толк в камнях понимают. И обмана не будет, и риска меньше, ибо хазары — враги и арабов и ромеев.

— Это правда, — сказал Илдей. — Так и сделаем. Сегодня же!

— Если я не обманул вас, что сделаете вы? — спросил посланник арабского халифа.

— Через десять дней мы снова бросим свои тумены на земли царя Никифора, — твердо пообещал Илдей. — Но когда мы получим остальную плату?

— Когда придете с победой на это самое место, — араб ткнул пальцем в дастархан. — Когда стены Куста-дина[69] содрогнутся от воинственного клика ваших храбрых богатуров.

— А если нас разобьют? —мрачно осведомился Куря.

— Значит, вы плохие воины.

Бек-ханы засопели.

— Но... — Лже-Надар поднял палец. — Если вас разобьют под этими стенами, тогда вы получите двойную плату. Да и добычей разживетесь... Чего вы боитесь? Сейчас почти все войска Никифора Фоки в Фессалониках. Они садятся на корабли, чтобы плыть на остров Крит. Воины халифа порубят их там. А в Кустадине всего десять тысяч пеших ратников.

— Стены какие? — Куря округлил глаза. — Их не прошибешь даже таранами.

— Не надо стены прошибать. Никифор Фока, чтобы вы ушли в свои степи, золотом откупится. Вместе с подарками халифа сколько у вас богатства будет? О-о! Мне бы хоть десятую часть того. — Араб засмеялся.

— Ты сказал, воины царя Никифора далеко отсюда, — прищурился Илдей. — А где сам царь?

— Там же.

— Ты бессовестно врешь, купец! Царь Никифор обещал сегодня после полудня встретиться с нами.

— Встречи не будет!

— Та-ак. Поглядим. — Куря скрежетнул зубами, и зеленые глаза его бешено вспыхнули.

— А как нам вырваться отсюда? — спросил Илдей. — Если мы еще раз прикажем батырам напасть на земли царя Никифора, его воины обрушатся на наш стан здесь. Нам не отбиться. Здесь всего три тысячи наших охранных батыров.

— После полудня, как только я уйду, половину катафрактов отзовут от вашего лагеря. Решайте сами, как поступить.

— Понятно, — процедил Тарсук. — Решим! Уходи и уводи батыров царя Никифора. Тогда мы вырвемся из кольца и поскачем к своим туменам.

— Если только царь румов не примет нас сегодня и не заплатит вторую половину долга, — добавил Илдей, острыми холодными глазами глядя прямо в лицо посланника халифа.

— Да будет так, — спокойно ответил тот и поднялся. Печенеги тоже встали, поклонились. К выходу из кибитки лже-купца проводил один Илдей...

Посланец халифа не обманул: хазарский купец, случившийся в лагере печенегов, отвалил бек-ханам за несколько камней пять тысяч динаров...

— Да-а! За все камни нам дадут даже больше, чем обещал почтенный Надар, — подсчитал Тарсук. — Хороший человек! — восхитился он. — Совсем как брат!

— И ткань дорогая, — заметил Илдей. — Урусам продать можно. Каган Святосляб за нее много мехов даст или меду.

— Если захотим, мы бесплатно возьмем меха и мед у кагана Святосляба, вместе с его головой, — процедил свирепый Куря.

— Свою не потеряй, брат, — осклабился Тарсук. — Сейчас с урусами ссориться нельзя. Наши батыры далеко от Кангарии. Не накликать бы нам твоими словами беду на головы наших родичей.

— Радман охранит их. Потом поделимся с ним добычей. ..

Бек-ханы ждали вестей от Никифора Фоки. Солнце уже склонялось к закату, когда к ним пришел патрикий Феодор.

— Ты заставляешь ждать себя! — взревел возмущенный Куря.

— Подожди, брат, — успокоил его Илдей и обратился к сановнику: — Ты пришел звать нас во дворец царя Никифора? Мы готовы! Братья, пойдемте. Пусть нам оседлают самых красивых коней. Эй, Самши! Коней!

— Подождите! — воскликнул грек. — Что с вами? Сегодня вы какие-то не такие. О-о, храбрейшие из храбрых цари Пацинакии, император...

— На небо улетел?! — прервал его Куря. — Мы так и знали. Твой царь Никифор, как воробей, не сидит на месте, а все летает. Нам надоело! Где Никифор?! — взревел печенег, и глаза его на немытом лице вспыхнули зловещим огнем.

— Он... Он просил передать...

— Все! Царь Никифор нам не нужен! Давай нам другую половину золота! — Тарсук протянул руку.

— Но мы же договорились, что остальная плата...

— Мы передумали. Сейчас давай! Ну?!

— Я доложу императору...

— Для этого надо на небо лететь, — промурлыкал Илдей. — А живым туда только царь Никифор летает. Как быть?

— Пусть мертвым летит! — загремел Куря и наискось просадил живот патрикия мечом. — Сын шакала и лисицы! Лети на небо и скажи своему царю, что кангары не терпят обмана! — Он перешагнул через труп императорского сановника, выскочил из кибитки, крикнул:

— На коней, доблестные батыры!

Бек-хан Илдей был уже в седле. А Тарсук, кряхтя, обыскивал мертвое тело Феодора.

Через мгновение трехтысячная орда печенегов ударила по катафрактам, потеряла десятка два своих воинов, порубила полсотни греков и ринулась на север.

Весть о коварстве печенегов настигла Никифора Фоку в Фессалониках, когда царский дромоний[70] уже отчалил от берега.

Конный катафракт отчаянно махал платком, пытаясь обратить на себя внимание кормчего. Но корабль, вспенивая волны доброй сотней весел, уходил все дальше от причала. Тогда гонец крикнул воинам из охраны порта:

— Костер! Быстро!

Те подожгли десяток смоляных факелов, и густой дым повалил с пристани. Четверо воинов побежали с огнем в руках направо — в сторону Византии, на север.

На триреме поняли сигнал, доложили императору. Тот вышел на палубу, глянул хмуро, приказал:

— К берегу!..

Катафракт кратко доложил Никифору о происшедшем. Император сразу понял, сколь страшная беда грозит его столице, но суровое и неулыбчивое лицо его не отразило никаких эмоций — оставалось мрачным и спокойным, как всегда. Он стоял, скрестив на груди руки, в глубокой задумчивости: тревожные мысли обуревали его и будоражили острый полководческий ум.

«Кто переманил дикие орды пацинаков на свою сторону? Архонт россов? Вряд ли! Посол Сфендослава уехал неразгневанным. Синклит, правда, ничего определенного не обещал послу, но и не отказал прямо. По моему поручению с воинственным россом говорил доместик схол Севера[71] Иоанн Каркуас. Он дал понять послу, что Романия не будет мешать борьбе Сфендослава с каганом Хазарии...»

— Скачи навстречу Иоанну Каркусу, — не глядя на катафракта, резко заговорил Никифор Фока. — Моим именем прикажи ему повернуть друнги[72] на пацинаков. Надо не только вытеснить их из Фракии, но окружить и уничтожить всех до единого. Пленных не брать! Царей грязного народа доставить ко мне в цепях! — Император снял с безымянного пальца перстень с печаткой. — Передашь это Иоанну вместе с моим приказом. Спеши, храбрый воин! Дайте ему отряд стражи и самых быстрых коней, — приказал властитель Византии начальнику порта.