Сегодня жизнь Летки стала вдруг созвучна этим понятиям, и смятенная натура его устремилась навстречу опасности, как бабочка-ночница стремится к пламени светильника для того только, чтобы опалить свои крылья в безжалостном огне...

Любовь! Разве она не этот гибельный полет в неизвестность и блаженство? К сожалению, гибель свою в пламени любви мы постигаем потом, когда крылья уже спалило огнем и мы вынуждены ползать по черной земле, опустошенные и разочарованные.

— Ярл Летко! — услышал воевода голос Ольгерда. — Займи место, достойное тебя. Здесь! — Конунг указал на скамью рядом со своим креслом.

Суровый властитель Севера великую честь оказал руссу, посадив его на место, которое обычно отдавалось самым близким и доблестным его сподвижникам. Следующим за Леткой на скамье расположился длинноусый варяг в синем плаще. Черты его лица были грубы, словно секирой вырублены: вислый горбатый нос казался клином, загнанным между водянистых глаз неумелой рукой, кустистые брови сошлись у переносицы и придавали лицу норманна облик рассерженного сыча, длинные седые волосы воина перехвачены на лбу серебряным обручем. Варяг хмурился, кривил тонкие морщинистые губы: он был недоволен, что посадили его на второе место, позади русса, и не желал скрывать этого. Варяга звали ярл Олав.

Летко Волчий Хвост на мгновение перехватил взгляд сердитого норманна, усмехнулся, и вдруг на душе его стало тепло и спокойно. Русс без смущения глянул в лицо прекрасной северянки раз, другой и уже не мог оторваться.

Теперь уже смутилась она. Красавица, сердито нахмурясь, отвела взгляд, и щеки ее мгновенно наполнились вишневым жаром.

Пока гости рассаживались по чину, хозяин стоял прямо и твердо, подобно дикой сосне на голом северном утесе.

Когда места были заняты, Ольгерд хлопнул ладонями, и двенадцать рабов, по четверо на поднос, внесли целиком зажаренные туши кабанов. Мясо дымилось жаром. По железным вертелам, воткнутым в каждую тушу со всех сторон, сочился и шипел огненный жир. Пахнуло запахом богатырской еды, и широкие ноздри варягов вожделенно шевельнулись.

Еще двенадцать рабов внесли три огромные бадьи с медовухой. И мясо и брага были расставлены так, чтобы каждый из гостей мог, не вставая, дотянуться до них. На каждой бадье снаружи висело по шесть серебряных ковшей. Их как раз хватало всем гостям.

Плечистый невольник-грек вошел в горницу через боковую дверь, держа в вытянутых руках ковш-братину, который вместил не менее ведра хмельного зелья. Раб с поклоном поставил чашу перед конунгом и бесшумно удалился.

— Братья в битве и славе! — прозвучал твердый отрывистый голос Ольгерда. — Сегодня мы принимаем у себя наших друзей, храбрых россов. Их мужество не раз заставляло склонять гордые головы романиев, германцев, болгар, печенегов и хазар. Слава Гардарика[99] взлетела выше солнца, когда россы разгромили орды Хазар-хана Урака и ужасом потрясли всех своих недругов. Велик король россов и наш покровитель Святослав! Но сегодня мы воздадим почесть храбрости и уму ярла Летки. — Конунг поклонился воеводе-тысяцкому. — Прекрасен и бесценен наряд его. Но нет цены и его наградам за доблесть на поле брани. Слава доблести росса!

— Слава!!! — вскочив со своих мест, прогремели варяги.

Конунг поднял руку, требуя тишины.

— Не менее славна награда на поясе этого мудрого ярла — его боевой меч, ибо росс получил его за великое дело. Сегодня эмир Бухары — друг россов. Это он, посол короля Святослава, — Ольгерд указал на Летку, — склонил к миру с Гардариком одного из правителей могущественного Востока. Ум ярла Летки открыл и нам, сынам Севера, путь в знойные страны, к щедрым и бесценным товарам бухарских и хорезмийских купцов. Слава мудрости росса!

— Слава!!!

— Вот знак нашей благодарности ярлу! — Конунг взял обеими руками поднесенный ему оруженосцем тяжелый франкский меч и с поклоном подал его Летке.

Воевода-тысяцкий принял боевой дар со всем подобающим случаю словоречием.

Когда шум за столом стих, Ольгерд поднял над головой ковш-братину и воскликнул:

— Пусть чаша круговая скрепит наш союз!

— Пусть! — в один голос выпалили варяги.

— И я, — встала с кресла Альбида, — как наследница славы моего отца, первой сделаю глоток в честь храброго и мудрого росса. Отец! — Она обернулась к Ольгерду. — Подай же мне чашу!

— Как отец! — невольно воскликнул Летко...

Едва утренняя заря коснулась розовой ладонью верхушек прибрежного леса, дозорный катафракт на кондуре поднял тревогу. Воины схватились за мечи и луки. Их предводитель, спафарий[100] Хрисант, опухший от хмеля и сна, недовольно пробасил:

— Ну что еще там?

Катафракт показал на блестящую гладь реки: от берега в сторону греческого корабля плыл продолговатый предмет. У самого уреза воды толпой стояли конные печенеги и о чем-то возбужденно гудели. Предутренний влажный воздух доносил их голоса довольно отчетливо.

Вскоре греки смогли разглядеть, что к их судну, усиленно работая правой рукой, держась левой за бревно, плывет человек. Дозорный поднял тяжелый лук, но Хрисант остановил его:

— Подожди, успеешь!

— А если это ловушка?

— Он один. Узнаем, чего ему надо, а там решим.

— Не стреляйте-е! — прозвенел над тихой водой пронзительный голос. — Я несу вам слова доблестного бек-хана Радмана!

— Ты кто?! — крикнули с греческой ладьи.

— Имя мое Эрнак, — откликнулся кочевник. — Я несу вам слово мира!

— Помогите ему подняться на борт! — распорядился спафарий.

Катафракты сбросили с высокого борта веревочную лестницу, она затрепетала под тяжестью человеческого тела, и вскоре на палубу ступил мокрый с головы до ног высокий человек. Он был гол по пояс, короткие штаны из грубого сукна пропитались влагой и плотно облегали мускулистое тело степняка.

Майская водица была холодна, кочевника пробирала крупная дрожь. Степняк старался сдерживаться, но это ему плохо удавалось.

— Чего надо? — неприязненно спросил спафарий, не обращая на страдания печенега никакого внимания.

Кочевник гордо выпрямился, на мгновение унял дрожь и сказал твердо:

— Я Эрнак Свирепый! Хан рода Урур. Позовите мне посланника царя Румии. У меня к нему слово от бек-хана Радмана Могучего!

Хрисант отступил на шаг, лицо его из сурового сделалось благодушным. Грек склонил обнаженную голову:

— Хану рода Угур Эрнаку Свирепому привет! Император Романии знает о доблестном воине... Посол Царствующего патрикий Михаил будет рад говорить с вестником одного из царей Пацинакии Радманом!

Спафарий обернулся к стражникам:

— Принесите одежду, достойную хана!

Эрнак не сдержал радостной ухмылки: послом Радмана он не был и плыл сюда по ледяной воде майского Днепра больше за богатым подарком, чем из интересов своего владыки. Радман со своими кибитками стоял за три конных перехода от днепровских порогов. А в этом месте сухопутье осадила орда его подданного Эрнака Свирепого. Правда, недавно тут пристроились было кочевники из племени бек-хана Илдея, но Эрнак, имея больше сабель, согнал соплеменников с прибыльного места. Согнанный противник со дня на день мог вернуться с подкреплением. Однако хитрый хан полагал, что к тому времени он успеет взять дань с византийского посла...

Закованный в железо воин принес на вытянутых руках нарядный халат из золотистой парчи. Хан рванулся было вперед, но Хрисант взял одежду из рук катафракта и торжественно надел на плечи печенега.

Спафарий едва сдерживал смех, глядя на кочевника, ибо тот рассмеялся от радости и все время поглаживал грубой ладонью скотовода нежную царскую ткань. Наконец Хрисант справился со своими чувствами и сказал печенегу строго:

— А сейчас посол грозного базилевса Романии патрикий Михаил предстанет перед тобой!

В проеме каюты показался заспанный сановник Никифора Фоки. Однако он успел облачиться согласно церемонии малого царского приема: парчовый халат, сафьяновые сапоги, красная круглая шапка с кистью, на поясе — короткий меч.