Палуба только на одну треть покрывала корабль. У носа зиял проем с лесенками. Одна вела на носовую площадку, где всегда стоял дозорный, другая — прямо на палубу.
— ...Яз сначала осторожно поднимусь к дозорному, упокою его, — говорил Еруслан. — А потом пойду к кормовому веслу и поручкаюсь с другим греком. Как только трижды звякну железом, так все с веслами в руках подниметесь наверх и ударите по воям ромейским, покамест они спят. Не спутайте, где свой, где чужой. Да к тому времени уж и светать начнет.
— Да будет так! — шепотом, как клятву, выдохнули рабы.
— На трудное дело идем, братие. Не все к восходу солнышка живы останутся. Но выбирать нам не из чего: или смерть обручит нас с землей, или мы в битве обретем свободу!
— Веди нас в бой, Уруслан, — прошептали голоса. — Мы не отступим!
Между тем луна сместилась к западу. Пахнуло предутренним холодком.
— Ну, я пошел! — решительно выдохнул Еруслан.
— Помоги тебе Христос!
— Пусть аллах хранит тебя!
— Адонай даст тебе силы!
— Тенгри-хан, помоги ему!
— Перун, веди меня! — выдохнул русс и, стараясь не звякнуть цепями, скользнул к лестнице.
Сделав три легких шага по перекладинам, Еруслан остановился, прислушался. Часовой стоял над ним блестящим истуканом, до невольника доносилось ровное дыхание: катафракт безмятежно спал.
«В русские пределы пришел, успокоился», — сообразил Еруслан и осторожно повернул лицо к корме. Из-за каютки второго дозорного не было видно. Русс занес ногу на четвертую перекладину и... мгновенно застыл. От мачты отделилась тень человека, шагнула к борту.
— Бр-р-р! — донеслось оттуда. — И как эти скифы живут в таком холоде! Кха-кха!
Дозорный на носу не проснулся. Стоявший у борта оправился в воду, постоял немного и вернулся к месту ночлега, бормоча что-то себе под нос. Русс помедлил еще немного и стремительно скользнул к носовому мостику. Для исполинской силы русского могута даже этот рослый воин показался не сильнее барана. Чтобы не нашуметь случайно, Еруслан схватил дозорного за голову и резко рванул ее вверх и в сторону. Катафракт и стона не издал. Только рука, скорая рука воина, успела схватить рукоять кинжала, но и ей ничего не удалось сделать, чтобы защитить жизнь хозяина...
Еруслан устремил взгляд к мачте, где под парусом спали катафракты. Тишина, только храп раздавался. Тогда русс махнул рукой. Из трюма выпорхнула тень.
— Черномир, ты?
— Яз, брат! — шепнул тот одними губами.
— Возьми его и тихо спусти вниз. Меч передай Назар-беку. Копье пускай тут полежит. Кинжал у меня останется. Поспешай.
— Понял! — выдохнул Черномир.
Через мгновение, не звякнув ни одной частью доспеха, труп дозорного канул в трюме.
Еруслан уже собрался было двинуться к корме, как вдруг увидел тень за мачтой.
«Другой дозорный, — понял русс. — Сюда идет. Надобно спящим прикинуться».
— Эй, Аргир? Заснул, чертов сын! — неожиданно громко прозвучало в ночи.
Парус зашевелился.
— Ты чего спать не даешь своим ослиным криком? — раздалось приглушенно. — Заткнись!
Дозорный выругался вполголоса и двинулся дальше. Он подошел почти вплотную к притаившемуся невольнику, но что-то встревожило грека.
— Эй, Аргир! — окликнул он товарища. — Что с тобой?
Еруслан нарочно шевельнулся, звякнул цепями, промычал невнятно по-гречески:
— Кто идет? Зарублю!
— Вот хитрец, — тихо рассмеялся катафракт. — Даже панцирь снял, чтоб спать мягче было. Но я тебя разбужу, лежебока.
— Это ты, Евпил? — проворчал русс. За многие дни плавания он узнал всех греков по именам.
— Я! — Дозорный без страха ступил на площадку...
Через мгновение он извивался в могучих руках Еруслана. На этот раз без шума не обошлось. Копье жертвы с грохотом упало в трюм. Из-под паруса показалась голова.
— Что там, Евпил? — прохрипел голос Хрисанта.
— Копье выронил! — чуть громче подал голос Еруслан.
— Настоишься ты у меня в ночном дозоре, неуклюжий лентяй. Неохота подниматься, а то бы я тебе почистил гнусную рожу. Иди на место!
— Иду!
Голова скрылась. Еруслан выждал немного и трижды звякнул цепями. Стремительные тени, одна за другой, вынырнули из чрева кондуры на палубу. Им снизу не менее стремительно и бесшумно подали тяжелые весла.
— Джага, возьми меч! Ты, Ангел, — копье! Тихо!
Снова из-под паруса показалась голова. Спафарию привиделось вдруг, что призраки заполнили корабль. Он и мысли не мог допустить о том, что невольники сумели сломать рабское железо. Хрисант потряс головой. Видение не исчезло. И тогда он внезапно понял, что это враги, что это надвигается смерть!
— К оружию, катафракты! — громыхнуло в ночи.
В следующее мгновение спафарий уже стоял с обнаженным мечом в руке.
Соблюдать тишину теперь было бессмысленно, и словно это грянуло в ответ на призыв предводителя греков:
— Братие! Бей!
— Бе-е-ей!
— Кр-р-уши-и!..
Только полутора десяткам греческих воинов удалось вскочить и занять оборону. И это случилось только потому, что их предводитель бесстрашно ринулся вперед, навстречу восставшим рабам. Стремительный меч Хрисанта сразил одного из напавших. Те на мгновение замешкались. Но тяжелое весло раздробило левое плечо храброго спафария, и он, покачнувшись, отступил.
— Бе-е-ей-й! — гремела ночь многоголосым яростным воем.
— Бар-р-ра-а! — вторил восставшим клич древних римлян, с которым те некогда покорили мир, потом потеряли его и сейчас их бесталанные потомки пытались вновь надеть кандалы на все соседние народы. — Бар-р-ра-а!
Более половины греков были повержены мгновенно и пали, так и не восстав от сна. Еще не менее десятка истекали кровью от ран и не могли сражаться.
— Факелы! — крикнул Еруслан. — Зажгите факелы! Они лежат у носовой площадки!
Русс орудовал огромным веслом — сейчас это оружие было более надежным и сокрушительным, чем мечи и копья.
Упал еще один катафракт. Но их не зря звали царскими воинами: они не только оборонялись, но и бесстрашно нападали. Уже шестеро рабов корчились на палубе, пронзенные мечами и копьями.
Вскоре факелы осветили побоище. Упали еще два царских воина. С раздробленной головой рухнул Черномир, отступил раненный в грудь перс Джаги, пошатнулся оглушенный Ази-бек...
Еруслан усилил натиск, вдохновляя своих соратников на подвиг.
— Кр-р-ру-ши-и! — взывали славяне.
— Ал-ла-а! — кричали персы и арабы.
— Ур-р-рагх! Тенгри-хан! — слышались возгласы хазар и печенегов.
— Бар-р-ра! — все тише гремело в ответ. Оставшиеся шесть катафрактов уже только оборонялись.
— Ангел! — позвал Еруслан. — Возьми своих и захвати царского сына и патрикия. Мы тут без вас управимся.
— Иду!
— Захвати живыми. Штоб и волосок с голов их не упал.
— Понял, Руслан! За мной, братушки!
Катафрактов осталось пятеро. Они четко, как на учениях, отражали удары и стремились в свою очередь поразить врага...
— Руслан! — примчался возбужденный болгарин. — Царевич и патрикий исчезли!
— Ка-ак?! Где они?!
— На лодке уплыли вместе с кормчим. Вот... — Ангел Живка показал обрывок веревки.
— Ну и леший с ними. Этих добить надобно. Там, на корме, луки должны быть. Неси их сюда!
Вскоре Ангел и его товарищи притащили дюжину луков с тяжелыми стрелами. Восставшие вмиг расхватали грозное оружие. Рядом с Хрисантом осталось всего лишь трое воинов. Они изнемогали, отражая могучие удары. Палуба стала скользкой от крови. Вопили раненые. Но на них никто не обращал внимания.
— Братие, стойте! — приказал Еруслан.
Рабы отступили, опустив оружие.
— Хрисант! — обратился русс к спафарию. — Брось меч! Ты обречен. Прикажи сдаться и своим храбрым воям. Мы пощадим вас. Ну?!
— Нет!
— Вспомни. Мы вместе рубились против агарян в теснинах Кипра. Мы были друзьями!
— Замолчи, мерзкий раб! Никогда высокородный ромей не будет другом грязному варвару!
— Ты сам выбрал свою долю, сын гадюки!
