Многоязыкая лира России

Долгий сон в Руре

ЛИТЕРАТУРА  БАШКИРИИ                                                                                                               

Отрывок из повести

Азат АБДУЛЛИН

В конце августа по небу поплыли раскисшие тучи.

В тот прохладный день он возвращался из шахты усталый и хмельной – каким-то боком стал причастен к радости шахтёра по случаю рождения желанного сына. И шёл он неспешным шагом по опушке леса. В ворохе разных ощущений, перекрывая все другие, определилось одно: он наконец-то обрёл устойчивость. Даже усталость теперь стала здоровой. И признаком её, несомненно, был его волчий аппетит. Но не только это. Улыбка, брошенная ему роскошной женщиной, идущей лёгкой походкой, ударяла его словно током. Она уходила, исчезала, но он чувствовал, что это не случайная игра стихий, и думал, что ничто в природе не находится в таком близком и таком далёком соседстве, как возможность и невозможность… А обратив внимание на человека, сидящего на улице в глубоком раздумье, с отпечатком последней усталости в согбенной фигуре и бледном лице, он пытался представить себе, о чём тот думает и о чём бы думал в его состоянии он сам…

«Я познал многие виды усталости, – сказал он мысленно. – И такую, что искажает всё вокруг. И ту, когда ты в немилости у правителей, на тебя поставлена печать диссидента, твоя работа на нацию, на родину отвергнута, тебя терзают сомнения, неуверенность в себе, ибо начинаешь внимать внушениям духов злобы и не видишь врага, сидящего в тебе, внутри; и твоё отчаяние ещё усилено подлостью человека, которому верил, гнев и безысходность подрывают здоровье, и ты уже стоишь на грани психической смерти…» И когда радость, мечты казались утраченными навеки, он, глядя на необъятное звёздное небо, точно услышал голос предка: мягкое дерево покрывают черви, скоро и тебя покроют, действие – единственное, что даст тебе защиту. И момент, угаданный и пойманный, навсегда изменил течение его жизни. И он сказал себе: земля, где ты родился, вторична. Определилось Место, вступившее в благотворный контакт с твоей душой, с твоим делом… И тогда он понял: самая роковая усталость – та, что приводит к разочарованности жизнью, когда уже ничто не оживает при наступлении дня…

Навстречу шла, точно из воды вынырнув, краснощёкая девица, качая бёдрами.

– Добрый день! – сказала она, поравнявшись.

– Добрый день, фройляйн. Рад вас видеть.

– Я тоже.

– Тогда… не объединить ли нам наши радости и желания?

Чуть склонив голову, она с внимательной улыбкой неподвижно смотрела на него своими чистыми очами.

– И будет всё o’кей?

– С помощью Божией…

– Когда же встреча?

– Завтра в это время. Здесь.

– Тогда до завтра.

«Придёшь ли, нет ли, ты тоже сохранишься как память о Германии, – подумал он и вспомнил солистку театра, рано потерявшую голос. – Как она горела, не могла сдерживать копившиеся желания… Может, блеснув на миг, назавтра сгинула бы с глаз. А может, я не понял, не разгадал её зов и поступил как олух… Нет, мне было не до неё… Как всё противоречиво! Ты должен отдаться всем чувствам, что приносит жизнь. Чтобы время от времени иметь право говорить «я». Но и расточительность заказана. Уже начинаешь дорожить каждым днём, даже часом. Ничего нельзя пожелать себе, кроме…»

Его думы вдруг оборвали крики за дорогой. Он поднял голову и услышал голоса: «За ногу! Тяни!» И увидел, как за низкой железной оградой во дворе кирпичного дома двое мужчин силятся свалить тучного быка. Его придушенный вопль заполнял всю ширь двора.

Пройдя через калитку, он подошёл к двум хорошеньким девушкам, наблюдавшим за этой картиной.

– Что они делают?

– Зарезать хотят, – ответила блондинка.

Лохматый верзила со вспученными мускулами спины вцепился в шею быка, но тот взмахом головы отбросил мучителя, а другой, в шляпе, отскочил в сторону.

Он шагнул к ним и, не догадавшись представиться, заявил довольно твёрдо:

– Так не делают.

Лохматый, как ни в чём не бывало вскочив на ноги, неприязненно прищурился на него:

– Кто такой? Может, покажешь, как надо?..

«Зачем я вмешался?» – мелькнуло у него в голове, но вдруг азарт испытать себя в новой для него ситуации взял верх, и он уставился на мужчину в шляпе, угадав в нём хозяина.

– Видите, как бык на вас смотрит, – сказал он ровно, без особого выражения. – На вас, кого он чтил, слушался, любил. – И хмель, хоть и не сильный, понёс его – слова будто лопались. – Смотрит с униженным чувством бессилия, не понимая, как вы, свой, родной, позволяете этому извергу издеваться над ним; он же хочет попрощаться с вами; навсегда, по-человечески; у него тоже есть душа; не в словах дело, главное внутри. Стыд и злость – вот что он сейчас чувствует…

– Тьфу ты, чёрт! – взъярился верзила-скотобоец. – Он ненормальный… Прочь!

Хозяин ошарашенно уставился на незнакомца. И вдруг подал голос:

– С вами всё в порядке?

– Даже более чем… А ты, видно, так ленив, – влепил он скотобойцу, не теряя присутствия духа, – даже подумать тебе лень.

– А как, по-вашему, надо? – спросил хозяин пусть и не добродушно, но и без иронии. Бык стоял, вперившись в хозяина. Потом медленно повернул голову в сторону гостя. Глаза быка горели тёмным огнём.

В незнакомце, всё отодвинув, промелькнули прекрасные часы причащения его земляками благословенному празднику убоя скота. Перед тем, как потчевать друг друга душистым мясом, сородичи-скотоводы по старинному обычаю сажали подростка в середину, чтобы приобщить к своему делу.

– Как надо? Лаской, лаской и – мгновенно.

Девушки прыснули.

– Так делают мои земляки, мастера своего дела. Я лишь хотел вам напомнить: от гнева, страха, большого стресса – в крови у быка адреналин. Мясо будет нехорошее, невкусное.

– Пап, а что, если он прав? – вмешалась блондинка.

– Позвольте на прощание представиться. «Чёрт», как вы изволили выразиться, сударь, с Южного Урала, из республики Башкирия.

– Башкирия? – вдруг хозяин потянулся к нему. – Уф-фа? Мой отец… фатер… там пропал… Во время войны. Он был пленный...

– Пропал? Да, у нас были пленные. Я помню. Даже знал некоторых.

– Кристина, а ну-ка кофе нам! Мы с господином немного поговорим.