Библиоман. Книжная дюжина

В пределах погрешностей

ЧИТАЮЩАЯ МОСКВА

Вячеслав Шестаков. Русские в британских университетах : Опыт интеллектуальной истории и культурного обмена. – СПб.: Нестор-История, 2009. – 304 с.

История науки не так скучна, как многим кажется. В июле 1921 года молодой русский физик Пётр Капица приехал в Кембридж и познакомился со знаменитым учёным Эрнстом Резерфордом. Когда Капица попросил у него разрешения поработать в лаборатории, Резерфорд ответил отрицательно, сославшись на недостаток места. Тогда Капица задал неожиданный вопрос: «Скажите, какова степень допустимых погрешностей в ваших исследованиях?» Тот ответил, что около трёх процентов. На что Капица заметил, что, поскольку в лаборатории насчитывается 30 исследователей, его присутствия никто не заметит, так как он в процентном отношении будет в пределах допустимых ошибок. Находчивый ответ открыл нашему учёному дверь в заветную лабораторию. Вообще же русские студенты появились в английских университетах уже в XVI веке. Истории русско-британских образовательных контактов и посвящена книга Вячеслава Шестакова, прекрасно знающего тему, поскольку он сам долгое время преподавал в Уэльсе, в знаменитых Оксфорде и Кембридже, работал в их библиотеках и на факультетах, встречался с выдающимися учёными.

Библиоман. Книжная дюжина

Нельзя без жалости

ЧИТАЮЩАЯ МОСКВА

Елена Некрасова. Три Адовы собаки. – М.: ИД «Флюид», 2009. – 288 с.

Сборник повестей и рассказов, довольно-таки печальных, но весьма жизненных. Хотя каждое произведение автор сдабривает небольшой порцией мистики, которая чаще всего оказывается лишь игрой воображения героев. Две интеллигентные старушки, героини повести «Фантазия ре минор», живут среди своих грёз и воспоминаний, спорят о талантах любимых актёров, переживают из-за нашествия родственников.

Им чудятся знаки судьбы в любых мелочах, и потрёпанный сонник всегда лежит наготове, чтобы истолковать очередное сновидение. На самом-то деле не чудес хочется, просто уходящей жизни, несостоявшегося счастья жалко. Героиню рассказа, давшего название книге, автор приговаривает к непрощению одной фразой: «Ада не жалела ни людей, ни животных». Возможно, обрети она эту жалость в собственной душе, и её саму можно было бы пожалеть. А так – не за что.

Искусство

Ряд волшебных изменений

СЕМЬ НОТ                                                                                                                                      

Юрий ДАНИЛИН

Ценным подарком, как сказали бы профсоюзные деятели, были награждены московские меломаны в преддверии Нового года: два фортепианных вечера «выбились из ряда вон» и оставили очень сильное впечатление. В Малом зале Консерватории играл не часто навещающий столицу питерский пианист Пётр Лаул. Программа посвящалась Францу Шуберту и состояла из трёх его сонат: № 3 ля мажор, соч. 120, № 9 ля мажор, № 10 си-бемоль мажор. Не знаю, как другие слушатели, но я всегда не без страха жду выхода исполнителя. Не знаю зачем. То ли надеюсь, что он внешне как-то совпадёт с заявленной программой, то ли просто оставит оптимистичное впечатление. Я сам ещё не разобрался, почему мне это интересно. Но всегда жду этого выхода. Григорий Соколов, например, обычно очень стремительно движется к роялю, как будто долго не имел этой возможности; Михаил Плетнёв, напротив, нетороплив и степенен, никаких тайн в происходящем для него не только нет, но и быть не может; один из наших весьма надоедливых пианистов удивляет редким умением разместить в выражении лица все государственные символы: тут тебе и серп с молотом, и российский флаг, он так державен, что хочется немедленно встать и запеть Гимн Российской Федерации. Других впечатлений, к сожалению, ни один из его концертов не оставляет. Почему он не стал космонавтом или конструктором поезда «Сапсан», а выбрал музыку, – не знаю. Так вот Лаул просто возникает у рояля. Как-то домовито. Чувствуется, что это его место. И так же незаметно втягивает тебя в сочинение. Происходящее можно назвать со-размышлением. Пианист и Шуберт требуют мысли. А уж потом чувств. Очень творческое состояние. Взаимное. Пётр Лаул как возник у рояля так и исчез, не желая концентрировать внимания на себе. А впечатления от этого глубоко интеллектуального обмена незабываемы.

Английский пианист Фредерик Кемпф наезжает в Москву регулярно, привозит не только самого себя, но и что-нибудь новенькое в программу. В этот раз – Шумана. Токкату до мажор, соч. 7; Арабеску до мажор, соч. 18; Юмореску си-бемоль мажор, соч. 20. Конечно, Шуманом программа не ограничивалась. Исполнялись соната № 21 Бетховена («Аврора»), две баллады Шопена. Но я – о Шумане как наиболее удачной части программы. Блестящее владение звуком, потрясающее, редкое понимание композитора, ясное, проникновенное, удивительное исполнение. Бетховену повезло меньше, особенно первой части знаменитой сонаты: пианист куда-то торопился, всё было сыграно запальчиво и формально. Фредерик Кемпф, сколько я его слушаю, всегда неровен. Что-то удаётся превосходно. Но вытянуть всю программу на таком уровне не получается. Может, так и должно быть – есть над чем подумать. Перепроверить себя на слушателях. Впервые объявлял номера на бис на русском языке. Вполне прилично.

В очередной раз порадовали сотрудники Музея-квартиры А.Б. Гольденвейзера – совместно с издательством «Дека-ВС» выпустили в свет воспоминания замечательного пианиста. Александр Борисович связывает с собственной персоной лучшие времена в отечественной музыке – конец XIX и вторую половину XX веков. Всё, что для многих глубокая история, для него – повседневность. Благодаря стараниям Е. Гольденвейзер, А. Николаевой и А. Скрябина мы получили увлекательное сочинение, в котором что ни страница – всё открытие. Вспомните только, что пианист учился у Сергея Ивановича Танеева, дружил с Сергеем Рахманиновым, Николаем Метнером, Александром Скрябиным. Был знаком с Петром Ильичом Чайковским. Постоянно навещал Ясную Поляну и играл Льву Николаевичу Толстому. В его квартире, кстати, вы найдёте пейзаж, написанный Софьей Андреевной Толстой и подаренный ему в знак благодарности за эти приезды.