– Это подойдет, – сказала, остановившись, Адриенна Рашад.

– Подойдет? – воскликнул Кендрик. – Для чего вообще понадобился этот моцион? Но, раз уж мы здесь, давайте кое-что проясним. Я признателен вам за то, что вы, вероятно, спасли мне жизнь – повторяю, вероятно, это невозможно доказать, но я вам не подчиняюсь, и, по здравом размышлении, я все-таки не дурак, невзирая на мой статус любителя. Однако сейчас это вы отвечаете на мои вопросы, а не наоборот.

– Вы закончили?

– Даже не начинал.

– Тогда, прежде чем начнете, позвольте затронуть поднятые вами специфические проблемы. Моцион понадобился для того, чтобы мы убрались оттуда. Полагаю, вы в курсе, что это – надежный дом.

– Конечно.

– И что любые разговоры во всех комнатах, включая туалет и ванную, записываются?

– Нет, я знал, что телефон…

– Спасибо, мистер Любитель.

– Мне, черт подери, скрывать нечего…

– Потише. Говорите в сторону воды, как я.

– Что? Почему?

– Электронный уловитель голоса. Деревья исказят звук, потому что здесь нет прямого визуального радиуса действия…

– Что?

– Лазеры усовершенствовали технологию…

– Что-что?

– Заткнитесь! Говорите шепотом.

– Повторяю: мне совершенно нечего скрывать. Вам-то, может, и есть, а вот мне – нет!

– Правда? – Рашад прислонилась к огромному камню, глядя вниз, на мелкие, медленно набегающие волны, спросила: – Хотите вовлечь Ахмата?

– Я упоминал о нем. Президенту. Ему следует знать, как помог этот парень…

– О, Ахмат это оценит! А его личный врач? А двое его двоюродных братьев, которые помогали вам и охраняли вас? А эль-Баз и пилот, доставивший вас в Бахрейн?.. Их всех могут убить!

– Не считая Ахмата, я никогда никого не упоминал…

– Имена несущественны. Важны занимаемые людьми должности.

– Бога ради, это же президент Соединенных Штатов!

– И он, вопреки слухам, действительно общается без микрофонов?

– Конечно.

– А вам известно, с кем он говорит и насколько его собеседники надежны в вопросах соблюдения максимальной безопасности? А сам он это знает? Вы знакомы с людьми, которые занимаются прослушкой в этом доме?

– Разумеется, нет.

– А как же я? Я – оперативный сотрудник разведки с прочной «крышей» в Каире. Вы, может, и обо мне рассказывали?

– Да, но только Свонну.

– Я не имею в виду, что вы говорили с человеком, облеченным властью, который все знал, потому что руководил операцией, я имею в виду кого-то там, именно там. Начни вы допрашивать меня прямо в том доме наверху, разве вы не могли бы выдать кого-то или всех этих людей, которых я только что назвала? И чтобы сорвать банк, мистер Любитель, разве не упомянули бы МОССАД?

Эван закрыл глаза.

– Мог бы, – признал он негромко, кивнув. – Если бы мы начали спорить.

– Спор был неизбежен, вот почему я вытащила вас оттуда и привела сюда.

– Там, наверху, все на нашей стороне! – запротестовал Кендрик.

– Уверена, что это так, – согласилась Адриенна, – но нельзя представить силу и слабости людей, с которыми мы незнакомы и которых не можем видеть, правда?

– Вы параноик.

– Это особенности моей работы, конгрессмен. Более того, вы действительно дурак несчастный. Полагаю, я достаточно это продемонстрировала, показав, что вы ничего не знаете о «надежных» домах. Опуская вопрос о том, кто кому подчиняется, потому что это несущественно, вернусь к пункту первому. По всей вероятности, я все-таки не спасла вам жизнь в Бахрейне, а, наоборот, из-за этого подонка Свонна поставила вас в невыгодное для защиты положение, которое у нас и у опытных пилотов называется точкой, откуда возврат невозможен. На то, что вы останетесь в живых, не рассчитывали, мистер Кендрик, и я действительно возражала против этого.

– Почему?

– Потому что мне было не все равно.

– Из-за того, что мы…

– Это тоже несущественно. Вы были порядочным человеком, пытавшимся совершить порядочный поступок, к которому не были подготовлены. Как выяснилось, были и другие, кто помог вам куда больше меня. Я сидела у Джимми Грэйсона в кабинете, и мы оба испытали облегчение, получив сообщение, что самолет с вами на борту взлетел из Бахрейна.

– Грэйсон? Он – один из тех семерых, знавших, что я там был.

– Нет, до последнего часа не знал, – возразила Рашад. – Даже я не сказала ему этого. Должно быть, сообщили из Вашингтона.

– Выражаясь языком Белого дома, вчера утром его насадили на вертел.

– За что?

– Чтобы проверить, не он ли проболтался обо мне.

– Кто, Джимми? Это даже еще глупее, чем предполагать, будто язык распустила я. Грэйсон просто жаждет стать начальником. И не больше меня хочет, чтобы ему перерезали горло.

– Как вы просто все объясняете!

– О Джимми?

– Нет. О себе.

– Понятно. – Женщина, называвшая себя Калейлой, отодвинулась от камня. – Думаете, я все это отрепетировала? Разумеется, сама с собой, потому что черта с два могла бы к кому-нибудь обратиться? И конечно, я наполовину арабка…

– Там, наверху, вы вошли так, словно ожидали увидеть именно меня. Я ни в коей мере не оказался для вас сюрпризом.

– Да, ожидала. И нет, не были.

– Почему да и почему нет?

– Вас вычислила, полагаю, методом исключения. А по второму пункту у меня договоренность с одним знакомым, который охраняет меня от подлинно-подлинных сюрпризов. Последние полтора дня вы, конгрессмен, – «горячая» новость по всему Средиземноморью. Многие, включая меня, потрясены. Я боюсь не только за себя, но и за других людей, помощью которых пользовалась где только можно и нельзя, чтобы держать вас в поле зрения. Поверьте, это очень непросто – создать сеть, основанную на доверии, а теперь это доверие подвергается сомнению. Так что, как видите, мистер Кендрик, вы зря потратили немалые деньги налогоплательщиков на то, чтобы доставить меня сюда и задать вопрос, на который вам мог бы ответить любой опытный разведчик.

– Может, вы меня продали? Продали мое имя за деньги?

– Чего ради? Спасения собственной жизни, что ли? Или жизней тех, кого я использовала, чтобы следить за вами, людей, важных для меня и выполняемой мною работы, которая, по-моему, представляет реальную ценность, что я пыталась объяснить вам еще в Бахрейне? Вы что, действительно в это верите?

– О боже, я уже не знаю, чему верить! – признался Эван, шумно вздохнув. – Все, что я хотел сделать, все, что планировал, пошло прахом. Ахмат больше не хочет меня видеть, я не могу вернуться – ни туда, ни в какой-либо другой эмират в районе заливов. Уж он об этом позаботится.

– Так вы что, правда хотели вернуться?

– Больше, чем что-либо другое. Мне хотелось вернуться к той жизни, когда я проделал мою лучшую работу. Но сначала мне надо было найти и уничтожить сукина сына, который все изуродовал, убивая ради убийства…

– Махди. – Рашад кивнула. – Ахмат мне говорил. Вы сделали это. Ахмат молод, и он еще изменит свое отношение к вам. Со временем поймет, что вы там для всех совершили, и почувствует благодарность… – Она вдруг улыбнулась и уже иным, мягким голосом проговорила: – Понимаешь, я решила, что ты, возможно, сам раздул эту историю. Но ведь ты этого не делал, правда?

– Кто, я? Да ты с ума сошла! Через шесть месяцев я уберусь отсюда!

– Так все это случилось не из-за твоего политического тщеславия?

– Да нет же, господи! Я бросаю всю эту политику, ухожу! Только теперь мне некуда идти. Кто-то пытается меня остановить, сделать кем-то, кем я на самом деле не являюсь. Да что же, черт побери, со мной происходит?

– Сразу, навскидку, я сказала бы, что тебя эксгумируют.

– Что-что со мной делают? И кто?

– Кто-то, считающий, что тобой пренебрегают. Полагающий, что ты заслуживаешь публичного признания.

– Я его совершенно не хочу! Но президент думает иначе. Решил в следующий вторник наградить меня медалью Свободы в этой чертовой Голубой комнате под оркестр морской пехоты! Я противился этому, как мог, а этот сукин сын заявил, что мне необходимо объявиться, потому что он, видите ли, отказывается выглядеть «жалким ублюдком». Хорошенькая аргументация!