– Господи, хотел бы я быть на десять-двадцать лет моложе, Кендрик, тогда я с удовольствием отхлестал бы вас по заднице. Но в шестьдесят три понимаешь, что осторожность – лучшая сторона доблести или чего бы там ни было. Мне все равно, если меня снова собьют с ног, хотя сейчас намного труднее подниматься.

– Тогда не напрашивайтесь, не провоцируйте этого. Вы держитесь очень вызывающе.

– Садитесь, конгрессмен, да поближе, к моему столу. Ну давайте, садитесь же!

Эван сел.

– Ну и как? Чувствуете покалывание в позвоночнике, прилив крови к голове?

– Ничего такого не чувствую. Это место для работы.

– Да ну, думаю, мы разные люди. Понимаете, внизу сидит самый могущественный человек на земле, и он полагается на меня, а я, сказать по правде, тоже не гений. Я только заставляю бегать этот глупый выводок. Смазываю механизмы, чтобы колесики вращались. Однако в масле, которым я пользуюсь, много едкости – прямо как во мне. Но это – единственная смазка, которая у меня есть, и она действует.

– Наверное, в этом есть какая-то цель? – заметил Кендрик.

– Разумеется, есть. Видите ли, с тех пор, как я здесь, то есть с тех пор, как мы здесь, все мне кланяются, как китайские болванчики, льстят напропалую и широко улыбаются – а в их глазах написано, что они предпочли бы пустить мне пулю в лоб. Только через такое я уже проходил, меня это не волнует. Но тут появляетесь вы и велите мне убираться к чертовой матери. Подобные заявления, знаете ли, освежают. С этим можно иметь дело. Мне действительно нравится то, что я вам не симпатичен, а вы не симпатичны мне. Имеет ли это какой-либо смысл?

– В извращенном виде. Но тогда вы – извращенец.

– Почему? Потому что я предпочитаю говорить прямо, а не ходить вокруг да около? Бессмысленные словоизлияния и подхалимаж – только пустая трата времени. Если бы я мог избавиться и от того, и от другого, мы бы все работали в десять раз лучше, чем сейчас.

– Вы когда-нибудь давали кому-нибудь об этом знать?

– Пытался, конгрессмен, помоги мне бог, еще как пытался! И знаете что? Никто мне не верит.

– А вы на их месте поверили бы?

– Наверное, нет. И может, если бы они поверили, глупый выводок превратился бы в зарегистрированный дурдом. Подумайте об этом, Кендрик. Моя извращенность не так-то проста.

– Тут я ничего не могу сказать, но наш разговор многое для меня упрощает.

– Упрощает? А, тот сюрприз, что вы собираетесь мне выложить?

– Хорошо, – согласился Эван. – Понимаете, до определенного момента я сделаю то, что вы от меня хотите, – за плату. Вот моя сделка с дьяволом.

– Вы мне льстите.

– Даже не собирался. Я тоже не склонен к подхалимажу, потому что это – пустая трата моего времени. Говоря вашими словами, я «непродуктивен», потому что наделал много шума, выступив против ряда вещей, вызывающих у меня возмущение. А вас, когда вы это услышали, погладило против шерсти. Пока что я прав?

– Правы до последнего гроша, парень. Можете выглядеть как угодно, но, на мой взгляд, вас многое роднит с увешанными бусами длинноволосыми протестующими засранцами.

– И вы опасаетесь, что, если мне предоставят трибуну, может стать еще хуже и ваши абрикосовые деревья побьет морозом? Я снова прав?

– Правее некуда. Не хочу, чтобы кто-то или что-то перебило голос президента, его рассуждения. Он вывел нас из «голубого» участка, мы оседлали сильный и теплый ветер со Скалистых гор и чувствуем себя хорошо.

– Не буду стремиться понять вас.

– Возможно, и не смогли бы…

– Но, по сути, вы хотите от меня двух вещей, – быстро продолжил Эван. – Первое: чтобы я говорил как можно меньше и вообще ничего такого, что ставит под сомнение мудрость, исходящую из вашего глупого курятника. Я близок к истине?

– Ближе некуда.

– И второе: вы хотите, чтобы я исчез, и исчез быстро. Ну как?

– Заслужили медное кольцо.

– Ладно, я все это выполню – до определенного момента. После этой маленькой церемонии в следующий вторник, которой никто из нас не хочет, но мы уступаем президенту, в мой офис потоком хлынут запросы из средств массовой информации. Газеты, радио, телевидение, еженедельники – словом, вся братия. Я – новость, а они хотят продавать свой товар…

– Вы не говорите ничего такого, чего бы я не знал или что бы мне не нравилось, – перебил его Деннисон.

– Я всем откажу, – решительно заявил Кендрик. – Не соглашусь ни на какие интервью. Не выскажусь ни по одному вопросу и исчезну так быстро, как только смогу.

– Расцеловал бы вас прямо сейчас, если бы не кое-что непродуктивное в ваших словах, например «до определенного момента». Это еще что такое?

– Это значит, что в палате представителей, если мне дадут слово, я выскажу мои соображения как смогу беспристрастно. Но то в палате. Спустившись с холма, я становлюсь недоступен для комментариев.

– Большинство пиаровцев мы держим не на холме, а внизу, – задумчиво проговорил глава аппарата президента. – То, что снимают камеры на спутниках, не попадает в «Дейли ньюс» и «Даллас». При данных обстоятельствах, благодаря этому вкрадчивому сукину сыну, Сэму Уинтерсу, ваше предложение столь неотразимо, что мне интересно, какова же цена. Предполагаю, вы ее уже определили для себя?

– Я хочу знать, кто настучал на меня. Через кого – так очень, ну очень профессионально – произошла утечка.

– Думаете, я не хочу узнать? – Деннисон резко подался вперед. – Да я бы этих ублюдков торпедами потопил в пятидесяти милях от Нью-Порт-Ньюса!

– Тогда помогите мне это выяснить. Вот моя цена. Соглашайтесь, или я повторю программу Фоксли по всей стране и назову вас и вашу компанию в точности тем, чем вы, по моему мнению, являетесь, – стадом неуклюжих неандертальцев, столкнувшихся со сложным миром, который не в состоянии понять.

– А вы-то кто, знаток хренов?

– Я только знаю, что вы – не знаток. Я наблюдаю за вами, слушаю и вижу, как вы отсекаете многих, которые могли бы вам помочь, потому что в их натурах тот или иной изгиб не согласуется с вашим изначально заданным образцом. Сегодня я кое-что понял из того, что увидел и услышал. Президент Соединенных Штатов беседовал с Самуилом Уинтерсом, человеком, к которому вы относитесь неодобрительно. Когда вы объяснили, почему он вам не нравится, а Лэнгфорд отказался вас поддержать, он сказал одну вещь, которая меня просто потрясла. Заявил, что, если Сэм Уинтерс не согласен с той или иной политикой, это еще не делает его врагом.

– Президент часто не понимает, кто его враги. Он быстро распознает идеологических союзников и привязывается к ним, порой надолго, но нередко бывает слишком великодушен для того, чтобы выявить тех, кто разъедает его же собственные принципы.

– По-моему, это самый слабый и самый нахальный довод из всех, которые я когда-либо слышал, Герби. От чего вы защищаете вашего хозяина? От других мнений?

– Вернемся к вашему большому сюрпризу, конгрессмен. Эта тема мне больше нравится.

– Уверен, что это так.

– Что вы знаете такого, чего не знаем мы? Это может помочь нам выяснить, кто допустил утечку оманской истории.

– Главным образом то, что мне сообщил Фрэнк Свонн. Как глава подразделения «Огайо-4-0» он обеспечивал связь между министром обороны, госсекретарем и председателем Объединенного комитета начальников штабов; все они знали обо мне. Фрэнк велел их вычеркнуть из списка возможных подозреваемых в утечке информации, однако…

– Это очевидно, – перебил его Деннисон. – У них яйца всмятку текут по физиономиям. Не могут ответить на самые простые вопросы, поэтому выглядят просто идиотами. Но, между прочим, они далеко не идиоты и работают достаточно давно – знают, что такое максимальная засекреченность и почему она применяется в данном случае. Кто еще?

– Не считая вас – честно говоря, ваше имя я вычеркиваю только потому, что нахожу мое раскрытие для вас абсолютно «непродуктивным», – остаются еще трое.

– Кто же?

– Первый – Лестер Кроуфорд из Центрального разведывательного управления; второй – начальник базы в Бахрейне, Джеймс Грэйсон; третья – женщина, Адриенна Рашад, особый агент, действующий за пределами Каира.