– Должно быть, все это взбесило Мэнни.
– Его взбесило, как ты это называешь, отсутствие мест общего пользования.
– Что?
– Он отказался выйти к ним и потом наблюдал акты естественных отправлений со всех сторон дома, что заставило его броситься к твоей ружейной стойке.
– О боже, они гадят на его лужайке, его декоративной лужайке!
– В прошлом я много раз слышал тирады Эммануила, но никогда ничего подобного нынешней вспышке! Тем не менее он все-таки ухитрился попросить меня позвонить миссис О’Рейли в твой офис, потому что сюда она дозвониться не смогла.
– Что передала Энни?
– Велела тебе скрыться на некоторое время, но просила ради Христа позвонить ей.
– Я так не думаю, – задумчиво проговорил Эван. – Чем меньше она будет знать, тем на данный момент лучше.
– Где ты? – поинтересовался профессор.
– В мотеле за Вудбриджем, если ехать по Девяносто пятому. Он называется «Три медведя», мой домик номер 23. Это последний домик с левой стороны, ближе к лесу.
– Из твоего описания делаю вывод, что тебе кое-что нужно. Еда, без сомнения; выйти ты не можешь, чтобы тебя не увидели, а служба доставки в номер в мотеле с домиками не предусмотрена…
– Нет, не еда. По пути я заехал в придорожную закусочную.
– И никто тебя не узнал?
– По телевизору шли мультфильмы.
– Так что тебе нужно?
– Дождись, пока выйдут последние выпуски утренних газет, и пошли Джима, садовника, в Вашингтон, пусть купит столько разных газет, сколько сможет унести. Особенно центральные. Они бросили на эту историю своих лучших людей, которые могут выйти на других…
– Я составлю для него список. Потом Каши привезет их тебе.
Жена Сабри приехала в мотель в Вудбридже, штат Вирджиния, только в середине следующего дня. Эван открыл дверь домика номер 23 и проникся к ней особой благодарностью, когда увидел, что она сидит за рулем грузового пикапа садовника. Сам он не подумал об отвлекающем маневре, зато его друзья из Дубаи сообразили не ехать в его «Мерседесе» сквозь толпу, окружившую дом. Пока Кендрик придерживал дверь, Каши сновала из машины к дому, потому что вместе с кипой газет со всей страны привезла еду. Сандвичи в пластиковой упаковке, две кварты молока в ведерке со льдом, четыре порции готовых блюд европейской и арабской кухни, бутылка канадского виски…
– Каши, я же не собираюсь жить здесь неделю, – запротестовал Кендрик.
– Еда лишь на сегодняшние день и вечер, дорогой Эван. У тебя сильное потрясение, ты должен есть. В коробке на столе – столовое серебро и металлические стойки, под которыми разожжешь сухой спирт, чтобы подогреть еду. Там еще подставки под горячее и скатерть, но, если тебе срочно придется уехать, пожалуйста, позвони, чтобы я смогла забрать столовые приборы и скатерть.
– Что, квартирмейстер отправит нас на гауптвахту?
– Квартирмейстер – это я, дорогой Эван.
– Спасибо, Каши.
– Ты выглядишь усталым, дорогой Эван. Не отдохнул?
– Нет, я смотрел этот чертов телевизор, и чем больше смотрел, тем сильнее злился. Трудно отдохнуть, если ты в ярости.
– Как говорит мой муж, и я с ним согласна, ты очень впечатляюще смотришься по телевизору. А еще он говорит, что мы должны тебя покинуть.
– Да почему же? Он уже намекал на это, но я так и не знаю почему.
– Конечно, знаешь. Мы – арабы, и ты живешь в городе, где нам не доверяют. Ты сейчас находишься на политической арене, где нас не выносят. Мы не хотим причинять тебе вред.
– Каши, да не моя это арена! Я выхожу из игры, надоело мне все! Ты говоришь, что в этом городе вам не доверяют? А почему вы должны быть какими-то особенными? В этом городе никому не доверяют! Это город лжецов, зазывал и жуликов, мужчин и женщин, которые карабкаются по спинам других с железными «кошками» на ногах, чтобы подобраться поближе к меду. Они прилипают к чертовски хорошей системе, высасывая кровь из любой жилы, какую только могут обнаружить, и трубят о святом патриотизме своих дел. А страна посиживает и аплодирует им, не зная, чем за все приходится платить! Это не для меня, Каши! С меня довольно!
– Ты расстроен…
– Расскажи мне об этом! – Кендрик бросился к кровати, на которой лежала кипа газет.
– Эван, дорогой, – перебила его арабка с неслыханной до того твердостью, заставив его повернуться к ней с газетами в руках. – Эти статьи оскорбят тебя, – продолжила она, пристально глядя на него темными глазами, – и, по правде сказать, там есть моменты, оскорбляющие нас с Сабри.
– Понятно. – Кендрик спокойно посмотрел на нее. – Все арабы террористы. Уверен, это напечатано самым жирным шрифтом.
– Именно.
– Но к вам это не относится.
– Нет. Я сказала, что ты будешь оскорблен, однако это слово недостаточно сильное. Ты будешь в ярости. И все-таки, прежде чем решишь совершить что-либо бесповоротное, выслушай, пожалуйста, меня.
– Да что же это, Каши, ради всего святого?
– Благодаря тебе мы с Сабри посетили ряд заседаний твоего сената и твоей палаты представителей. Даже были удостоены чести присутствовать в твоем Верховном суде и слушать судебные споры.
– Все эти заведения не исключительно мои. Ну так что же?
– То, что мы видели и слышали, замечательно. Вопросы государственной важности, даже законы, открыто обсуждаются не просто депутатами, но и учеными мужами… Ты видишь плохие стороны, пагубные стороны, несомненно, в том, что ты говоришь, есть правда, но разве нет там и другой правды? Мы наблюдали много мужчин и женщин, которые страстно и смело отстаивают то, во что они верят, не боясь, что их будут избегать или заставят замолчать.
– Избегать их могут, но замолчать не заставят. Никогда.
– И все же они ведь действительно рискуют ради своего дела, часто очень сильно рискуют?
– Ну да, черт побери. Они раскрываются.
– За свои убеждения?
– Да… – Кендрик подождал, пока слово растворится в воздухе. Цель Каши Хассан была ясна; это было и предупреждение ему в минуту всепоглощающей ярости.
– И потом, в «чертовски хорошей системе», как ты ее назвал, есть ведь и хорошие люди. Пожалуйста, помни об этом, Эван. Не унижай их.
– Чего-чего не делать?
– Я плохо выразилась. Прости. Мне надо идти. – Каши быстро вышла из комнаты, затем обернулась, стоя в дверях. – Умоляю тебя, дорогой Эван, если от злости ты решишься на что-то радикальное, во имя Аллаха, позвони сначала моему мужу или, если хочешь, Эммануилу… Без предубеждения, однако. Я люблю нашего еврейского брата так же, как и тебя. Правда, у мужа отношение в чем-то более сложное…
– Можешь на это рассчитывать.
Каши вышла, и Кендрик буквально набросился на газеты, вывалив их на кровать.
Если бы примитивным криком можно было уменьшить боль, то от звука его голоса вдребезги разбились бы окна в домишке. Одни лишь заголовки могли свести с ума:
«Нью-Йорк таймс», 12 октября, вторник:
«ОБЪЯВЛЕНО, ЧТО КОНГРЕССМЕН ОТ ШТАТА КОЛОРАДО ЭВАН КЕНДРИК СПОСОБСТВОВАЛ РАЗРЕШЕНИЮ ОМАНСКОГО КРИЗИСА.
Как говорится в секретном меморандуме, он перехитрил арабских террористов».
«Вашингтон пост», 12 октября, вторник:
«КЕНДРИК ОТ ШТАТА КОЛОРАДО – СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ США В ОМАНЕ.
Выследил и поймал арабских террористов и их связников».
«Лос-Анджелес таймс», 12 октября, вторник:
«СОГЛАСНО РАССЕКРЕЧЕННЫМ МАТЕРИАЛАМ, КЕНДРИК, КОНГРЕССМЕН ОТ ШТАТА КОЛОРАДО, – КЛЮЧ К РЕШЕНИЮ ОМАНСКОЙ ПРОБЛЕМЫ.
Арабы поддерживают палестинских террористов. Подробности пока засекречены».
«Чикаго трибюн», 12 октября, вторник:
«КАПИТАЛИСТ КЕНДРИК СБИВАЕТ ОКОВЫ С ЗАЛОЖНИКОВ, УДЕРЖИВАЕМЫХ КОММУНИСТИЧЕСКИМИ ТЕРРОРИСТАМИ.
Убийца арабов пребывает в смятении перед разоблачением».
«Нью-Йорк пост», 12 октября, вторник:
«ЭВАН, НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА ИЗ ОМАНА, ПОКАЗАЛ АРАБАМ!
Акция в Иерусалиме: сделать его почетным гражданином Израиля! Нью-Йорк требует парада!»
