Такие ошибки в суждениях случались достаточно часто, и это тревожило конгрессмена от Колорадо, который когда-то – недолгое время – был частью того жестокого, искаженного мира, с которым имели дело люди, приходившие на заседание подкомитета. Он не мог питать к такой жизни романтических чувств, поскольку ее ненавидел. Жуткий, леденящий душу страх, бывший частью ужасающей игры во мраке, где ставкой была человеческая жизнь, принадлежал какому-то темному веку, где само существование определялось исключительно выживанием. Невозможно постоянно находиться в таком мире. Его можно терпеть, обливаясь потом, мучаясь волнением и болями в желудке, как это было с ним в Омане и Маскате. И все же он знал, что этот мир реален. Именно его обитатели спасли Эвана от акул Катара. Тем не менее в ходе заседаний он зондировал почву, задавая все более и более неприятные вопросы. Кендрик понимал, что о нем тихо, нервно, настойчиво говорят в залах конгресса Центрального разведывательного управления, даже в Белом доме. Да кто же этот агитатор, этот смутьян? Ему было все равно, его вопросы законны, и он будет их задавать. Кто это неприкосновенен? Кто превыше законов?

Сквозь толщу воды до него смутно донеслись какой-то шум и крики. Эван остановился на середине бассейна и встал, тряся головой. Незваным гостем оказался Сабри, но не тот Сабри, которого он всегда знал. Доктор философии средних лет из Дубая, обычно спокойный, сейчас был взбешен, хотя отчаянно пытался держать себя в руках. Правда, у него это плохо получалось.

– Ты должен уехать! – закричал Сабри, когда Эван протер глаза.

– Что… что такое?

– Оман! Маскат! Эта история идет по всем каналам, на всех станциях! Показывают даже твои фотографии, где ты одет как араб. В Маскате! И радио, и телевидение все время прерывают свои программы, чтобы сообщить о самых последних обстоятельствах! Газеты задерживают дневные выпуски в ожидании дальнейших подробностей…

– Господи Иисусе! – взревел Кендрик, выскакивая из бассейна.

Сабри обернул его полотенцем.

– Все эти репортеры и прочая публика, без сомнения, будут здесь через несколько минут, – сказал он. – Я снял телефонную трубку, а Каши загружает нашу машину… прости, машину, которую ты нам так великодушно предоставил…

– Оставь эту ерунду! – закричал Эван, устремляясь к дому. – Что твоя жена делает с машиной?

– Загружает в нее твою одежду, которой хватит на несколько дней, если понадобится. Твою машину могут узнать; она всегда в гараже. Я предположил, что тебе нужно время на размышление.

– Чтобы спланировать парочку убийств! – согласился Эван, пробегая через дворик и взбегая по лестнице.

Доктор Хассан шел за ним по пятам.

– Как, черт побери, это произошло? Вот проклятие!

– Боюсь, это только начало, друг мой!

– Что-о? – Кендрик ворвался в огромную спальню окнами на бассейн, подлетел к комоду, принялся в спешке выдвигать ящики, выхватывая из них носки, нижнее белье, рубашку.

– Станции приглашают всевозможных людей, чтобы те дали свои комментарии. Конечно, самые хвалебные.

– Ну что они еще могут сказать? – Эван надел носки и трусы, в то время как Сабри разложил чистую рубашку и подал ее ему. – То, что они землю роют для своих дружков-террористов в Палестине? – Кендрик надел рубашку и, подбежав к стенному шкафу, резко выдернул оттуда брюки.

В комнату вошла жена Сабри, Каши.

– Извините! – воскликнула она и отвернулась.

– Нет времени для церемоний. Каши, – закричал конгрессмен. – Как ты управилась с одеждой?

– Возможно, ты взял бы другие вещи, дорогой Эван, но эти тебе помогут скрыться, – ответила хорошенькая женщина с озабоченным видом. – Я подумала: где бы ты ни был, ты сможешь позвонить нам, и я привезу тебе все, что надо. Моего мужа знают многие газетчики, а меня не знает никто. Я всегда держусь незаметно.

– Твой выбор, не мой, – сказал Кендрик, надевая куртку и возвращаясь к комоду за бумажником, кошельком и зажигалкой. – Мы, возможно, закроем это место, Каши, и вернемся в Колорадо. Там ты сможешь стать официальной хозяйкой моего дома.

– Ох, это безрассудно, дорогой Эван, – хихикнула миссис Хассан. – Это неприлично.

– Профессор Сабри, когда ты ее обучишь? – Кендрик провел расческой по волосам.

– Когда это она будет меня слушать. Но у наших женщин есть преимущества, о которых мы, мужчины, понятия не имеем.

– Ну, пошли же!

– Ключи в машине, дорогой Эван…

– Спасибо, Каши, – произнес Кендрик, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице вместе с Сабри. – Скажи, – продолжал он, пока двое мужчин пересекали галерею по пути в большой гараж, в котором стоял его «Мерседес» с откидным верхом и «Симаррон-Кадиллак» Хассана. – Как много им известно?

– Могу лишь сравнить то, что я слышал, с тем, что мне рассказывал Эммануил, потому что ты не говорил буквально ничего.

– Не думай, что я хотел что-то от тебя скрыть…

– Пожалуйста, Эван, – перебил его профессор. – Сколько лет я тебя знаю? Тебе неудобно хвалить себя, даже косвенно.

– Хвалить, черт побери! – Кендрик открыл дверь гаража. – Провалиться мне на этом месте! Меня собирались бросить на корм рыбам в Катаре, привязав к спине истекающую кровью свинью! Я уже был мертвецом! Не я, а другие спасли мою сверхуспешную задницу.

– Без тебя они ничего не смогли бы сделать…

– Оставь это. – Эван прислонился к дверце «Кадиллака». – Как много им известно?

– По-моему, очень мало. Ни йоты из того, что рассказал мне Эммануил – даже не принимая в расчет обычных для него преувеличений. Журналисты охотятся за подробностями, а их, очевидно, не будет.

– Это ни о чем мне не говорит. Почему, когда мы выходили из бассейна, ты сказал, что это только начало?

– Из-за человека, у которого брали интервью. Он охотно вышел из дома; очевидно, это твой коллега в подкомитете по делам разведки в палате представителей, конгрессмен по фамилии Мэйсон.

– Что, Мэйсон? – Кендрик нахмурился. – У него большой участок земли в Талсе или Фениксе – забыл, где именно, – но он ноль. Несколько недель назад его хотели тихо убрать из комитета.

– Вряд ли его так представили, Эван.

– Уверен в этом. Что он говорил?

– Что ты – самый проницательный, самый выдающийся член комитета, которого все уважают и к которому прислушиваются.

– Вот дерьмо собачье! Я всего лишь задал ряд вопросов, но не так уж много; и потом, не думаю, что мы с Мэйсоном когда-нибудь говорили друг другу что-либо, кроме «здрасьте». Вот дерьмо собачье!

– Еще по всей стране…

Визг тормозов машины, остановившейся перед домом, потом еще одной провал тишину закрытого гаража.

– Боже милосердный! – прошептал Эван. – Меня загнали в угол!

– Еще нет, – возразил доктор Хассан. – Каши знает, что делать. Она примет первых визитеров. Говоря, между прочим, на иврите, и проведет их в солярий. Притворится, что не понимает их, и таким образом задержит – конечно, всего на несколько минут. Поезжай, Эван, и лучше по проселочной дороге на юг, пока не доберешься до шоссе. Через час я положу телефонную трубку на рычаг. Позвони нам. Каши привезет все, что тебе понадобится.

Кендрик набирал и набирал номер, нажимая на рычаг каждый раз, как только в трубке раздавались гудки «занято». Наконец, к своему облегчению, услышал, что линия свободна.

– Резиденция конгрессмена Кендрика…

– Это я, Сабри.

– Сейчас я на самом деле поражен, что ты дозвонился. И еще рад, что смогу снова снять трубку.

– Как дела?

– Плачевно, друг мой. И у тебя в офисе, и дома в Колорадо. Все в осаде.

– Откуда ты знаешь?

– Отсюда никто не уедет. Эммануил, как и ты, наконец дозвонился до нас, изрядно богохульствуя. Жаловался, что почти полчаса не мог к нам пробиться…

– У меня перед ним преимущество в десять минут. Что он сказал?

– Дом окружен, всюду толпы народа. Очевидно, все газетчики и телевизионщики слетелись в Меса-Верде, где попали в затруднительное положение, поскольку три такси вряд ли могут вместить такое количество людей.